Вся сия капитанская братия явилась разом, — и все как один пребывали в хорошем подпитии, — делая вид, что сегодня у них законный выходной, и запасшись, по крайней мере, одною бутылкою джина или чистейшего спирта на брата. Солдаты городской гвардии взирали с прохладцею на веселых матросов, словно бы подстрекая их совершить некое антиобщественное деяние, но те лишь почтительно сняли шляпы и послушно уставились на разбухающий воздушный шар, причмокивая губами и тараща глаза столь комично, что даже Сент-Одран не выдержал и от души рассмеялся. Подняв глаза к шару, он склонил голову на бок, прищурился, пробежал пальцами по тугому шелку, продолжая свободной рукой раздувать мехи.
Наконец лицо шевалье озарилось довольной улыбкой. Либо же течи, из-за которой он так волновался, не было вовсе, либо она была не такой уж значительной, чтобы вызывать какое-то беспокойство.
А народу все прибывало. Я даже начал подозревать, что в Майренбурге не так уж и много увеселений для публики, как мне представлялось сначала. Я разглядел проституточек из борделя миссис Слайней, — смотрелись они весьма респектабельно, как благородные дамы из beau-monde, в шляпках с вуалями и дорогих шалях, — они бы вполне сошли за титулованных леди, если бы не смущенные взгляды некоторых джентльменов, которые трясли головами, когда жены их принимались настойчиво расспрашивать насчет сего необычного, прямо скажем, скопления дам, явившихся на люди без сопровождения кавалеров. Тут купол воздушного шара дернулся и, развернувшись уже окончательно, рванулся ввысь, но веревки, натянувшись как струны, сдержали его устремленный порыв. А под шаром качалась гондола, — зеленая, алая, золотая, белая и голубая, — точно какой-нибудь мифический зверь, пойманный в сети.
Сент-Одран быстро проверил веревки, чтобы убедиться, что все они закреплены хорошо, и поклонился почтеннейшей публике на манер укротителя львов, завершившего благополучно какой-то особенно дерзкий трюк. Шелковый купол вознесся над головою моею, и я, подобно зрителям на городской стене, замер в благоговении. Я даже представить себе не мог, что на свете бывают вещи таких исполинских размеров. С целое здание! Шар сверкал в бледном свете зимнего солнца, переливаясь зелеными, алыми и золотыми бликами. У меня было такое чувство, что я стал свидетелем подлинного чуда, и я проникся искренним уважением к Сент-Одрану, в котором увидел уже не очаровательного негодяя, надувающего доверчивых простаков, но инженерного гения, поскольку действительно очень немногим удавалось овладеть технологией, разработанной злополучными Монгольфье (один из которых был уже мертв к тому времени, а второй продолжал еще «наслаждаться» немилостью революционного правительства Франции, которое прочно связало имя его с королем, ибо Людовик ему покровительствовал). Потом меня вдруг переполнило чувство гордости за родимый свой край, тоже внесший свой вклад в осуществление этого чуда, ибо Монгольфье всегда весьма высоко отзывались о работах Альберта Саксонского, монаха, жившего в 14 веке, чей трактат о воздушных полетах вдохновил их и побудил заняться собственными в этой области экспериментами. А с Альберта Саксонского, согласно семейным нашим преданиям, начался род фон Беков. Сент-Одран весь извертелся: то снимал шляпу, принимая аплодисменты зрителей, то кланялся по сторонам, то проверял механизм, то дергал колышки, за которые крепилась веревка, долженствующая удержать шар в полете, — потом он повернулся и подал мне знак.
В гондоле хватило бы места, как минимум, четверым, но Шустера мне соблазнить не удалось. Он лишь попятился, побледнев от ужаса. Я улыбнулся и, похлопав его по плечу, поспешил присоединиться к Сент-Одрану, который ждал меня у веревочной лестницы. Шотландец посмеивался, весьма довольный собою. Я с энтузиазмом пожал ему руку. Над головою у нас сверкал, устремляясь вверх, шелковый купол. Колеснице Донара пора уже отправляться в полет — встретить завтрашний рассвет!
