вигами, предавшими народ, или с агентами Конфедерации они иногда обходятся
более круто, чем хотели бы - но ведь из живой свиньи бекон не приготовишь.
Главная-то суть в том, что только Великая Армия до сих пор пытается
вытащить страну из грязи. Сделать ее такой, какой она была. За какую
дрались на войне.
болело сердце за несчастное существо, с которым я на миг повстречался три
дня назад - но что-то заставило меня спросить:
вперед, он некоторое время испытующе разглядывал мое лицо. - Нет. Вижу,
что нет. Просто тебе пора взрослеть - и выкинуть из башки кой-какие
глупости. Ты еще не понимаешь. Если бы не аболиционисты, мы бы выиграли
войну.
сомневаться в них было бы слишком самонадеянным с моей стороны.
они никогда не выбьются в люди. Черных и белых нельзя перемешивать. Оставь
эти идеи, Ходж; и так дел будет выше крыши. Вытурить иностранцев, проучить
их прихвостней, поднять страну.
привести тебя туда, где ты сможешь ночевать, три раза в день есть и
получать кое-какое образование, раз уж ты так до него охоч. Пошли.
канцелярскими принадлежностями, а в подвале располагалась типография.
Человек, которому он меня представил, был владельцем магазина. Звали его
Роджер Тисс. Я провел там почти шесть лет; когда я уходил, ни магазин, ни
то, что в нем находилось, ни сам Тисс не изменились ничуть, словно время
было над ними не властно.
в освободившиеся гнезда на полках или пачками свалить на пол. Я помогал
привозить множество рулонов сульфидной бумаги и бутылей с типографской
краской, я разнес бесчисленное множество упаковок с еще непросохшими
брошюрами, плакатами, бланками и конвертами. Через мои руки проходили
ленты для пишущих машинок, перья для авторучек, гроссбухи и ежедневные
отчеты, линейки, зажимы для бумаг, формы для официальных документов, кубы
стирательных резинок... И постоянный, непобедимый беспорядок, неисчислимые
тома с одинаково загнутыми уголками страниц, подсобки, где все
нагромождено раз и навсегда так, что не найти ничего, неизменные наборные
кассы со шрифтами - казалось, это впечатано намертво в мои шесть лет, да
еще припорошено тонким слоем пыли, у которой даже на самую яростную уборку
одна реакция: подняться в воздух и, подождав, когда я уйду, опуститься на
свое насиженное, вечное место.
взгляду нечуткостью могу я объяснить то, что не заметил ни малейших
признаков его старения. Подобно Пондайблу и, как я выяснил яснее, многим
другим бойцам Великой Армии, он носил бороду. Борода всегда была аккуратно
расчесана, ухожена - но волосы были мертвенными, как проволока, и седыми.
Над бородой и на лбу Тисса пролегли глубокие морщины; в них въелась
книжная и типографская пыль. Но ни на бороде, ни на морщинах ваш взгляд не
задержался бы надолго, потому что внимание ваше приковали бы его глаза -
большие, темные, жестокие и сострадающие одновременно. В первый момент вы
могли бы с пренебрежением увидеть в Тиссе лишь низкорослого, сутулого,
неопрятного наборщика - если бы не эти глаза, находившиеся в разительном
противоречии со всем остальным его обликом.
сказал он, когда Пондайбл представил меня и вкратце обрисовал мое
положение. - Собаки жрут собак, а кто может, тот выживает. Бэкмэйкер, да?
Это американская фамилия?
учиться. Почему?
ответить. Но ответа ждали.
Поскольку, в конечном счете, в жизни нет ничего важного, то и сравнивать
одно с другим не имеет смысла. Книги - пустая игра человеческого ума.
или смерть. Ладно, хочешь так хочешь, тут я ничего не могу поделать. Здесь
тебе будет не хуже, чем где-нибудь еще.
до свойского "Ходж", точно так же, как я даже в мыслях не именовал его
иначе, как "Мистер Тисс", - благодарность, Ходжинс, есть чувство,
неприятное и тому, кто дает, и тому, кто берет. Мы делаем то, что должны;
а благодарность, жалость, любовь, ненависть - все это лицемерие. Оно нам
ни к чему.
