Чтение 17–й страницы книги ~Семь шагов к сатане~

Я повернулся и взглянул на шар.

Оба отпечатка, на которые я наступил, принадлежали - Сатане!

Я слуга Сатаны на год, обязанный выполнить любой его приказ.

Остальную часть дня я провел в своей комнате, размышляя и надеясь
услышать кошачью поступь Баркера. Ясно, что моя свобода по-прежнему
ограничена. Я еще не могу действовать со всей сворой. Осторожный зондаж во
время возвращения в сопровождении Консардайна, намек на то, что теперь,
поскольку я вступил в число слуг князя тьмы, мне нужно получше
познакомиться с его крепостью, встретили вежливый, но твердый отказ. В
качестве врача он прописал тишину моей комнаты как успокоительное после
того напряжения, которое я испытал.

Конечно, я надеялся случайно встретиться с Евой. Но рассудок
подсказывал, что сейчас гораздо важнее увидеться с маленьким вором-кокни.

Ожидая, я пытался проанализировать лихорадку, которая так подгоняла
меня. Я считал себя более хладнокровным и уравновешенным. На самом деле я
был одновременно пристыжен и обеспокоен. Если признать, что интенсивность
страсти, которую я ощутил, навязана мне Сатаной, что это его воля гнала
меня вверх по ступеням - что ж, такое объяснение могло хоть немного
смягчить мою уязвленную гордость.

Но в таком случае хоть моя воля и сильна, как я и считал раньше, она
гораздо слабее воли Сатаны. Я не приписывал себе заслугу остановки перед
следующим шагом, который мог сделать меня навсегда принадлежащим ему. Меня
остановил предупреждающий шепот, принадлежал ли он Еве или моему
собственному подсознанию.

И меня удивляло отношение Сатаны. Почему он так стремился заставить
меня идти дальше? Просто природный инстинкт игрока? Стремление выиграть?
Или вид двух символов на его стороне шара вызвал в нем кровожадность? Если
бы один или два отпечатка были на моей стороне, как бы он действовал?

Или он с самого начала хотел, чтобы я шел до конца... и проиграл?

Но если так - то почему?

Я не мог ответить на эти вопросы. Не появился и Баркер. Наконец с
помощью Томаса я переоделся и был сопровожден через стены и лифты в еще
одну огромную комнату, размеры и украшения которой вполне могли
принадлежать пиршественному залу Медичи в период расцвета этой
величественной семьи. Больше двух десятков мужчин и женщин во главе с
Сатаной сидели за большим овальным столом, безупречный вечерний костюм
Сатаны придавал ему подчеркнуто сардоническую ноту. Очевидно, я опоздал,
но, столь же очевидно, формальностям здесь не придавали значения.

- Наш новобранец - Джеймс Киркхем.

И без всяких дальнейших представлений Сатана знаком показал мое
место. Остальные улыбнулись, кивнули и продолжали разговаривать.

Садясь, я с тайным удовольствием заметил, что моя соседка справа -
известная актриса, чье имя не сходит с бродвейской рекламы. Быстрый взгляд
вдоль стола обнаружил игрока в поло с завидной американской родословной и
международной известностью и блестящего адвоката, пользовавшегося отличной
репутацией у руководителей Демократической партии. Остальные были мне
неизвестны, но на всех была печать интеллигентности. Если собравшиеся были
адекватным срезом двора Сатаны, его организация действительно необычна,
как он и хвастал. Евы здесь не было. Был Кобхем.

Уолтер сидел справа от актрисы. Во время обеда я заставлял себя быть
любезным с ним. Ради собственных интересов я не хотел приобретать врагов.
Вначале он был скован, потом растаял. Пил он много, но, как с интересом
заметил я, не столько, сколько ему хотелось бы. Совершенно очевидно, что
Уолтер любил выпить. Вначале я решил, что именно ограничение, которое
наложил на себя Кобхем, вызывает в нем враждебность к другим
присутствующим и особенно осторожность в выражении мнений. Но потом понял,
что именно выпитое вызывало в Кобхеме страсть к правде, презрение к
эвфемизмам и околичностям. Он хотел неприкрашенных фактов, и никаких
уклонений. Как он выразился, "никаких махинаций с формулами". В сущности
это был тип пьяницы in-vino-veritas со страстью фундаменталиста. Он был
забавен.

Рано или поздно, решил я, напою Уолтера до такого состояния, что он
не вынесет даже тени укрытия его ясноглазой богини истины. Я с удивлением
узнал, что он химик и много времени проводит в лаборатории в замке. Это
объясняло его замечание насчет формул. Он весьма ясно дал понять, какой он
выдающийся химик. Позже я понял, что он не преувеличивал. Поэтому я сейчас
и задержался на описании Кобхема.

Обед был удивительным, с ноткой изысканности и утонченной отчаянной
веселости, под которыми все время ощущалась сталь. Единственным намеком на
наше странное положение был момент, когда почтенный адвокат, взглянув на
меня, предложил тост "за вновь проклятого" и когда Сатана послал за
шкатулкой и показал несколько великолепных драгоценных камней, подобных
которым я не видел.