Сент-Одран первым поднялся по раскачивающейся веревочной лестнице. Я последовал за ним, стараясь скопировать быстрые и проворные движения шевалье; и пусть у меня выходило весьма неловко, мне все-таки удалось не посрамить себя и, кое-как удержав равновесие, забраться в гондолу, которая, как мне представлялось, должна была походить изнутри на огромную лодку, качающуюся на волнах, но оказалась на удивление устойчивой. Она вообще мало чем напоминала кабину воздушного корабля! Под сидением я заметил большую корзину с крышкой, какие обычно берут на пикник, имелись здесь также книги в стеклянном ларе; какие-то научные приборы, пледы, стеганые одеяла, одежда, оружие, — все содержимое, вероятно, его фургона, аккуратно уложенное и закрепленное. Когда я влезал, Сент-Одран отошел в дальний конец кабины, чтобы ее должным образом сбалансировать. Корма воздушного нашего судна снаряжена была огромным веслом наряду с внушительных размеров мехами и даже якорем, что придавало всей этой штуковине некое пародийное сходство с морским кораблем.
— Отпускайте! — крикнул Сент-Одран паренькам внизу, и я почувствовал легкий толчок, но никакого ощущения полета, так что я рассудил, что мы пока еще не поднимаемся. И только когда я заглянул через край гондолы и увидел, как земля уносится вниз с ужасающей скоростью, я понял, что мы возносимся ввысь, и не сдержал изумленного вскрика. Желудок мой перевернулся, и меня чуть не стошнило. Но я быстро пришел в себя и уже мог смотреть вниз, не испытывая головокружения.
Минуты через две, когда шар наш поднялся на высоту в сотни три футов, мне открылся изумительный вид на городскую стену и улочки Майренбурга; я видел белые лица людей, — такие маленькие, если смотреть на них с высоты, — все запрокинутые к небу. Можно только представить себе, какое могущество ощущал бы человек, командующий большим кораблем, о котором мечтал Сент-Одран. С одною пушкой и командою удальцов на борту он смог бы добиться большего, чем иная армия. Тут мне пришла в голову мысль о воздушном пиратстве. Можно было бы захватить целый город подобно тому, как флибустьеры Высоких Морей захватывают галеоны!
Быть может, то было неблагородное переживание, но, признаюсь, я себя ощущал этаким полубогом, по меньшей мере, когда мы с Сент-Одраном стояли словно бы на балконе Дворца Небес, а снизу до нас доносился ликующий рев толпы. Вот я — Меркурий, а вот — Чернобород! Ничто не может противостоять воздушному флоту, закрепившемуся на высоте и сыплющему бутыли, а то и целые бочки с порохом на крыши домов. Под предводительством какого-нибудь нового Атиллы, какого-нибудь Бича Божьего, несущего миру огонь очищения, — который придет не с Востока, а из царства самих Небес, — мировая революция действительно станет возможной! Ибо вот оно — орудие неумолимого правосудия и бесконечного разрушения!
Тогдашние мои раздумья наводят на мысль, что мой первый подъем на воздушном шаре, — на высоту в триста футов, то есть насколько позволяла длина удерживающей веревки, — помог мне впервые осознать в полной мере, что мир поменял радикально курс своего развития, и теперь человеческие теории и мечты могут действительно воплотиться в реальность. И не умозрительным убеждением или же недостижимым образцом, но средствами техники и механики! Мы стоим на пороге нового тысячелетия, в котором господство наше над миром природы будет множиться и набирать силу. Погода и все элементы стихий станут подвластны воле человека, которому предстоит еще обрести власть и над собственной уязвимой чувствительностью силою вулканического гипнотизма, если не силою своей воли.
