ничего для дальнейшего расследования дела. Доктор был убит выстрелом на
близком расстоянии. Пуля прошла через голову навылет и где-то затерялась.
Свидетельство о смерти и разрешение хоронить покойника были выданы без
всякого промедления.
попытке выяснить мотив убийства. Обстоятельства смерти и похищение бумаг
несомненно указывали на то, что Бар обладал какой-то важной тайной и что
кому-то было необходимо оградить себя от всякой попытки с его стороны
огласить ее или как-нибудь использовать для своих целей. Что касается
самой сущности этой тайны, то она оставляла широкое поле для всевозможных
предположений.
мысли и чувства как бы на языке загробного мира. Прокурор приказал
тщательно осмотреть всю мебель. С комодов были сняты мраморные доски. Дно
у каждого ящика было внимательно осмотрено при свете электрических ламп;
все находившиеся в библиотеке книги были перелистаны. Много времени было
посвящено осмотру одежды. Но все было тщетно. Власти не обнаружили ни
одного исписанного клочка бумаги, ни одного слова, начертанного чьей-либо
рукой. Все это давало основание думать, что убийцы произвели в квартире
точно такой же обыск раньше, чем это сделали представители судебной
власти.
опечатать автомобиль, чтобы облегчить дальнейшее расследование, а также
козью шубу и меховую шапку, которыми злоумышленники воспользовались для
того, чтобы выдать одного из них за доктора Бара.
составлявший протокол, вдруг вспомнил, что шуба не была им обыскана,
потому что находилась отдельно от всей остальной одежды. Ему пришла в
голову мысль опустить руку в один из внутренних карманов, и, совершенно не
предполагая всей важности своей находки, он вытащил оттуда несколько
сложенных вчетверо листочков белой бумаги, исписанной мелким убористым
почерком. Остальные карманы были совершенно пусты.
захватили бы их с собой, если бы только могли предполагать, что они
спрятаны в кармане шубы. По всей вероятности, один из злоумышленников, тот
именно, которому было поручено проникнуть в дом доктора Бара под видом
хозяина, поспешил стащить шубу с убитого и надел ее на себя прежде, чем
его товарищи успели обыскать труп.
была вполне извинительна. Теперь уже известно, что главной их целью было
стремление похитить содержимое несгораемого шкафа и лишь попутно то, что
находилось в письменном столе. Отдельные документы, находившиеся в других
шкафах и ящиках, так же как и те, которые могли бы оказаться в карманах
убитого ими человека, не представляли с их точки зрения особого интереса.
По-видимому, они полагали, что отрывочные сведения, полученные из этих
отдельных записок, не будут в состоянии дать какой-нибудь ключ к тайне. Не
могли же они в самом деле предположить, что эта шуба, которую покойный
доктор постоянно носил, таила в себе такие важные сведения! Для того,
чтобы объяснить этот факт, им необходимо было дать некоторую волю своему
воображению и допустить, что доктор Бар как раз заканчивал свое
повествование, когда среди царившей в его кабинете тишины прозвучал
телефонный звонок. Его спешно вызывали в Саламон. Жизнь больного зависела
от того, достаточно ли быстро он туда прибудет. Он не счел себя вправе
потратить несколько минут на то, чтобы открыть свой несгораемый шкаф, но,
не желая оставлять своих записок в первом попавшемся под руку ящике, он
нашел более осторожным захватить их с собою, с тем, чтобы спрятать в
верное место уже по возвращении.
рассказ, кровавым эпилогом к которому явилась трагическая кончина доктора.
наблюдений, которые были сделаны врачом из Бельвю. Это лишь маленькая
картинка из его личной жизни: здесь он рассказывает все то, о чем было бы
неуместно писать в строго профессиональном докладе - в том докладе,
который был выкраден неизвестными злоумышленниками как раз накануне того
дня, когда доктор собирался его передать в Академию Наук. Правда, что и
этот доклад, судя по словам самого доктора, тоже давал далеко не
исчерпывающие сведения. Тем не менее исчезновение доклада представляется
нам огромной потерей, если мы подумаем о тех разъяснениях и открытиях,
которые были сделаны доктором в еще не исследованных наукой областях и над
которыми найденные в шоферской козьей шубе документы лишь слегка
приподнимают завесу.
