мелких островов побережья под лучами раннего утреннего солнца сияла
пастельными цветами: полосы бледного дымчато-желтого переходили в
ярко-зеленый. Береговые линии белой чертой отделялись от
ностальгически-плакатного синего океана, а воздух, который вдыхал Хэссон,
казался доисторически свежим.
- намного больше той, которую обычно использовали для личных полетов. Он
закрыл щиток шлема и начал пользоваться кислородом из баллона. Под
подошвами его ботинок катилась громадная Земля, уже стала заметна ее
округлость, и Хэссон ощутил первые признаки своего одиночества. Ни птиц,
ни кораблей, ни каких-либо признаков человеческого присутствия - и никаких
звуков. Хэссон был один в безмолвных синих высотах небес.
понял, что двигается на уровне полярной тропопаузы. Во время набора высоты
воздух вокруг него постоянно холодел: с каждым километром температура
понижалась на шесть или более градусов. Но теперь она останется постоянной
или даже чуть повысится, когда начнется стратосфера. Правда, Хэссону от
этого теплее не станет. Мощные обогреватели его костюма работали на
пределе, нейтрализуя почти пятидесятиградусный мороз, поглощая при этом
массу энергии аккумуляторов.
облаков, закрывая Землю, и понял, что пришло время для в высшей степени
незаконного поступка (почему ему и пришлось предпринять свой полет в таком
удаленном районе). Хэссон проверил свой аккумулятор, увидел, что тот почти
сел, и переключился на следующий. В ту ужасную секунду, когда
электрическая цепь прервалась и заново включилась, он ощутил, что падает,
но аппарат почти тут же снова подхватил его, и Хэссон понял, что набор
высоты продолжается. Он отстегнул севший аккумулятор и, испытав мимолетный
укол совести, выпустил его из рук. Тяжелый кубик исчез у него под ногами и
бомбой понесся вниз к неспокойной поверхности Минча.
третий - если представится такая возможность. Это было необходимо для
того, чтобы уменьшить нагрузку на оставшиеся источники энергии. Однако для
этого требовалось одно условие - идеальная видимость. В данном
географическом положении шансы на то, что падающий элемент причинит ущерб
чьей-то жизни или имуществу, были минимальными, но глубоко засевший
инстинкт не разрешал Хэссону даже подумать о том, чтобы бросить твердый
предмет сквозь облако. Ему придется просто смириться с прекращением
полета.
бы ожидать час тому назад. Он уже поднялся выше, чем большинство летунов
забирается даже в мыслях, и безымянная жажда медленно уходила из его души.
С другой стороны он уже достиг той области, где исчезли измерения -
когда-то здесь царили большие реактивные самолеты - и лететь вверх, в
сгущавшуюся синеву, казалось столь же логичным и естественным, сколь и
возвращение в древнюю империю людей. Запрокинув голову, безвольно опустив
руки и ноги, Хэссон продолжал набирать высоту. Поза его бессознательно
повторила ту, в которой средневековые художники изображали человеческие
души, поднимающиеся на небеса. Одинокая светлая точка (возможно, Венера)
возникла над ним, поманила к себе, и Хэссон поплыл к ней.
пропорционально нагрузке на аккумулятор, но еще через час он уже был на
высоте двадцати пяти километров. Под ним в перламутровом великолепии
изгибалась планета Земля. Мир был неподвижен, дели не считать все более
быстрого отклонения стрелок датчиков на нагрудной панели. Хэссон продолжал
подъем.
приборы и увидел, что подъем практически прекратился. Генератор
антигравитационного поля с громадной скоростью тратила энергию только для
того, чтобы не дать ему упасть. Набрать большую высоту можно было бы
только сбросив севшие элементы, а Хэссон уже решил, что этого делать
нельзя. Да и в любом случае результат не будет иметь особого значения. Он
свершил задуманное!
Хэссон осмотрелся и почувствовал... что абсолютно ничего не чувствует. Не
было ни страха, ни эйфории, ни изумления, ни гордости достигнутым, ни
общения с бесконечностью: вырванный из контекста человечества, Хэссон
перестал быть человеком.
рычажок управления на поясе и начал долгий и одинокий спуск на Землю.