Опьяненный наплывом подобных мудрствований и ощущений, я опять помахал рукой этим маленьким, запрокинутым в небо лицам. Сент-Одран тем временем распускал разноцветные флаги, точно какой-нибудь ловкий фокусник. Благосклонный читатель, должно быть, заметил иронию тогдашнего моего положения. Мне представлялось, что янастоящий владыка воздуха, принимающий восхищение толпы, — восстань сам Фредерик Прусский из мертвых, сие чудесное воскрешение, я уверен, произвело бы на них меньшее впечатление, — я, поднятый в воздух, как мне представлялось тогда, отдаленными воплями ликования и преисполненный незаслуженной, если по правде сказать, гордыни, в то время как я был простым пассажиром, с важным видом стоящим на деревянной платформе, что удерживается на высоте какими-то несколькими квадратными ярдами шелка, небольшим количеством горячего воздуха и, что самое знаменательное, приложением научной теории, что зародилась четыре столетия назад. Я был весьма горд и доволен собою, точно символ (пусть лишь для себя) грядущего завоевания, но не земель и народов, а целого мира интеллекта и духа, хотя в то же самое время, глядя в ближайшее будущее, я прозревал несметные сокровища, монеты из золота и серебра, коие выплатят нам как дань. Нам, пророкам, предрекшим торжество (и торгашество) этого восходящего века науки… и вот, облеченный такою ответственностью перед всем, может быть, человечеством, я дал согласие участвовать в жульничестве и обмане, мошеннической трюке6 дутом предприятии самого низменного пошиба! Кажется, я наконец-то открыл для себя секрет финансового процветания: как, сохраняя идеалистические свои устремления, без особенных противоречий с сими устремлениями заработать немалые барыши. Будущее не за Царством Природы Руссо и даже не за Утопией Пейна. Будущее создадут люди, которые трудятся в чугунолитейных цехах, отливая в плоти металла мечты Аркрайта, Смейтона, Уатта, Тревитика и остальных инженеров, которые станут для века грядущего, девятнадцатого, тем же, кем были для нашего восемнадцатого столетия Вольтер, Берк и Кант. Здесь я прервал размышления свои и обратился к ликующему своему компаньону с вопросам, когда мы собираемся возвращаться на землю.
Шевалье почесал затылок, обозрел горизонт, послюнявив палец, подставил его под ветер, шагнул к краю гондолы, неожиданно пошатнулся, — отчего задрожал весь корабль, — извинился, когда я вцепился в какую-то веревку, чтобы удержать равновесие, уставился задумчиво в темнеющее небо, изучил горы на западном горизонте, провел рукой по подбородку, нахмурился, поглядев на часы, потеребил пальцами ворот рубахи, постучал каблуком по доскам пола и пожал плечами.
— Все зависит, капитан, от погоды.
Похоже, нам нужно было дождаться, пока воздух в шаре не остынет и мы не начнем постепенно снижаться. Шевалье, пребывающий в некотором недоумении, начал оправдываться в том смысле, что он знает не один верный способ, позволяющий контролировать высоту воздушного корабля, но у него не было времени подготовить к сегодняшней демонстрации все необходимое снаряжение. Он также пообещал, что объяснит мне все это поподробнее, когда мы спустимся на землю.
Таким образом, мне выпал случай увидеть потрясающий заход солнца с борта воздушного корабля. В сумеречном небе чисто и ярко засияли звезды. Студеный ветер пригнал облака. Пошел снег. Постепенно, дюйм за дюймом, корабль наш опускался вниз… и вот мы выбрались наконец из гондолы и ступили на твердую землю, где нас встретили сержант Шустер, двое замерзших мальчишек, их шелудивый пудель, разобиженные солдатики милиционного войска, какая — то старуха, желавшая уступить нам по сходной цене амулет против хищных птиц, и худой длинноносый клерк из компании, как он представился, Ойхенгейма, Плейшнера и Паляски.
— Мы едва там не заиндевели, сударь, — проговорил шевалье, растирая руки. — У вас очень спешное дело?
— У нас адвокатская практика, сударь, — проговорил клерк, а когда Сент-Одран в недоумении уставился на него, поспешил пояснить:
— Легальная практика, сударь. Закон, знаете ли.
Мы — адвокаты, законоведы!
— Ну да. — Сент-Одран прямо-таки агрессивно выхватил у него из рук предложенную визитную карточку и сощурился в бледном свете от жаровни, огонь которой все то время, что мы провели наверху, поддерживался солдатами-стражниками, явно заботящимися о своих удобствах. — Слишком темно, чтобы читать. Судебный исполнитель, да? Вы нам оставьте карточку.
— Завтра в десять утра вас ждут, сударь, — пробормотал озадаченный клерк. — Насколько я понял, весьма для вас выгодное предложение.
— Выгодное, говорите? — Манеры шевалье изменились мгновенно. Обняв нас с Шустером за плечи, он вперил задумчивый взгляд в кружевной силуэт Майренбурга. Луна поднялась уже высоко. Сент-Одран тихо шепнул мне:
— Клюнуло, я уверен. Вы только молчите. — А потом громко добавил:
— Пойдемте, друзья, и отпразднуем наш успех чаркой-другою вина.
Клерк, окончательно сбитый с толку, простонал из темноты:
— Так вы, сударь, придете?
Шевалье выдержал паузу. Он был напыщен и важен. Он был прямо-таки надменен.
— Хорошо. Стало быть, завтра. Но только в одиннадцать. — Он словно бы увещевал невоспитанного дитятю.
— В одиннадцать, сударь. Да, сударь.
За спиною у нас купол воздушного шара, охраняемого теперь только мальчишками, качался, потрескивал и вздыхал, морщась и пузырясь, постепенно сдуваясь.
— Тут все дело в нагрузке и противовесах, — пустился вдруг в объяснения Сент-Одран, — да и в обычном балласте тоже. Если бы шар у нас был побольше или, к примеру, гондола была из металла, то нам бы пришлось брать с собою жаровню и качать в шар горячий воздух по мере надобности… понимаете, чтобы удерживать его в воздухе. Но сегодня в том не было необходимости. Мы просто поднялись, для облегчения использовали балласт, а потом, когда воздух остыл, опустились. Ну что вы скажете, фон Бек? Вам понравилось? Мы будем сотрудничать?
— Мы уже все решили, сударь. Но я, признаться, до сих пор еще не пойму, чем я могу быть полезным для вашего предприятия.
— Полезным? Черт возьми, да вы просто незаменимы! Кто даст наличные деньги вперед, пока еще дело не завершено, какому-то там шотландскому солдату? Но саксонец… к тому же, фон Бек… это же совсем другое дело. Мы вернулись к «Замученному Попу». Пока сержант Шустер ходит объясняться с супругой по поводу своего продолжительного отсутствия, мы с Сент-Одраном уселись у камина, раскурили по трубочке замечательно мягкого табаку и, выставив ноги поближе к огню, продолжили давешний разговор о наступлении нового века и о способах обогатиться в связи со знаменательным сим событием.
После ужина мы немедленно разошлись по своим комнатам — спать. Я спал как убитый и проснулся лишь перед рассветом, разбуженный шумом, что доносился с площади Младоты. Я встал с кровати и подошел к окну, погасив предварительно лампу, — которую, засыпая, оставил горящей, — чтобы ясней разглядеть сквозь стекло пустынную ночную площадь. В бледнеющем свете луны мне представилась еще одна сторона Майренбургской жизни. Две темных фигуры прошли быстрым шагом с восточного угла площади в западный. У обоих мужчин были шпаги, а их манера придерживать на ходу ножны изобличала людей военных. Парочка эта, без сомнения, направлялась сейчас на дуэль. Скорее всего, к мосту Радоты — традиционному для таких столкновений месту.
Признаюсь, я позавидовал этим двоим: их конфликт разрешится так просто, за какой-нибудь час или два, — и обжалованию, как говорится, не подлежит. За окном плясали снежинки, а из-за темнеющей, в причудливых изломах, линии остроконечных крыш уже пробивалось бледное свечение рассвета. В окно сквозило; зимний холодный ветер просочился в комнату, и я поспешил вернуться в постель. Какое-то время я лежал без сна, погруженный в меланхоличные грезы и драматичные измышления — закономерное следствие моей суетности и тщеславия. Как я томился желанием вновь увидеть свою Либуссу! Наконец, потеряв уже всяческое терпение, я снова встал, торопливо умылся, оделся, спустился на кухню и, точно домашний кот, устроился рядом с теплою печкой в самом тихом уголке, чтобы не смущать своим присутствием прислугу и фрау Шустер (обычно я появлялся часа на два позже, меня не привыкли здесь видеть в такую рань). Я попросил только чашку подогретого молока и бокал бренди, объявив, что у меня страшно болит голова.
