Джоанна РАСС

КОГДА ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ

Кэти гнала машину, как сумасшедшая; должно быть, на поворотах
скорость превышала сто двадцать километров в час. Хотя она молодчина,
большая молодчина. Я видела, как она за день полностью перебирала
автомобиль.

В моем родном местечке на Вайлэвэй использовалась в основном
сельскохозяйственная техника, и я не решалась управляться с
пятиступенчатой коробкой передач на бешеных скоростях, просто не была к
этому готова, но даже глухой ночью на поворотах деревенской дороги ее езда
не пугала меня. Про мою жену можно рассказать кое-что интересное: она не
пользуется ружьями. Она может уйти в лес выше сорок восьмой широты без
ружья на несколько дней. Вот это меня пугает.

У Кэти и у меня трое детей: один ребенок мой и двое ее. Юрико,
старшая, спала на заднем сиденье и видела сны двенадцатилетней девочки про
любовь и войну: прогулки к морю, охота на Севере, сны с необыкновенно
красивых людях и необыкновенно красивых местах. Вся та неизбежная чепуха,
о которой мечтаешь, когда тебе исполняется двенадцать и начинают расти
гланды.

Недалек тот день, когда, как и все они, она исчезнет на неделю, чтобы
вернуться грязной, но гордой тем, что убила ножом пуму или застрелила
своего первом медведя. Она притащит с собой отвратительном опасного
мертвого зверя, которому я никогда не прощу того, что он мог бы сделать с
моей дочерью. Юрико говорит, что езда Кэти усыпляет ее. Я же, хотя мне
трижды доводилось сражаться на дуэли, боюсь, очень боюсь больших
расстояний. Я старею и говорю об этом своей жене.

- Тебе тридцать четыре, - сказала она.

Точно, ничего не скажешь. Она переключила свет. Судя по указателю,
осталось еще три километра, а дорога становилась все хуже и хуже. Глухая
деревня. Ярко-зеленые деревья внезапно возникают в свете фар и обступают
машину. Я дотягиваюсь до двери, куда мы привернули панель с зажимами, и
беру в руки винтовку. Юрико зашевелилась на заднем сиденье. Моя голова на
уровне глаз Кэти, ее лица. Мотор работает так тихо, что, по словам Кэти,
можно слышать дыхание на заднем сиденье.

Юки была в машине одна, когда поступило сообщение, и тут же
расшифровала эти точки и тире. (Глупо устанавливать широкополосный
передатчик рядом с генератором переменного тока, но большая часть Вайлэвэй
имеет паровое отопление.) Она выскочила из машины, крича во все горло, мое
долговязое, некрасивое чадо, но, само собой, ничего страшного с ней не
произошло. Мы были уже морально готовы к этому с той самой поры, когда
колония была обнаружена и ее разорили.

Но это было совсем другое. Это был шок.

- Мужчины! - орала Юки, дергая дверцу машины. - Они вернулись!
Настоящие земные мужчины!

Мы встретились с ними на кухне деревенского дома, недалеко от места
их приземления. Окна были распахнуты, ночной воздух был мягок. Мы ехали на
всех видах транспорта, прежде чем добрались до этого дома. Это были и
паровые трактора, и грузовики, и безбортовая грузовая машина, даже
велосипед. Лидия, районный биолог, уже сделала анализы крови и мочи и
теперь, выйдя из состояния замкнутости, свойственного северным народам,
сидела в углу кухни, качая головой и удивляясь результатам.

Очень больная, очень добрая, краснеющая по каждому поводу, она
заставила себя откопать учебники старого языка, хотя я могла говорить на
старых языках даже во сне. И говорила. Лидия чувствует себя с нами
неловко. Мы южане и выглядим чрезмерно яркими в сравнении с ней.

Я насчитала в кухне двадцать человек. Это били крупнейшие умы
северной части материка. Филли Спэт, я думаю, прилетела на моем планере.
Юки была здесь единственным ребенком.

Потом я увидела четверых пришельцев.

Они были крупнее нас. Выше, шире в плечах. Двое были выше меня, а я
очень высокая - метр восемьдесят без каблуков. Они явно принадлежали к
человеческому роду, но были далеки, невероятно далеки от нас, до сих пор я
не могу точно представить очертания их чуждых нам тел, а тогда не могла
заставить себя прикоснуться к ним, хотя один из них, тот, который говорил
по-русски, хотел пожать нам руки - обычай прошлого, как мне кажется. А
какие голоса у них были! Единственно, что я могу сказать, что это были
обезьяны с человеческими лицами. Кажется, тот, который хотел пожать руку,
не имел в виду ничего плохого, но я дрожа отшатнулась, а потом стала со
смехом извиняться и, чтобы показать пример (межзвездное содружество,
подумала я), наконец все-таки пожала руку. Жесткая, твердая рука. Они
тяжелые, как ломовые лошади. Неотчетливые, глубокие голоса. Юрико сновала
среди взрослых, изумленно разглядывая мужчин.