головой, учу ремеслу наборщика и предоставляю право пользоваться книгами.
Денег платить не буду; можешь их красть у меня, если прижмет. Здесь ты за
четыре месяца сможешь узнать все, чему в колледже учат четыре года - если
ты по-прежнему считаешь, что хочешь именно учиться. Можешь также не узнать
ничего. Ты будешь делать ту работу, которую, на мой взгляд, нужно сделать;
как только тебе здесь перестанет нравиться, ты волен уйти.
договаривающихся сторон можно назвать договором - был заключен уже через
десять минут после того, как Тисс впервые меня увидел. На целых шесть лет
магазин стал мне и домом, и школой, а Роджер Тисс - и работодателем, и
учителем, и отцом. Другом он мне никогда не был. Скорее - противником. Я
уважал его, уважал тем больше, чем лучше узнавал, но чувство это было
очень двойственным и относилось лишь к тем его качествам, которые сам он
презирал. Мне отвратительны были его идеи, его философия и многие его
поступки; отвращение росло и росло, и наконец я оказался не в состоянии
находиться с этим человеком рядом. Но не буду забегать вперед.
формат, издание, цена - но как ученый. Несомненно он прочел их множество,
по любому мыслимому предмету, в том числе по многим, совершенно не
пригодным для практического применения. Помню долгую лекцию по геральдике,
пересыпанную выражениями вроде "золотой цвет игрекообразных полос,
украшенных крестами пэтэй-фитчэй, или диагональных справа налево полос
парадного щита", "склоненные фузеи, соединенные концами стволов на
горизонтальной полосе, пересекающей щит посередине, цвет красный" или
"черные львы, вставшие на дыбы, поясное изображение". К подобной эрудиции,
как и ко всякой эрудиции вообще, сам он относился презрительно. Когда я
спросил его, зачем он дает себе труд копить эти сведения, он парировал:
"Зачем ты даешь себе труд копить мозоли, Ходжинс?"
страницу - нет, он мог тратить часы, и так, и этак располагая на бумаге
какие-нибудь лишь самому автору интересные банальности, пока не получал
наконец удовлетворявший его оттиск. Он и сам много писал: стихи, эссе,
манифесты; тут же набирал, делал один оттиск, который прочитывал - всегда
с бесстрастным лицом - и немедленно уничтожал, предварительно смешав
набор.
Тисса была вряд ли намного более удобная кушетка, стоявшая внизу, у
горизонтального пресса. Каждое утро до открытия магазина Тисс посылал меня
на конке через весь город на Вашингтонский рынок купить шесть фунтов
говядины - а в субботу двенадцать, поскольку рынок, в отличие от магазина,
по воскресеньям был закрыт. Всегда нужно было брать одно и то же - бычье
или коровье сердце; и чтобы мясник нарезал его тонкими ломтями. Когда я
прожил с Тиссом достаточно долго, чтобы пища эта успела приестся, но еще
не достаточно долго, чтобы понять, насколько он упрям, я умолял его
позволить мне хоть изредка вместо говядины брать свинину или баранину или
хотя бы просто сменить сердце на мозги или рубец, которые даже дешевле. Он
неизменно отвечал: "Сердце, Ходжинс. Купи сердце. Это самая полезная
пища."
вчерашнего хлеба, еще довольно съедобного; когда я возвращался, он брал
длинную двузубую вилку - она представляла собой нашу единственную кухонную
утварь, ибо в заведении не было ни ножей, ни тарелок - и, насадив на эту
утварь ломоть сердца, держал его над пламенем газового светильника до тех
пор, пока ломоть не покрывался копотью и не обугливался слегка. Сказать,
что он при этом прожаривался, было бы слишком громко. Мы разламывали
каравай и, держа кусок хлеба в одной руке и ломоть сердца в другой,
трапезничали: по фунту мяса и половине каравая на завтрак, на обед и на
ужин.
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс