Чтение 3–й страницы книги ~Неведомые звезды~

они не окажут мне никаких услуг, кроме тех, что налагаются на них обычаем.

Наконец я свернулся на кровати и уснул: мне снились сны, очень яркие
сны, которые были не порождением дремлющего сознания, но воспоминаниями о
прошлом. Я заново переживал некоторые события своей долгой жизни, говорят,
это иногда происходит с умирающим.

Истоки моей жизни терялись в тени другого человека - Хайвела Джорна;
в свое время это имя было известно на многих планетах; он чувствовал себя
уверенно в таких местах, где даже патруль проходит на цыпочках, опасаясь,
что его появление приведет к насилию и кровопролитию. Прошлое моего отца
было окутано туманом, как мелководные заливы Хаваки после осенних штормов.
Я не думаю, что кто-нибудь, кроме него самого, знал о нем все, во всяком
случае, мы не знали. Спустя годы после его смерти по крупицам из намеков я
восстанавливаю его образ, и каждый раз мне открывается что-то новое, и я
вижу Хайвела Джорна в ином свете. Я был еще совсем маленьким, когда тот
орган, который заменял ему сердце, сжимался от внезапного предчувствия, и
он принимался рассказывать истории, основанные, вероятно, на его
собственных приключениях, хотя действующим лицом в них он всегда делал
другого человека. Рассказывая их, он пытался научить слушателей, как надо
торговать или вести себя в затруднительной ситуации. Он говорил в основном
о вещах, а не о людях, которые были случайными персонажами, владельцами
редкостей или произведений искусства.

Лет до пятидесяти по планетному исчислению отец был главным
консультантом Истамфы, стоявшего во главе сектора воровской гильдии. Отец
не только не скрывал принадлежности к этой организации, но даже гордился
ею. Очевидно, у него был врожденный талант, который он развил постоянными
упражнениями, - талант оценивать необычные вещи, попадающиеся среди
награбленного; его ценили и ставили гораздо выше рядовых членов этого
подпольного синдиката. Однако он не был честолюбив и не стремился к
власти, а возможно, просто хотел остаться в живых, и у него хватило ума не
делать себя мишенью для чужих амбиций.

Затем Истамфа повстречался с бродячим цветком бореры - кто-то, у кого
было честолюбие, подбросил этот цветок в его частную коллекцию
экзотических растений - и скоропостижно скончался. Отец благоразумно
отказался от участия в борьбе за власть. Вместо этого он откупился от
гильдии и перебрался на Ангкор.

Я думаю, что сперва он жил очень тихо, изучая планету и поджидая
благоприятного случая, чтобы открыть прибыльное дело. Тогда этот мир был
еще мало освоен и не привлекал внимания членов гильдии и богатых людей.
Но, возможно, до отца уже доходили слухи о том, что должно было начаться.

В течение некоторого времени он ухаживал за местной женщиной. Ее отец
держал неподалеку от единственного космопорта небольшую лавчонку, в
которой можно было заложить вещи и сбыть краденное. Вскоре после свадьбы в
порту совершил вынужденную посадку зачумленный корабль, и его тесть умер
от инопланетной лихорадки.

Лихорадка скосила почти все столичное начальство. Но Хайвел Джорн и
его жена оказались не подвержены заразе и выполняли некоторые официальные
поручения, что упрочило их положение, после того как эпидемия закончилась
и власть была восстановлена.

Пять лет спустя картель "Фортуна" начал торговлю в звездном скоплении
Валтория, и Ангкор внезапно превратился в оживленную портовую планету.
Дело моего отца процветало, хотя он не стал расширять помещение лавки.

Имея многочисленные легальные и нелегальные связи в иных мирах, он
преуспел, но, на посторонний взгляд, не слишком. Всем астронавтам рано или
поздно попадаются редкие или дорогие вещицы. В любом порту, где есть
игорные дома и прочие планетарные развлечения, быстро освобождающие их от
заработанных за полет денег, они рады найти покупателя, который не будет
задавать лишних вопросов и заплатит наличными.

Это спокойное процветание длилось годами, и казалось, ни к чему
другому отец не стремился.

Брак, заключенный Хайвелом Джорном скорее всего по расчету, оказался
прочным. У них было трое детей: я, Фаскил и Дарина. Отец мало
интересовался дочерью, но принялся рьяно и с раннего детства обучать меня
и Фаскила, хотя Фаскил даже не пытался оправдать те надежды, которые
Хайвел Джорн на него возлагал.

У нас было принято ужинать всем вместе за большим круглым столом в
задней комнате (мы жили при магазине). Перед ужином отец обычно приносил
какой-нибудь предмет со склада и, показав его нам, спрашивал, что мы
думаем о нем - о его стоимости, возрасте, происхождении. Драгоценности
были его страстью, и нас заставляли изучать их, тогда как другие дети
получали общие знания из записанных на пленки книг. К вящему удовольствию
отца я оказался способным учеником. Со временем он в основном
сосредоточился на моем обучении, потому что Фаскил то ли не мог, то ли не
хотел учиться и повторял одни и те же ошибки, отчего отец постоянно
замыкался в себе.

