Чтение 17–й страницы книги ~Пес войны и боль мира~

за обоими. Хотя юноша оставался спокойным, гость был возбужден, и, как я
заметил, даже разозлен.

С ругательством, наличия которого нельзя было предположить в лексиконе
божьего человека, он внезапно вскочил со скамьи и указал юноше на дверь.
Они вышли во двор.

Я немного посидел без дела, опустошил кружку, подозвал хозяина, заплатил
ему за все и попросил приготовить моего коня к дороге.

Спустя некоторое время я посмотрел в окно. Мой жеребец был уже готов к
путешествию. Я надел шлем, закрепил плащ под рукой и распахнул дверь.

Клостерхайм и московит беседовали в другом конце двора. Когда я вышел
наружу, Клостерхайм помахал мне рукой на
прощание.

Я взобрался в седло. Уже пылал закат.

- Будь здоров, брат. Счастливо оставаться, господин Седенко!-прокричал я,
направляя своего рысака через распахнутые ворота двора на тракт.

Когда солнце зашло, в поле моего зрения показались башни и строения
Тойфенберга. Городок оказался маленьким, почти игрушечным. По дороге мне
встречались люди, которым было странно видеть мужчину в полном боевом
облачении, но, против ожидания, я не испытывал затруднений в поисках
пристанища для себя и своего коня. Чтобы успокоить хозяина, я и здесь
представлялся посланецем, приехавшим для примирения враждующих сторон и
заключения мира, что, конечно же, обеспечило мне теплый и радушный прием.

Хозяин, его жена, старший сын и три дочери пожелали мне на следующее утро
счастливого пути, провожая до дороги, ведущей на Швайнфурт. Я и сам себе
уже казался героем, каким меня представляют.

За крепостной стеной я остановился у дома, около которого толпились люди.
Мужчины, женщины и дети смотрели во все глаза, как группа одетых в черное
людей выходила из дома.
Женщины плакали, а дети стояли, точно пригвожденные к месту. Из дома
выносили три трупа.

Мне показалось, что это могут быть последствия вчерашней встречи брата
Клостерхайма и московита.

У встретившегося на моем пути толстого мужика я спросил, что произошло.

- Евреи,-пояснил он.-Кара божья свершилась ночью. Это расплата за их
грехи.

Я удивился-судьба евреев общеизвестна, но я никак не ожидал, что в таком
дружелюбном городе, как Тойфенберг, могут случиться такие страшные вещи.

Скривившись, я дал шпоры коню и был более, чем счастлив, когда
пригородная улица закончилась. Я скакал галопом, пока Тойфенберг почти
совсем не исчез из поля зрения, и только тогда позволил коню перейти на
шаг.

В принципе, я был благодарен судьбе за то, что увидел утром в
Тойфенберге. Мне необходимо быть готовым к тому, что я увижу в мире,
лежащем передо мной.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Чем ближе я подъезжал к Швайнфурту, тем теплее становилось Солнце
пригревало все больше, и мне хотелось снять с себя некоторую часть
снаряжения, но я все еще продолжал ехать в полном облачении, время от
времени брызгая небольшим количеством воды за воротник рубахи, чтобы как-то
охладиться. Дорога была в хорошем состоянии, так как в последние дни была
мало попорчена дождями и проезжающими группами людей, и, к счастью, каждую
ночь я находил приличное пристанище. Иногда, правда, по пути мне попадались
висельницы и обгоревшие руины строений и церквей.

В один из дней я достиг гористой местности, где господствовали скалы и
валуны с частыми прожилками кварца, и мне пришлось повернуть, когда я
вскоре увидел огромное поле, на котором недавно произошло кровавое
сражение. Местность была густо усыпана трупами, многие из которых были
ограблены и лучшие предметы одежды отсутствовали. Вороны и галки перелетали
с места на место, терзая гнилое красное мясо мертвецов. Не было ни
малейшего следа оставшихся в живых участников битвы. Возможно, как это
обычно бывает, решив спорный вопрос, армии разошлись в разные стороны.

Я пытался объехать стороной поле битвы, но оказалось, что оно с двух
сторон окружено отвесными скалами, и моему коню пришлось выискивать дорогу
между трупами.

Я поднес платок к носу, пытаясь по возможности ослабить трупный запах, и
вдруг услышал звук, доносящийся со стороны скал, и увидел на своем пути
большой валун. Мне показалось, что за ним блеснул металл и что-то голубое,
вроде шейного платка, и почти одновременно с этим проснулся мой инстинкт
воина.