Я сидел и наблюдал за этими людьми, которые занимались обычной своей работой, разжигали огонь в печах, готовили завтрак, чистили то, что должно быть как следует вычищено на процветающем и приличном постоялом дворе, составляли длинные списки того, что надлежит закупить, — и делали это все так ловко и весело, что я вдруг почувствовал себя оторванным от простой повседневной жизни и позавидовал очевидной их безмятежности. Вся моя юность и годы расцвета прошли в служении делу просвещения (за исключением лет, проведенных в России), и из-за этого безоговорочного посвящения себя политике и военным кампаниям, — «всеобщему благоденствию», — я оказался вовсе неподготовленным, даже где-то наивным, во всяком вопросе, касающемся повседневных каких-то забот, которые этими, например, женщинами воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Есть что-то влекущее для человека в великих замыслах, может быть, потому что они позволяют отвлечься от повседневных драм, каковые уже начинают казаться мелкими и незначительными. Я представил себя на месте Ульрики Шустер, этой доброй, радушной девочки. Будь я ею, разве я не испытал бы уже к сему возрасту половины всех разочарований, что уготованы были мне жизнью? Разве стал бы я терзаться этим чувством обиды и негодования, которые я, — из-за своей принадлежности к сильному полу и воспитания, приучившего меня с младых лет воспринимать власть как данность, — переживал теперь? Размышления сии, хотя и помогли мне немного приободриться, боли моей не уняли.
Наконец и Сент-Одран спустился вниз. Одет он был как зажиточный егерь или провинциальный землевладелец, в зеленый охотничий костюм, бурого цвета камзол и высокие ботфорты с отворотами. В точно таком же костюме батюшка мой захаживал в гости к местному пастору по будним дням. И действительно, как признался мне шевалье, он оделся подобным образом для того, чтобы видом своим произвести впечатление скромного, некичливого аристократа и землевладельца. У Сент-Одрана, как я уже убедился, был прямо-таки выдающийся актерский дар; он держался всегда в соответствии с тою личиной, которую принимал на себя. Заметив мое изумленное выражение, он улыбнулся.
— Мне потребуются услуги плотника и кузнеца, но нужно как-то склонить их к тому, чтобы они мне открыли кредит. А почтенному землевладельцу кредит откроют скорее, чем какому-то хлыщу в щегольском одеянии.
— Стало быть, имя фон Бека пока не понадобится.
— Еще как понадобится, но злоупотреблять им мы не будем. — Тут шевалье подмигнул.
— То есть, как я понимаю, мне нет надобности идти сейчас с вами.
Он покачал головой.
— Вы займетесь другим, друг мой, а именно: подготовкой проспектов учреждаемой нами компании. Нужно, чтобы это звучало как следует, в этакой развитой манере. — он вытащил из кармана какие-то свернутые в трубочку бумаги. — Вот тут у меня все заметки о воздушном военном судне со всеми подробными характеристиками. Просто перепишите, только корабль пусть будет торговым. Добавьте немного литературных красот и фантазии. В общем, займитесь, пока я там буду улаживать все дела. А в одиннадцать встретимся у адвокатов на Кенигштрассе.
— Вы хотите, чтобы проспекты были готовы к одиннадцати?
— Уж сделайте мне одолжение. — Быстренько опрокинув рюмку горячего грога (необходимая подготовка перед выходом на холод), Сент-Одран поднялся из-за стола, сгреб в охапку теплый свой плащ и трость, перчатки и широкополую шляпу. — Я хотел бы сегодня отдать из в печать, чтобы завтра уже мы взялись за дело. Оденьтесь так, как сочтете нужным.
Поскольку вы происходите из старинного рода, вам позволительны всякие модные новшества. Мы же… из новой, так сказать, буржуазии… не имея возможности апеллировать в древнему имени, вынуждены следить за тем, чтобы камзолы наши отдавали классической древностью! — Заговорщицки мне подмигнув, Сент-Одран вышел на улицу.
