Чтение 15–й страницы книги ~Планета Шекспира~

палец, чтобы пробовать погоду. Но теперь, даже

когда мы думаем, что знаем, где мы, мы все-таки

остаемся затерянными; ведь либо нет тропы, ведущей

нас к дому, либо же, во многих случаях, у нас нет

дома, который стоил бы времени, затраченного на

возвращение. Неважно, где может находится дом -

люди сегодня, по крайней мере интеллектуально, -

лишенные опоры странники. Хотя мы можем называть

"домом" какую-либо планету, хотя остались еще

немногие, кто может называть своим домом Землю,

такой вещи, как дом, в действительности больше

нет. Теперь человеческая раса разбросана среди

звезд и продолжает по ним распространяться. Мы как

раса нетерпимы к прошлому, а многие из нас и к

настоящему; у нас только одно направление - в

будущее, и оно уводит нас все дальше от концепции

дома. Как раса, мы неизлечимые странники и не

хотим ничего, что бы нас связывало, ничего, за что

мы могли бы зацепиться - до того дня, который

должен когда-нибудь прийти к каждому из нас, когда

мы осознаем, что мы не так свободны, как думаем,

что мы, скорее, затеряны. Только когда мы пытаемся

вспомнить при помощи расовой памяти, где мы были и

почему мы были именно там - тогда мы осознаем всю

меру нашей затерянности. На одной планете, или

даже в одной солнечной системе мы могли на нее

ориентироваться, как на психологический центр

вселенной. Ибо тогда у нас была шкала ценностей,

ценностей, которые, как мы теперь видим, были

ограниченными, но по крайней мере ценностей,

дававших нам человеческие рамки, в которых мы

передвигались и жили. Теперь же эти рамки разбиты

вдребезги, а ценности наши столько раз

расщеплялись разными мирами, на которые мы

натыкались (ибо каждый новый мир давал нам либо

новые ценности, либо же устранял некоторые из

старых, из тех, за которые мы цеплялись) что у нас

не осталось основы, на которой можно бы было

сформировать собственные суждения. У нас теперь

нет шкалы, по которой мы могли бы в согласии

выстроить наши потери или стремления. Даже

бесконечность и верность стали концепциями,

различающимися во многих важных отношениях.

Некогда мы пользовались наукой, чтобы разобраться

в месте, где мы живем, придать ему форму и смысл;

теперь мы в замешательстве, ибо узнали так много

(хотя лишь немногое из того, что нужно узнать),

что уже не можем привести вселенную, как мы знаем

ее теперь, к точке зрения человеческой науки. У

нас сейчас больше вопросов, чем когда-либо было

прежде, и меньше, чем когда-либо, шансов найти

ответы. Мы могли быть провинциальны, этого никто

не будет отрицать. Но многим из нас, должно быть,

уже приходило в головы, что в этой

провинциальности мы находили удобство и

определенное чувство безопасности. Вся жизнь

заключена в окружающей среде, которая куда больше,

чем сама жизнь, но имея несколько миллионов лет,

любой род жизни в состоянии извлечь из окружающей

среды достаточно осведомленности, чтобы сжиться со

своим окружением. Но мы, покинув Землю, отвергнув

презрительно планету нашего рождения ради более

ярких, далеких звезд, непомерно увеличили свое

окружение, а этих нескольких миллионов лет у нас

нет; в своей спешке мы совсем не оставили себе

времени.

Запись кончилась. Хортон закрыл книгу и оттолкнул ее в сторону.

- Ну? - спросил Плотоядец.

- Ничего, - ответил Хортон. - Одни бесконечные заклинания. Я их не
понимаю.

Хортон лежал у костра, завернувшись в спальный мешок. Никодимус
бродил вокруг, собирая дерево для костра, на его темной металлической
шкуре плясали красные и голубые отблески языков пламени. Вверху ярко
светили незнакомые звезды, а ниже по ручью что-то пронзительно сетовало и
рыдало.

Хортон устроился поудобнее, чувствуя подкрадывающийся сон. Он закрыл
- не слишком плотно - глаза и принялся ждать.

"Картер Хортон", - сказал Корабль у него в мыслях.

"Да", - откликнулся Хортон.