Я ни разу не видел, чтобы Хайвел Джорн разозлился, но старался не
навлечь на себя его холодного неудовольствия. И не потому, что боялся его,
просто то, чему он меня учил, приводило меня в восторг. Я был еще
ребенком, когда мне разрешили оценивать вещи, отдаваемые в залог. И кто бы
из торговцев драгоценностями ни заезжал к отцу, меня всем демонстрировали
как лучшего ученика.

С годами в доме образовались две партии: мать, Фаскил и Дарина вошли
в одну, я с отцом - в другую. Наши, вернее мои, знакомства с остальными
детьми в порту были ограничены, отец все чаще привлекал меня к работе в
магазине и к изучению древнего ремесла оценщика. В те дни через ниши руки
проходило немало причудливых и красивых вещей. Одни продавались открыто,
другие, предназначенные отцом для частных сделок, оседали в его сейфах, и
я видел лишь некоторые из них.

Среди них попадались вещи из развалин и гробниц предтеч, сделанные
раньше, чем представители нашего вида вырвались в космос, добро,
награбленное в империях, переставших существовать так давно, что не
осталось следа даже от их планет. Встречались и другие, только что
вышедшие из мастерских внутренних систем, в которых все искусство ювелира
было пущено в ход, чтобы привлечь внимание богача с тугим кошельком.

Отцу больше нравились старинные вещи. Взяв в руки ожерелье или
браслет (форма которого говорила о том, что он никогда не предназначался
для человеческого запястья), он предавался размышлениям о том, кто мог его
носить, представители какой цивилизации его создали. Он требовал от тех,
кто приносил ему эти безделушки, весьма подробного рассказа об их находке,
и записывал на пленку все, что ему удавалось узнать.

Эти пленки сами по себе настоящее сокровище для тех, кто интересуется
стариной, и я не раз задавался вопросом, понял ли Фаскил их подлинную
ценность и сумел ли воспользоваться ими. Мне кажется - да, потому, что в
некотором смысле, он оказался умнее отца.

Однажды, когда мы по обыкновению собрались за круглым столом, отец
достал очередную чужеземную диковинку. Он не стал, как было раньше,
передавать ее из рук в руки, а положил на отполированный до блеска стол из
черного крила и уставился на нее, как степной факир, читающий будущее
домохозяйки по полированным бобам.

Это было кольцо, по крайней мере нечто, имевшее форму кольца. Но,
очевидно, оно предназначалось для пальца вдвое толще нашего. Металл был
тусклым, изъеденным ржавчиной, как будто от старости.

Камень, вставленный в зубчатую оправу, превышал по размерам мой
ноготь и соответствовал величине ободка кольца. Бесцветный, без малейшей
искорки, совершенно безжизненный, он был таким же тусклым не
привлекательным на вид, как и оправа. Однако, чем дольше я смотрел на
него, тем больше мне казалось - оно лишь останки того, что когда-то было
прекрасным и полным жизни, но давным-давно мертво. Увидев его впервые я ни
за что не хотел прикоснуться к нему, хотя всегда с жадностью изучал те
вещицы, которые отец использовал для занятий с нами.

- Это еще с какого трупа? Как бы я хотела, чтобы ты не клал на стол
вещи, выкопанные из могилы! - Мать говорил резче, чем обычно. Тогда мне
показалось странным, что даже она, лишенная, как мне казалось, всякого
воображения, сразу связала кольцо со смертью.

Не поднимая глаз от кольца, отец обратился к Фаскилу таким тоном,
каким обычно требовал немедленного ответа.

- Что ты скажешь о нем?

Брат протянул руку, чтобы потрогать кольцо, но тут же отдернул ее.

- Это кольцо... нельзя носить, оно чересчур велико. Возможно, оно
было пожертвовано храму.

Отец ничего не ответил на это и спросил Дарину:

- А что видишь ты?

- Оно холодное, такое холодное... оно мне не нравится. - Тоненький
голосок моей сестры сорвался, и она выскочила из-за стола.

- Теперь ты, - отец наконец повернулся ко мне.

Кольцо, выполненное больше, чем в натуральную величину, под стать
пальцу какого-нибудь бога или богини, действительно могло быть
пожертвовано храму. Через руки отца уже проходили подобные вещи. И в
некоторых из них действительно было что-то, не дававшее до них
дотронуться. Но если оно принадлежало Богу... - нет, мне в это не
верилось. Дарина права. От него веет холодом, холодом и смертью. Однако
чем дольше я смотрел на него, тем больше оно мне нравилось. Мне хотелось
потрогать его, но я боялся. Мне казалось, я ощущаю нечто, делающее это
кольцо отличным от всех драгоценностей, виденных мною ранее, хотя теперь
это был всего лишь безжизненный камень в изъеденной временем металлической
оправе.