глядя на часы, понял, что уже очень поздно. Голова у него так болела, что
он буквально слышал пульсацию крови в прижатом к подушке виске, а язык
казался сухим и заскорузлым. Кроме того, отчаянно болел переполненный
мочевой пузырь.
недоставало". Какое-то время он лежал неподвижно, заново знакомясь с
комнатой и соображая, что вчера произошло такого, от чего в нем возникла
нервная дрожь предвкушения. По крайней мере, Хэссон был уверен, что тут
таилось удовольствие - удовольствие от... Он на мгновение закрыл глаза: в
его мозгу оформился образ Мэй Карпентер, а за ним следом нахлынули все
сожаления и возражения, свойственные его возрасту, воспитанию и
темпераменту. Мэй слишком молода, она живет с хозяином дома, в котором он
гостит, Хэссон предался фантазиям, как подросток. Мэй не в его вкусе, в
высшей степени маловероятно, чтобы он ее интересовал - но Мэй по-особому
смотрела на него, и она сказала: "Это удача для нас обоих", и еще сказала:
"Может, это и к лучшему", а то, что Хэссон никогда по-настоящему с ней не
общался и не знает ее, как личность, не слишком важно, потому что у него
масса времени, чтобы...
чувство, ясно показав, что ему пора решать сложную задачу: привести себя в
вертикальное положение после долгих часов, проведенных лежа. Первым шагом
этой операции было перемещение в горизонтальном положении с постели на
пол, поскольку Хэссону предстояло решать инженерную задачу, прямо-таки
циклопических масштабов. Ему требовалась твердая и неподвижная опора. Он
начал с того, что руками перетащил свои ноги на край матраца, а потом
перекатился, схватился за кровать и совершил нечто похожее на управляемое
падение на пол. Неизбежный изгиб позвоночника и резкая смена температуры
вызвали жуткую боль, которую Хэссон перенес почти безмолвно, уставившись
прищуренными глазами в потолок. Когда спазмы начали стихать, он снова
перекатился, чтобы лежать ничком, и теперь смог начать медленный процесс -
главным образом, методом проб и ошибок - подъема верхней части туловища,
под которую он очень осторожно, как каменщик, ставящий подпорки, чтобы
удержать непослушную массу камня, подводил все большие и большие порции
скелета, пока не достиг вертикального положения.
перенесенной процедурой, но уже мог двигаться. Прошаркав по комнате,
Хэссон надел халат и собрал туалетные принадлежности. Потом он прислушался
у дверей, чтобы, открыв их, не подвергнуться мучительной необходимости
говорить с посторонними. Площадка была пуста и весь этаж казался
безлюдным, только снизу доносились приглушенные голоса. В ванной Хэссон
почистил зубы и сделал удручающее открытие: две язвочки во рту, которые,
как он надеялся, уже проходили, стали теперь еще более болезненными, чем
прежде. Вернувшись в свою спальню, он хотел было лечь снова и включить
телевизор, но обезвоживание организма вызвало сильнейшее желание выпить
чаю или кофе, и с ним просто невозможно было бороться. Хэссон оделся и
спустился вниз на кухню, гадая, как ему реагировать, если он застанет Мэй
одну. Негромко постучав, Хэссон вошел и увидел, что за круглым столом
сидит только Тео Уэрри. На парнишке были спортивные брюки и красный
свитер, на красивом юном лице отражалась печаль.
как я... - Хэссон прервал себя и осмотрелся. - Где все?
что парнишке не слишком нравятся Мэй и ее мать.
никто не будет возражать.
Стоя у плиты, он расспрашивал парнишку о его вкусах и занятиях, и заметил,
что разговор с Тео для него не так сложен, как обмен любезностями со
взрослыми. Они некоторое время говорили о музыке, и лицо Тео оживилось,
когда он услышал, что Хэссон разделяет его любовь к Шопену и Листу, а
также к некоторым современным композиторам, пишущим для тонированного
рояля.
столу со своей чашкой кофе. И сразу же понял, что сделал ошибку.
имеешь радиоприемник.
для меня включают радио, а я его никогда не слушаю. Мне не нравится быть
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Жюль Верн
Куликов Роман