Он повернул голову - уже шестьсот лет никто не говорил так - и на
плохом русском спросил:

- Кто это?

- Моя дочь, - ответила я и, спасаясь вежливостью от подступающего
безумия, добавила: - Моя дочь, Юрико Джанетсон. У нас имена образуются от
имени отца. Вы их образуете от имени матери.

Он невольно рассмеялся. Юки воскликнула:

- Я думала, что они симпатичные!

Та, как ее восприняли, очень ее разочаровало.

Филли Хелгасон Спэт, которую я когда-нибудь убью, метнула в меня
холодный, спокойный, ядовитый взгляд, словно хотела сказать:

- Следи за тем, что говоришь. Ты знаешь, что я могу сделать.

Это верно, что у меня нет официального статуса, но у Госпожи
Президентши будут серьезные неприятности со мной, если она по-прежнему
будет считать занятие промышленным шпионажем пустой безделицей.

Войны и подготовки к войнам, как говорится в одной из книг наших
предков.

Я перевела слова Юки на собачий русский, который считался нашим
универсальным языком, для того человека, и тот опять засмеялся.

- Где все ваши люди? - спросил он, пытаясь продолжить разговор.

Я снова перевела и досмотрела на лица вокруг. Лидия, как обычно,
чувствовала себя неловко, Спэт прищурилась, обдумывая какую-то
дьявольщину, Кэти сильно побледнела.

- Это Вайлэвэй, - ответила я.

Он продолжал непонимающе смотреть.

- Вайлэвэй, - сказала я. - Вы помните? У вас есть сведения? На
Вайлэвэй была чума. - Он, кажется, немного заинтересовался. Головы в
глубине комнаты повернулись в нашу сторону, и я узнала депутата местном
профессионального парламента. К утру будут заседать все городские советы,
все районные партийные собрания.

- Чума? - спросил он. - Самое большое несчастье.

- Да, - ответила я. - Самое большое несчастье. Мы потеряли половину
населения в одном поколении.

Казалось, это произвело на него сильное впечатление.

- Вайлэвэю повезло, - сказала я. - У нас оказался большой резерв
первоначальных генов, нас избрали в качестве высшей интеллигенции. У нас
осталась высокоразвитая техника. Среди выживших большая часть взрослых
владела двумя-тремя специальностями. Плодородная почва, благоприятный
климат. Теперь нас тридцать миллионов человек. Промышленность растет, как
снежный ком, - вы понимаете? Дайте нам семьдесят лет, и у нас будут
настоящие города, индустриальные центры, профессии, рассчитанные на полный
рабочий день, радиооператоры, машинисты. Дайте нам семьдесят лет, и никому
из нас не придется проводить три четверти жизни на ферме.

Я объяснила, как трудно, когда творческие люди только под старость
получает возможность работать с полной отдачей. До мот мало кто из них
располагает такой свободой, как я и Ким. В общих чертах я попыталась
описать нашу систему правления. Две палаты - одна построена по
профессиональному принципу, другая - по территориальному. Я объяснила, что
районные партийные собрания рассматривают и решают вопросы, слишком
серьезные для отдельных городов. И что власть не имеет пока еще
политического характера, хотя, дайте время, и это будет. Вопрос времени
всегда был довольно деликатным моментом нашей истории. Дайте нам время. Не
было особой необходимости жертвовать уровнем жизни в угоду стремительным
темпам индустриализации. Пусть все идет своим чередом. Дайте только время.

- А где все люди? - спросил этот маньяк.

И тогда мне стало понятно, что он имел в виду не людей вообще, он
имел в виду мужчин, а в слово "люди" вкладывал тот смысл, какого это слово
не имело на Вайлэвэй уже шестьсот лет.

- Они умерли, - сказала я, - тридцать поколений назад.

Казалось, его ударили ножом. Он захлебнулся воздухом. Он было
попытался встать со стула, но только приложил руку к груди и обвел нас
взглядом, в котором странно смешались ужас и сентиментальная нежность.
Потом он с откровенной горечью и очень серьезно произнес:

- Непоправимая трагедия.

Я промолчала, не совсем понимая, что он имеет в виду.

- Да, - сказал он на выдохе и улыбнулся той странной,
полувзрослой-полудетской улыбкой, которая что-то скрывает и вот-вот
прорвется возгласами одобрения или радости. - Большая трагедия, но это
прошлое.

И опять он оглядел нас всех с каким-то странным сочувствием, как
будто мы были инвалидами.

- Вы поразительно приспособились, - сказал он.

- К чему? - спросила я.

Он казался озадаченным. На лице его была растерянность. Он выглядел