Поприветствовав Шустера, я вернулся к себе наверх. На лестнице я повстречал Ульрику. Она любезно со мной поздоровалась и справилась, намерен ли я утро сегодняшнее провести у себя. А когда я ответил ей, что собираюсь писать, она сказала, что сейчас же растопит печь у меня в гостиной, не то придется мне думать и одновременно стучать зубами — уж слишком сегодня холодно. Меня очень тронула ее заботливость.
Интересно, что бы я делал здесь в Майренбурге один, без друзей, мучимый одержимым своим устремлением к герцогине.
Нежась в тепле от растопленной печки, я без особенного труда сотворил нижеследующий опус: «Воздушная экспедиция. Новейшие достижения современных колумбов».
По сообщениям английской прессы, возвращение выдающегося аэронавта, шевалье Колина Джеймса Чарльза Гордона Ковье Лохорка Сент-Одрана, дворянина Шотландии и Люксембурга, подвизавшегося до недавнего времени на службе у императора Пруссии Фредерика, после продолжительного его отсутствия в экспедиции, совершенной им на борту летающей шхуны Данос, отмечено было великою радостью в Лондоне и Эдинбурге. Доклад шевалье Королевскому Обществу Научных Исследований в Гринвиче целиком посвящен был новым землям, каковые открыл он за антарктическим континентом, и поразительному разнообразию обнаруженных им существ и туземных народов, о коих еще не известно миру. В конце доклада шевалье предъявил уважаемому собранию привезенные им образцы драгоценных камней уникальных размеров и чистоты. Представленные каменья были переданы впоследствии доверенным лицам короны, каковые и по сию пору не определили ценность их в денежном выражении, поскольку доселе подобных сокровищ никому прежде видеть не приходилось. Шевалье де Сент-Одран, — герой Ост-Индийской Кампании, кавалер ордена Святого Леопольда, — уведомил королевское Общество о намерении своем учредить воздушно-навигационную компанию с целью снаряжения большого летающего корабля, дабы осуществить продолжительную экспедицию в открытые им новые земли и вернуться с образцами флоры и фауны, равно как и полезных различных руд и минералов, каковые он видел своими глазами в изрядных количествах. КОРРУПЦИЯ В АНГЛИЙСКОМ ПАРЛАМЕНТЕ Сей благородный прожект, однако, оказался под угрозою срыва, поскольку правительство Англии заявило, — невзирая на гневный протест самых широких слоев общественности, — что половину всякого груза, доставляемого для подобного рода исследований, забирает Корона, в результате чего шевалье де Сент-Одран отбыл из Англии на воздушном своем корабле. Ходят слухи, что отправился он в африканское свое поместье, куда можно добраться только по воздуху.
ЦЕЛЬ ВИЗИТА ЕГО В МАЙРЕНБУРГ Накануне отъезда из Англии шевалье выразил надежду встретить больше Доверия и меньше Алчности у жителей Континента. Также он заявил о своем намерении посетить просвещенный город Майренбург, столицу Вальденштейна, чьи жители славятся великодушной своею щедростью и положительной любознательностью и где он ожидает добиться большей заинтересованности в учрежденной им пара — антарктической Воздушно-навигационной компании. Признаюсь, я был весьма горд литературным своим измышлением. В последние годы я не писал ничего, кроме речей, и высокопарная их риторика, как неожиданно выяснилось, подходила вполне и для жанра коммерческого объявления. Во времена революции и разлада, — продолжал я, — человеку, владеющему капиталом и желающему мудро им распорядиться, всего выгоднее вложить средства свои в исследование новых далеких земель, где рьяные радикалы еще не устроили жизнь по-своему. Шевалье де Сент-Одран владеет картами, — составленными как им самим, так и другими исследователями, — земель, еще не обозначенных на привычном глобусе. Он намерен построить большой воздушный фрегат, оснастить его вооружением новейшего образца, собрать команду из бывалых солдат с уживчивым нравом и, отправившись к этим землям, объявить их собственность Компании или любой страны, которая выделит средства для снаряжения такой экспедиции.
