травой, настолько ярко-зеленой, что она, казалось, имела какой-то другой
цвет, некий неземной оттенок, находящийся на самом краю спектра. Под
ослепительным полуденным солнцем уже разворачивалось грандиозное
празднество, охватывавшее, вероятно, несколько миль; в карнавале
участвовали десятки тысяч людей, заполонивших все обозримое пространство.
Под оглушительные орудийные выстрелы и нестройные пронзительные мелодии
систиронов и двухструнных галистанов над головами залп за залпом
возносились к небу удивительно четкие фигуры дневного фейерверка черного и
фиолетового цветов. В толпе резвились шагавшие на ходулях весельчаки в
огромных клоунских масках, что отличались багровостью лиц и повышенной
носатостью. На высоких шестах колыхались на легком летнем ветерке знамена
с эмблемами звездного огня; полдюжины оркестров с такого же количества
подмостков разом наигрывали гимны, марши и хоралы; со всей округи
собралась целая армия жонглеров, вероятно все, кто имел хоть малейшие
навыки в столь многотрудном ремесле. В воздухе кишмя кишели палки, ножи,
булавы, горящие факелы, весело раскрашенные шары и другие предметы, что
летали в разные стороны, напоминая Лорду Валентину о боготворимом им
прошлом. После сумрачного и гнетущего Лабиринта лучшего продолжения
великой процессии невозможно было представить: суматошное, ошеломляющее,
немного нелепое, а в целом - восхитительное зрелище.
старше среднего возраста с необычайной силы взглядом светлых глаз; резкие
черты его лица смягчала доброжелательнейшая из улыбок. То был Насцимонте -
землевладелец, ставший разбойником, сам себя называвший когда-то герцогом
Ворнек Крег и владыкой Западного Пограничья, а теперь, повелением Лорда
Валентина, получивший более благозвучный титул герцога Эберсинулского.
смех. - Он надел для нас свой разбойничий наряд!
какого-то города метаморфов в пустыне к юго-западу от Лабиринта, герцог
большой дороги носил причудливую куртку и гамаши из густого красного меха
пустынной крысоподобной твари, а также нелепую желтую меховую шапку. В ту
пору Насцимонте, разоренный и изгнанный из своих владений приспешниками
лже-Валентина, которые проезжали по этим местам во время совершения
узурпатором великой процессии, завел обычай грабить странников в пустыне.
Теперь его земли вновь принадлежали ему; стоило Насцимонте пожелать, он
мог бы вырядиться в шелка и бархат, обвешаться амулетами, перьями и
самоцветами, но вот ведь - предпочел столь любимое им во времена изгнания
неряшливо-живописное, нелепое одеяние. Насцимонте всегда отличался большим
вкусом; Валентину подумалось, что ностальгический наряд герцога в такой
день был ни чем иным, как проявлением вкуса.
Не в пример многим сражавшимся бок о бок с Валентином в заключительные дни
войны за реставрацию, Насцимонте не счел нужным принять назначение на
должность советника Коронала на Замковой Горе, а пожелал всего лишь
вернуться на землю своих предков у подножия горы Эберсинул, прямо на озере
Айвори. Добиться этого оказалось не так-то просто, поскольку поместный
титул на вполне законном основании перешел к другим, после того как
Насцимонте незаконно его лишился: но правительству Лорда Валентина в
первые дни после реставрации пришлось посвятить довольно много времени
решению подобных головоломок, и Насцимонте, в конечном итоге, вернул все,
ранее ему принадлежавшее.
заключить в объятия старого товарища по оружию. Но протокол, разумеется,
такого не допускал: Коронал не мог просто взять и нырнуть в ликующую
толпу, как какой-нибудь там обычный свободный гражданин.
размещения гвардии Коронала: огромный, дородный и косматый скандар Залзан
Кавол, начальник гвардейцев, орал и суматошно размахивал всеми четырьмя
руками, мужчины и женщины в роскошных зеленых с золотом одеждах выбирались
из своих флотеров и выстраивались живым коридором, чтобы сдержать
напирающих зевак, королевские музыканты заиграли королевский гимн, и
прочая-прочая, пока, наконец, к королевскому флотеру не подошли Слит и
Тунигорн и не открыли дверцы, выпуская Коронала с супругой в золотистое
тепло дня.
под руку ровно половину расстояния до Насцимонте и ждать, пока герцог
подойдет, поклонится, сделает знак звездного огня и еще более церемонно
поклонится Карабелле...