всяких прикрас, потому что они соединяют в себе точность отчета с
искренностью бытоописания и вместе с тем рисуют картину трагического и
странного случая.
уравновешенных и маловпечатлительных, как я. Мне кажется, что только
любовь могла заставить мое сердце забиться учащенно. И тем не менее каждый
раз, когда в прихожей раздается звонок, я вздрагиваю. Очевидно, мои нервы
сохранили память об одном странном явлении и о сопровождавших его
обстоятельствах. Они не слушают никаких объяснений и, по-видимому, не
скоро утратят эту глупую привычку. Упорство, с которым повторяется это
ощущение, навело меня на мысль о том, что я, очевидно, испытал тогда
чувство страха, но в тот момент мне казалось, что я ощутил лишь совершенно
чуждое всякого беспокойства удивление и недоумение Я испытал некоторое
замешательство от двух боровшихся в моем мозгу предположений: с одной
стороны, я не верил в возможность всего происходящего, с другой - мне
казалось, что я становлюсь жертвой какого-то скверного обмана. Ко всему
этому слегка примешивалось сомнение в здравости моего рассудка. Очевидно,
страх запал в мою душу совершенно безотчетно, потому я и непроизвольно
вздрагиваю, съеживаюсь при самом слабом звуке звонка, как ребенок, который
инстинктивно подымает локоть и зажмуривает глаза, когда видит резкое
движение уже раз ударившей его руки. Да и почему собственно я употребил
это выражение - "явление"? Оно противоречит истине, и я не воспользовался
бы им, если бы в моей душе не крылось какого-то абсурдного страха,
пробудившегося в первый момент вместе с удивлением и все еще упорствующего
в своем безрассудстве.
предшествующий вечер и день не настроили их на такой грустный лад и не
привели меня в состояние духа, исключительно благоприятное для проявления
слабости и малодушия.
погибших на поле брани. Мадам Лебри, старый друг моей матери, очень милая,
наполовину парализованная старушка, попросила меня, а также и местного
нотариуса месье Пуисандье, принять вместе с ней участие в предполагающейся
процессии. Согласно установленному церемониалу, мы провели ее из церкви к
городскому памятнику и оттуда на кладбище. А вечером маленький интимный
обед снова соединил нас троих в доме этой прекрасной женщины.
в заключительный акт церемонии, посвященный его памяти.
слез голосом, протягивая нам через стол руки.
разошлись.
моему, нужно только перейти улицу. Я вернулся к себе в подавленном и
грустном настроении, но, следуя своей всегдашней привычке работать по
вечерам, уселся у письменного стола, за которым пишу и сейчас.
бываю слишком занят, чтобы задумываться над гибелью тех, кто были моими
друзьями и кого поглотила война. Несколько свободных часов заставили меня
остро ощутить отсутствие очень многих. Я был окружен милыми призраками и
полон воспоминаниями о Жане Лебри.
фигуру. Думаю, что он действительно меня любил, несмотря на то, что я был
на десять лет старше его. Его слабое здоровье ставило его в постоянную
зависимость от меня, как от врача. Он был очень интересный молодой
человек, не лишенный артистической жилки, и из него обещал выйти хороший
художник. Его можно было упрекнуть лишь в том, что он был слишком большим
домоседом. Его необщительность и застенчивость достигали почти болезненных
размеров, заставляя его бояться и избегать людей. Ввиду этого его
привязанность ко мне казалась мне еще более ценной. Он часто писал мне из
армии. Потом, в июне 1918 года, я получил письмо от его матери, сообщившее
мне о происшедшем несчастии: Жан пропал без вести, поблизости от Дорман,
во время германского наступления... Через два месяца из Швейцарии пришло
окончательное подтверждение: Жан Лебри скончался в саксонском госпитале в
Тиераке (Эйн).
голову над раскрытыми книгами и задумался.
грустной прелести занятие, состоящее в том, чтобы, изо всех сил напрягая
память и воображение, искусственно вызвать перед собой облик дорогого
существа или создать напоминающий его призрак. Вот этому-то занятию я и
предался в тот апрельский вечер.