Всякое лицо или группа лиц, пожелавших финансировать упомянутую Компанию, заслужат тем самым почет и славу как учредители одного из благороднейших предприятий современности, — дерзновенного и рискованного, — и более того, у них будет реальный шанс обогатиться, ибо прибыль превысит во много раз первоначальные их вложения.
Я сотворил еще пару пассажей в подобном духе, сослался на уже готовые и превосходные чертежи проектируемого фрегата с овальным куполом и деревянным корпусом, каковой оборудован будет системою парусов и воздушных весел, равно как и усовершенствованным балластом. Настоящим директором учреждаемой Компании, — продолжал я, — является рыцарь Манфред фон Бек, происходящий из древней и благородной саксонской фамилии, имя которой на протяжении многих веков связывалось исключительно с предприятиями стабильными и заслуживающими безоговорочного доверия. Приключения его во Франции, где рыцарь фон Бек нашел в себе мужество открыто выступить против Робеспьера и бросить вызов толпе, защищая приговоренного короля и его семью, получили теперь широкую известность. Упомянутые события и побудили Манфреда фон Бека обратиться в исканиях своих к новым колониям, где не должны повториться ошибки прошлого. Дабы удостовериться в безусловной честности шевалье де Сент-Одрана, рыцарь фон Бек лично сопровождал исследователя в последней его экспедиции к сей земле воплощенной идиллии, не знающей ни разладов, ни бедствий, каковую шевалье де Сент-Одран назвал Квази-Африкой. Рисунки в бортовом журнале сделаны были рукой самого фон Бека, и представляют они удивительный мир дальних тропиков во всем многообразии минеральных, растительных и животных его форм. Имеются также изображения туземцев, людей приветливых и радушных, чье одеяние состоит лишь из замысловатого головного убора и набедренной повязки, усыпанных изумрудами, алмазами и сапфирами, каковые они набирают в необходимых количествах в одной долине, расположенной милях в двух от их столицы. Что же касается жизни растительной и животной, — поражающей, как отмечалось уже, многообразием форм, — то большинство из растений пригодны в пищу, а животные в массе своей не опасны. Самого крупного, некую разновидность страуса с разноцветными перьями, туземцы используют для того, чтобы возить колесницы и тянуть плуги на пашнях. С тою же целью приручают они и зверей, обликом походящих на оцелота, а мехом — на горностая, но с розоватым оттенком.
Опасаясь зайти слишком уж далеко, я придержал буйный полет фантазии и заставил себя остановиться. Часы на Соборе как раз отзвонили десять. Выбрав самые чистые копии, я свернул манускрипты свои, перевязал их лентою, надел пальто и отправился в адвокатскую контору, расположенную на Ралоской авеню, завернув по пути к портному, где я заказал себе новый костюм. Головокружительные посулы сочиненного мною проспекта, кажется, произвели впечатление и на меня самого.
У господ Ойхенгейма, Плейшнера и Паляски меня проводили в приемную, хорошо освещенную комнату с огромным окном, выходящим на шумную Фальфнерсалею: река за нею была так запружена лодками, что вода едва-едва виднелась между бортами судов. Сдержанную остановку приемной составляли несколько неудобных стульев с высокими спинками, карта Майренберга, красующаяся на стене, длинная, до блеска отполированная скамья, изразцовая, — синяя с белым, — печка, дающая экономное, если вообще не скупое тепло, и заключенный в рамочку под стеклом сертификат, удостоверяющий, что в году 1732 Исаак Ойхенгейм успешно выдержал высший экзамен перед Майренбургским Королевским Советом по Праву и получил разрешение на практику. В комнате пахло воском и старым пергаментом. Фирма явно была богатой, с солидною клиентурой.
На полу лежал дорогой турецкий ковер. Лакей в форменной ливрее справился, не нужно ли мне чего. Я сказал, что не нужно. Мне хотелось просто побыть здесь, подышать этой пылью богатства.
