Чтение 27–й страницы книги ~Снова и снова~

- В меня стреляли маленько. Будьте так добры, подлатайте, как
сможете!

Саттон усмехнулся. Он отчетливо представил себе, как доктор падает в
обморок.

Может быть ввернуться туда, в систему Лебедя?

Нет, они не пустят меня.

Или вернуться на Землю, как есть, и ни к какому врачу не ходить?
Можно ведь добыть другую одежду, а кровь перестанет течь... когда вся
вытечет.

Но тогда я не смогу дышать ни они это заметят.

- Джонни, - произнес Саттон, но ответа не последовало, только что-то
шевельнулось в сознании, будто пес хвостом завилял, давая понять, что,
мол, слышит, да сейчас слишком занят - кость больно вкусная, не
оторваться!

- Джонни, есть какой-нибудь выход?

Должен же быть выход! Должна же быть надежда, соломинка, за которую
можно ухватиться!

Даже теперь он не до конца понимал, какие возможности таят в себе его
тело и разум.

Ненависть... Одна его ненависть способна убивать, она может, как пуля
вылетать из сознания и разить людей наповал. Ведь Бентон погиб, а пуля
всего-навсего угодила ему в руку... значит, он умер еще до того, как в
него попала пуля. Бентон выстрелил первым и промахнулся, а живой Бентон ни
за что на свете не промахнулся бы...

Саттон не знал, что с помощью одного только сознания смог поднять
мертвую громаду звездолета из каменной могилы и провести его через
пространство длиной в одиннадцать световых лет. Но он сделал это и пронес
энергию пылающих звезд до самой Земли, откуда их почти не видно.

И хотя он знал, что может по своему желанию переходить от одной формы
жизни к другой, он просто не представлял себе, что в то мгновение, когда
его жизнь прекращалась, другая включалась автоматически. Тем не менее,
произошло именно это. Кейз убил его, и он умер, а потом воскрес. В этом он
был уверен. Потому что почувствовал смерть, узнал ее. Не в первый раз
умирал.

Саттон ощутил, что организм буквально сосет энергию звезд, как дети
сосут молоко из бутылочки. Кроме того, подпитка шла тонкими струйками от
атомного двигателя.

- Джонни, неужели нет выхода?

Тишина.

Саттон поник, склонив голову на пульт управления.

Организм продолжал впитывать энергию, а кровь все капала и капала на
пол...

Сознание его было словно затуманено, но он не прилагал никаких
усилий, чтобы прояснить его; делать было нечего, думать не хотелось, и он,
расслабившись, балансировал где-то на грани реальности. Саттон не
представлял себе, на что он способен и как теперь обращаться с
собственными возможностями.

Он вспомнил, как кричал в порыве дикого восторга, падая на чужую
землю, понимая, что все-таки прорвался, что ему удалось сделать то, что до
сих пор не удавалось сделать ни одному землянину.

...Планета приближалась, он уже видел ее странную поверхность -
змеящиеся черные и серые тени...

Двадцать лет прошло, но он помнил все, как будто это случилось
вчера...

Тогда он потянул рычаг, но не смог сдвинуть его с места. Корабль
снижался, и его охватила паника, а потом - настоящий страх.

Одна мысль стучала в его воспаленном мозгу, заглушая надежды и
молитвы. Его единственная мысль - он сейчас разобьется.

Потом - темнота. Ни паники, ни страха - покой и забытье.

Понимание того, что случилось, вернулось как озарение. Теперь он не
смог бы описать это ощущение - так мало в нем было человеческого.

И еще откуда-то взялись новые знания, но тогда ему показалось, что он
знал это всегда, и должен навсегда сохранить.

Он чувствовал, не видел - чувствовал, что лежит на земле, разбитый,
утративший всякое подобие человеческого существа.

Потом вспомнил Шалтая-Болтая, причем, будто сам только что сочинил
этот детский стишок, или нет - знал, да забыл и вдруг вспомнил...

"Шалтай-Болтай, - говорила какая-то часть сознания, но не та, что
вспомнила стишок, - ничего не подскажет".