Я отбросил уздечку. Оба пистолета оказались в моих руках, и я направил их
на направляющихся в мою сторону мужчин. Они были пешими, в совершенно
разнообразном обмундировании и с разным оружием-от ржавых топоров до пик,
от толедских мечей до кинжалов. Этот сброд определенно не принадлежал ни к
какой определенной армии. Конечно же, это были бандиты с небритыми
бородами, обветренными красными лицами, на которых можно было различить
отметины безобидных болезней.

Когда они приблизились ко мне, я пригрозил им пистолетами.

- Стоять,-предупредил я,-или я стреляю.

Их предводитель, почти карлик, одетый в замызганный черный плащ и такую
же рубаху, направил на меня один из громадных пистолетов, дуло которого
пришлось мне прямо между глаз, и ухмыльнулся. Затем он проговорил глухим
голосом:

- Только попробуй выстрелить, высокородный господин. Мы без промедления
убьем тебя.

Я выстрелил ему в грудь. Он взмахнул руками, со стоном повалился на
землю, несколько раз дернулся и умер. Никто из его людей и не подумал
поднять с земли пистолет, вывалившийся из его рук.

Один из бандитов, стоявший позади остальных, натянул лук и выпустил в
меня стрелу. Наконечник ударил в мой нагрудник, но я оставил это без
внимания. Мой хорошо выдрессированный конь остался так же спокоен, как и я
сам.

- Чтобы этого больше не было,-предупредил я,-иначе я пущу в ход свой
второй пистолет. Вы убедились, что я неплохой стрелок.

Я заметил, как они отбросили в сторону мушкет и аркебузу.

Косоглазый парень проговорил с прусским акцентом:

- Мы голодны, ваша милость. Уже несколько дней мы ничего не ели.
Мы-уцелевшие солдаты-мы все, и теперь нам приходится сосать лапу, ведь все
офицеры дезертировали.

Я засмеялся.

- Даже если я поверю вам на слово, у меня нет лишних продуктов. Если вы
уже настолько хотите есть, почему бы вам не найти занятие для себя, которое
дало бы средства к существованию?

Другой возразил:

- По воле Божьей...

- Я не люблю Господа, и он ко мне относится так же,-сказал я с
определенным убеждением,-и вы не можете ожидать от человека, которого
хотели ограбить, любви к себе.

Они подошли ближе. Я взвел курок. Они остановились, но один, который
находился в середине, поднял пистолет, и выстрелил.
Пуля вскользь ударила по черепу моего коня. Одно мгновение он еще
оставался на ногах, но потом начал падать. Я выстрелил, но попал не в
стрелявшего, а в его товарища.

Все они кинулись на меня.

Удирать было поздно. Они живо окружили меня, раскрыли седельные сумки и
занялись едой. Я защищался мечом: поставил одну ногу на обломок скалы для
устойчивости и засунул пистолеты обратно за пояс, чтобы освободить руки. Я
убил троих, потом прикончил еще одного, но теперь они не боялись меня, и я
знал, что через некоторое время мне придется расстаться с жизнью.

Я получил два небольших ранения-одно в верхнюю часть ляжки, другое-с
внутренней стороны руки, но этого оказалось достаточно, чтобы рука и нога
почти перестали действовать.
Бандиты пытались добить моего коня на земле, что было особенно жаль, ведь
из всего, чем я владел, он был мне особенно дорог.

И тут позади меня послышался громкий дикий крик, прокатившийся эхом по
этой зажатой между скалами долине.
Несколько разбойников оставили меня в покое, готовясь встретить нового
противника.

И тут я узнал его. Это был молодой московит из Херберга. Его сабля
опускалась справа и слева, а сам он гарцевал на маленьком пони, разрубая в
капусту бросившихся к нему разбойников подобно хирургу, препарирующему
мертвецов. Его клич был таким громким и долгим, что все разбойники,
казалось, должны были оглохнуть. После этого он втянул голову в плечи так,
что шлем его почти опустился ему на воротник, засмеялся и послал проклятье
в адрес немногих оставшихся в живых разбойников. И только после этого я
увидел второго всадника на некотором отдалении позади него.

Он остановился на краю долины, почти неподвижно восседая на гнедой лошади
и смотрел невозмутимым взглядом, сжав губы, на Григория Седенко и меня.

Седенко снова рассмеялся и повернул лошадь.

- Это была хорошая битва,-сказал он мне.

- Я благодарен вам,-ответил я.

Он пожал плечами.

- Путешествие уже наскучило мне. Я был рад развеять скуку.

- Я поставил вашу жизнь на карту против сумасшедшего и агностика,-сказал
Клостерхайм, нахлобучив широкополую шляпу на глаза.-Я удивляюсь вам,
Седенко.

- Он такой же солдат, как и я-и это значит больше, чем вы можете себе
представить, Клостерхайм.

Мне показалось, что юноша шутит, проповедуя войну, но тут мне вспомнились