Вскоре лакей вернулся. Он сопровождал моего партнера. Сент-Одран выступал точно этакий занятой землевладелец, с превеликою неохотой приехавший в город по неотложным делам. Передавая свой верхний сюртук слуге, маячившему за спиной у лакея, шевалье незаметно мне подмигнул. На пару минут мы остались одни. За это время Сент-Одран успел просмотреть мои сочинения, при этом он одобрительно хмыкал, хвалил, зачитывал вслух особенно, на его взгляд, удачные пассажи.
Потом снова вернулся лакей, и мы прошли по коридорам, — мимо библиотек, заполненных книгами, мимо кабинетов, где у конторок своих на высоких стульях сидели клерки, точно фламинго в клетках, скрипя перьями по пергаменту, — и вступили наконец в святая святых, в тронный зал принца Закона, огромный кабинет с круглым окном под самым потолком.
Сквозь окно это сияющим столпом изливался солнечный свет, пронзая вездесущую пыль и обрушиваясь на мраморный бюст какого-то законодателя, должно быть, века семнадцатого, в гофрированном парике и наряде, отделанном каменным кружевом, таким тонким, что, казалось, оно должно раскрошиться от малейшего прикосновения. Его белое сосредоточенное лицо никак не вязалось с претенциозным этим обрамлением, и у меня создалось впечатление, что кто-то сыграл с ним ловкую шутку и обрядил его в сие одеяние, пока он мирно спал. Но достойный сей муж, похоже, надменно не замечал обмана.
Из сумрака в дальнем конце комнаты навстречу нам выступил человек, чье лицо не только поразительно походило на сосредоточенный лик вычурного бюста, но было еще и таким же бледным, — одетый в кремового цвета шелка. Только глаза его, ясные и лишенные всяческого выражения, имели цвет. Тонкие губы с усилием выдавили:
— Доброе утро, джентльмены, — после чего он представился герром доктором — адвокатом Ойхенгеймом-Плейшнером, младшим партнером фирмы (и это в возрасте лет шестидесяти как минимум!) и попросил нас назваться. Мы поклонились, возвестили о всех своих титулах и уселись по его приглашению на стулья перед рабочим его столом, а сам он занял позицию в кресле, в котором, — судя по тому, как идеально тело его подходило под форму сидения, — провел большую часть своей жизни.
— Я, джентльмены, представляю одного своего клиента, и прежде чем я изложу вам суть дела, мне хотелось бы получить подтверждение того, что вы сохраните все услышанное здесь в секрете. — Когда он говорил, он теребил шейный платок, глядя куда-то вниз, но когда складывал руки6 готовясь слушать, взгляд его немигающих бирюзовых глаз, которые сами уже по себе могли бы убедить любого в правоте его доводов, буквально пригвождал собеседника к месту.
Мы с шевалье дали ему слово чести, что будем молчать. Удовлетворенный, он взял какую-то папку и, справляясь время от времени с содержимым ее, продолжил неспешную свою речь:
— Мой клиент, житель этого города, принадлежит к самому высшему обществу. По причинам, каковые пока что не могут быть разглашены, клиент мой желает подготовить ваш воздушный корабль к плаванию.
— Вы хотите сказать, полностью снарядить его, сударь? — Похоже, Сент-Одран удивился. — Наличествующий корабль?
— Наличествующий корабль, сударь.
— Но мы планируем построить новый, больших размеров. И оснащенный более сложными механизмами.
— Я проинформирую своего клиента. Благодарю вас, сударь.
Сент-Одран нахмурился.
— Так какой же из кораблей мы сейчас обсуждаем?
— Оба, сударь. В данном конкретном случае это не так уж и существенно.
— Чтобы как следует оснастить корабль, потребуется немало наличных средств, — заметил Сент-Одран.
— Я уполномочен проинформировать вас, что наличные деньги уже скоро поступят в ваше распоряжение. В необходимых количествах.
Должен заметить, что адвокат вел себя с нами весьма осторожно, избегая давать слишком уж щедрые обещания, но при этом дал нам понять, что клиент его не стеснен в средствах.
Мы с шевалье едва сдерживали свою алчность! Планы наши продвигались быстрее и легче, чем мы смели надеяться!
Шилова Юлия
Панов Вадим
Флинт Эрик
Орлов Алекс
Фазиль Искандер
Бажанов Олег