"Я чувствую разум", - сказал Корабль.

"Плотоядца?" - спросил Никодимус, устраиваясь у огня.

"Нет, не Плотоядца. Плотоядца мы бы узнали, он нам уже встречался.
Устройство его разума не исключительно, он не слишком отличается от
нашего. А этот отличается. Сильнее нашего и острее, проницательней, и в
чем-то очень иной, хотя смутный и неопределенный. Словно это разум,
пытающийся спрятаться и уйти от внимания."

"Близко?" - спросил Хортон.

"Близко. Где-то рядом с вами".

"Здесь ничего нет, - возразил Хортон. - Поселение заброшено. Мы за
весь день ничего не увидели."

"Если оно прячется, вы и не должны были его увидеть. Вам нужно
оставаться настороже".

"Может быть, пруд, - предположил Хортон. - В пруду может что-то жить.
Плотоядец, по-видимому, так и считает. Он считает, что оно поедает мясо,
которое он бросает в пруд."

"Может быть, - согласился Корабль. - Мы, кажется, припоминаем, что
Плотоядец говорил, будто пруд не из настоящей воды, а больше похож на суп.
Вы не подходили близко к нему?"

"Он воняет, - ответил Хортон. - Близко не подойдешь."

"Мы не можем точно указать местонахождение этого разума, - сказал
Корабль, - не считая того, что он находится где-то в ваших местах. Может
быть, прячется. Не слишком далеко. Не рискуйте. Вы взяли оружие?"

"Конечно, взяли", - подтвердил Никодимус.

"Это хорошо, - сказал Корабль. - Будьте настороже".

"Хорошо, - согласился Хортон. - Спокойной ночи, Корабль".

"Еще нет, - не согласился Корабль. - Есть еще одно. Когда вы читали
книгу, мы пытались следовать за вами, но разобрали не все из того, что вы
прочли. Этот Шекспир - друг Плотоядца, а не древний драматург - что о нем
скажете?"

"Он человек, - ответил Хортон. - В этом не может быть никакого
сомнения. По крайней мере, череп у него человеческий и почерк его похож на
подлинный человеческий почерк. Но в нем сидело безумие. Может быть, его
породила болезнь - опухоль мозга, более, чем вероятно. Он писал о
"замедлителе", ингибиторе рака, я полагаю; но по его словам, ингибитор
кончался, и он знал, что когда он выйдет совсем, он умрет в страшных
болях. Поэтому он и обманул Плотоядца, заставив, того убить его и смеясь
над ним в то же время".

"Смеясь?"

"Он все время смеялся над Плотоядцем. И давал ему понять, что он
смеется над ним. Плотоядец часто говорил об этом. Это глубоко его задевает
и давит на его мысли. Я сначала подумал, что у этого Шекспира был комплекс
превосходства, требующий, чтоб он каким-то образом, не подвергая себя
опасности, в то же время непрерывно подкармливал свое "это". Один из
способов это делать - начать потихоньку смеяться над другими, вынашивая
выдумку о надуманном и иллюзорном превосходстве. Это, говорю, я подумал
сначала. Теперь я думаю, что этот человек был безумен. Он подозревал
Плотоядца. Он думал, что Плотоядец собирается его убить. Был убежден, что
Плотоядец в конце концов прикончит его..."

"А Плотоядец? Что вы думаете?"

"С ним все в порядке, - сказал Хортон. - В нем большого вреда нет".

"Никодимус, а ты что думаешь?"

"Я согласен с Картером. Он не представляет для нас угрозы. Я вам
собирался сказать - мы нашли залежь изумрудов".

"Мы знаем, - сказал Корабль. - Это взято на заметку. Хотя мы и
подозреваем, что из этого ничего не выйдет. Изумрудные залежи нас теперь
не касаются. Хотя, раз уж так вышло, может быть и не повредит набрать их
ведерко. Неизвестно. Может они где-то, когда-то и пригодятся".

"Мы это сделаем", - пообещал Никодимус.

"А теперь, - сказал Корабль, - спокойной ночи, Картер Хортон.
Никодимус, а ты присматривай хорошенько, пока он спит".

"Я так и собирался", - согласился Никодимус.

"Спокойной ночи, Корабль", - сказал Хортон.