разбойника в объятия и крепко прижал его к себе, после чего они двинулись
вместе сквозь толпу, что расступалась перед ними, к возвышающемуся над
праздничной суматохой гостевому помосту.
жонглеры, акробаты, наездники, клоуны, дикие звери самого устрашающего
вида, которые на самом деле были вовсе не дикими, а вполне ручными;
одновременно с артистами шествовали горожане, которые соблюдали живописный
беспорядок и выкрикивали при прохождении мимо помоста:
действия, какие ожидаются от Коронала в ходе торжественной церемонии,
какие он обязан совершать, чтобы выражать всем своим видом радость,
одобрение и единство с народом. И несмотря на всю свою жизнерадостность,
Валентин лишь усилием воли принуждал себя веселиться: темный сон,
привидевшийся ему в Лабиринте, никак не желал отпускать. Однако умение
владеть собой все-таки победило, и он улыбался, махал рукой и аплодировал
в течение нескольких часов.
люди, даже в присутствии Коронала, радоваться и ликовать с равным усердием
час за часом? После того, как схлынула волна всеобщего возбуждения,
наступил момент, который нравился Валентину меньше всего, когда в глазах
окружавшей его толпы он увидел жгучее, испытующее любопытство, напомнившее
ему о том, что для тех, кто знаком с королем лишь по титулу, короне,
горностаевой мантии, строке из летописи, он - всего лишь уродец, священное
чудовище, непостижимое и даже устрашающее. Но вот последние участники
парада промаршировали мимо помоста, крики сменились негромкими
разговорами, бронзовые тени удлинились, в воздухе повеяло прохладой.
располагалась напротив обнажившегося пласта розового гранита и напоминала
некое громадное бесперое существо, присевшее передохнуть. По правде
говоря, на деле оно было всего лишь шатром, но таких размеров и столь
необычного вида, что Валентин сперва даже оторопел. Тридцать-сорок
высоченных столбов поддерживали огромные, взмывающие кверху крылья из туго
натянутой темной ткани, что поднимались на поразительную высоту,
опускались почти до самой земли, опять шли вверх под острыми углами и
замыкали пространство. Казалось, что шатер можно разобрать в течение часа
и перенести к другому склону; и все же он производил впечатление мощи и
величественности, парадоксального сочетания постоянства и прочности с
воздушностью и легкостью.
поскольку толстое ковровое покрытие темно-зеленого цвета с вкраплениями
алого, в стиле Милиморна, было пришито к нижней стороне полотна крыши и
придавало ей яркость и нарядность; тяжелые стойки окольцовывал мерцающий
металл, а пол устилал тонко нарезанный, искусно отполированный
бледно-фиолетовый сланец. Обстановка была незатейливой - диваны, длинные,
массивные столы, несколько старомодных шкафчиков, комодов, что-то еще, но
зато все добротное и, на свой манер, величавое.
- спросил Валентин, оставшись наедине с Насцимонте.
помните, был задуман шестьсот лет тому назад самым первым и величайшим из
Насцимонте. При восстановлении мы воспользовались старыми планами, не
отступив от них ни на йоту. Часть мебели я истребовал от кредиторов, а
остальное - копии. И плантация тоже восстановлена в том виде, в каком она
была до пьяных дебошей. Восстановлена дамба, осушены поля, вновь посажены
фруктовые деревья: пять лет пришлось поупираться, и вот - от опустошений
той злополучной недели не осталось и следа. И все это - благодаря вам, мой
лорд. Вы помогли мне подняться на ноги - и восстановили целостность всего
мира...
неприятности?
Валентина и повел того к широкой террасе, с которой открывался
великолепный вид на все его владения. В лучах заката и мягком отсвете
желтых воздушных шаров-светильников, привязанных к деревьям, Валентин
увидел продолговатую лужайку, что спускалась к изящно обухоженным полям и
садам, а за ними - безмятежный полумесяц озера Айвори, на светлой
поверхности которого неясно отражались многочисленные вершины горы
Эберсинул. Откуда-то доносилась музыка, похоже, кто-то перебирал струны;
несколько голосов слились в негромкую песню, последнюю за столь
праздничный день. Все здесь навевало мысли о покое и процветании. -
Неужели, мой лорд, глядя на все это, вы можете поверить, что в мире
существуют какие-то неприятности?