Он рассказал их истории. Этот изумруд, вправленный в бирюзу, служил
печатью, которой Клеопатра запечатывала письма, адресованные Антонию; это
бриллиантовое ожерелье - то самое, которым кардинал де Роган хотел купить
расположение Марии Антуанетты и тем самым привел в движение суд, который
стал одной из повивальных бабок революции и в конце концов стоил
несчастной королеве головы; эта диадема сияла среди кудрей Нелл Гвинн,
посаженная там Чарльзом, ее королевским любовником; это кольцо с огромными
рубинами мадам Монтеспан дала отравителю Ле Вуатюру за любовный напиток,
которым надеялась подогреть остывающее сердце короля-Солнце.

Наконец он подарил маленькой француженке, сидевшей справа от него,
браслет с сапфирами, принадлежавший, как он сказал, Лукреции Борджиа. Я
подумал, чем же она его заслужила и не было ли ироничным указанием на это
упоминание о его прежней хозяйке. Если и так, это не отразилось на ее
радости.

И невероятно увеличило мое уважение к власти Сатаны то, что в этом
собрании не было мелодраматической секретности, никакой маскировки,
никаких избитых номеров вместо имен. Его люди встречались лицом к лицу.
Очевидно, сама мысль о предательстве была невозможна, а их вера в защиту
Сатаны абсолютна. Я не сомневался, что все они или большинство из них были
свидетелями моего подъема по ступеням и что они видели трагедию Картрайта.
Но в их поведении ничего не говорило об этом.

Они пожелали Сатане доброй ночи. Я встал и ушел бы вместе со всеми,
но Сатана остановил меня взглядом и кивком головы.

- Останьтесь со мной, Джеймс Киркхем, - приказал он.

И скоро мы были одни, стол убран, слуги ушли.

- Итак, - лишенные ресниц глаза глядели на меня через край большого
кубка, - итак - вы проиграли!

- Не так много, как мог бы, Сатана, - улыбнулся я, - если бы я
поднялся еще немного, мое падение могло бы быть таким же, как ваше - в
древности - в самый ад.

- Это путешествие, - вежливо заметил он, - было весьма интересно. Но
год пройдет быстро, и вы сможете снова попытаться.

- Попытаться упасть, вы хотите сказать? - рассмеялся я.

- Вы играете с Сатаной, - напомнил он мне, потом покачал головой. -
Нет, вы ошибаетесь. Мои планы требуют вашего присутствия на земле. Тем не
менее я хвалю ваше благоразумие при подъеме. И признаюсь - вы удивили
меня.

- В таком случае я начал службу с замечательного достижения, - я
встал и поклонился.

- Пусть для нас обоих ваш год будет выгоден, - сказал он. - А теперь,
Джеймс Киркхем, - я требую вашей первой службы!

Я сел, ожидая дальнейшего; пульс мой слегка ускорился.

- Юнаньские нефриты, - сказал он. - Правда, что я организовал дело
таким образом, чтобы они остались у вас, если вы окажетесь достаточно
умны. Правда и то, что меня позабавило бы обладание этими брошами. Я
вынужден был выбирать между двумя интересами. Очевидно, что в любом случае
я должен был испытать полуразочарование.

- Другими словами, сэр, - серьезно сказал я, - вы заметили, что даже
вам не удастся два раза съесть один и тот же пирог.

- Совершенно верно, - ответил он. - Еще один недостаток этого так
неловко созданного мира. Теперь нефриты в музее; что ж, пусть остаются
там. Но музей должен заплатить за мое полуразочарование. Я решил
приобрести нечто принадлежащее музею и давно интересующее меня. Вы...
убедите... музей отдать это мне, Джеймс Киркхем.

- А что это? - спросил я. - И каков будет метод моего... убеждения?

- Задача нетрудная, - ответил Сатана. - В сущности, это испытание,
которому подвергали всех воинов в старину, прежде чем посвятить в рыцари.
Я следую этому обычаю.

- Подчиняюсь правилам, сэр, - сказал я ему.

- Много столетий назад, - продолжал он, - фараон призвал величайшего
златокузнеца, Бенвенуто Челлини своего времени, и велел ему изготовить
ожерелье для своей дочери. Никто не знает, было ли это по случаю ее дня
рождения или свадьбы. Златокузнец изготовил ожерелье из лучшего золота,
сердолика, лазурита и зеленого полевого шпата, называемого аквамарином. На
одной стороне с золотым картушем с иероглифическим именем фараона мастер
изобразил сокола, увенчанного солнечным диском, - это Гор, сын Озириса, в
некотором смысле бог любви и страж счастья. На другой - крылатая змея,
урей, несущая на себе крест с ручками, crux ansata, символ жизни. Внизу он
изобразил сидящего на корточках бога со множеством годов в руках, а на его
локте сидит головастик - символ вечности. Так хотел фараон.

Увы! Что такое любовь, человеческая надежда и вера?! Принцесса
умерла, умер и фараон, а со временем умерли Гор, и Озирис, и все боги