И Саттон понимал, что это правильно, потому, что - как говорилось в
стишке - Шалтая-Болтая так и не удалось собрать...

Раздвоение, догадался он. Одна его половина отвечала на вопросы
другой. Как бы вместе, но в то же время - порознь. Где проходила граница,
он не понимал и не чувствовал.

"Я - твоя судьба, - говорила одна половинка. - Я была с тобой с того
мгновения, когда ты появился на свет, и останусь с тобой, пока ты жив. Я
не слежу за тобой, не преследую тебя, но стараюсь помогать тебе, хотя ты и
не подозреваешь об этом".

Саттон, вернее та его маленькая часть, которая тогда была Саттоном,
ответила:

"Да, теперь я понимаю".

И он действительно все понимал. Как будто всегда знал, и было просто
удивительно, что услышал об этом только сейчас. В голове вообще все
перемешалось, ведь теперь их было двое - он и его судьба. Он не мог
разобрать, что именно он знает, как Саттон, а что - как судьба Саттона...

Никогда не разберусь, вздохнул он. Тогда не смог, и теперь не могу:
так глубоко во мне спрятаны две мои сущности: я - человек, и я - судьба,
что ведет меня к высшей цели и высшей славе, когда, конечно, я позволяю ей
это.

Судьба не может ни заставлять, ни остановить меня, может только
намекнуть, шепнуть словечко-другое. Это как бы сознание, рассудок,
справедливость, что ли.

Это сидит у меня в мозгу, больше ни у кого. Только у меня, у меня
одного. Никто и понятия не имеет, что такое бывает; расскажи им - на смех
поднимут.

Но узнать об этом должны все. Как знаю я. Так или иначе, мне надо
попасть в будущее и все устроить.

"Я - твоя судьба", - говорила вторая половинка.

"Судьба - не рок".

"Судьба - не обреченность".

"Судьба - путь людей, народов, миров".

"Судьба - дорога, по которой ты пошел в жизни, те контуры, которые ты
придал своему существованию".

"Судьба - спокойный, тихий голос, что столько раз обращался к тебе на
поворотах и перекрестках бытия".

"Если ты меня не слышал - значит просто не прислушивался. Никакая
сила не может заставить тебя услышать. Но и никто не может наказать тебя
за то, что ты ничего не слышишь. Наказание ты выбираешь сам, идя наперекор
судьбе".

Были и другие слова, и другие мысли, и другие голоса. Саттон не мог
определить, кому они принадлежат, но понимал, что они звучат за пределами
той странной системы, которой в тот миг являлся он и его судьба.

Вот мое тело, думал он тогда. А я - где-то в другом месте, там, где
все по-другому, все не так - и слух не тот, и зрение...

"Экран пропустил его!", - вот одна из перехваченных тогда мыслей.
Саттон понял ее сразу, хотя вместо слова "экран" там было какое-то
другое...

Вторая мысль: "Экран выполнил свою задачу".

И еще одна: "Какая у него сложная машина!"

И такая: "Очень, очень сложный организм, и зачем только все эти
сложности, когда можно напрямую брать энергию у звезд?!"

Саттону хотелось крикнуть им: "Ради бога, поторопитесь, потому что
мое тело - очень хрупкая вещь, и если вы помедлите, его уже нельзя будет
привести в порядок!"

Но он не смог вымолвить ни слова, продолжая, как во сне, внимать
этому мысленному разговору.

Где он? Что с ним? Саттон не понимал. Кто он? Человек? Простое тело?
Личное местоимение?

Он чувствовал себя невесомым, нематериальным, не пребывающем ни в
каком времени. Он был каким-то вакуумом, которым управляло нечто, тоже,
возможно, вакуум - другого слова Саттон не мог подобрать.

Он был вне собственного тела, и он был жив. Но где и как - понять
было невозможно.

"Я - твоя судьба", - сказала одна половинка.

"Судьба... Что такое судьба? - спросила другая. - Слово, только и
всего. Идея. Абстракция. Не слишком удачное определение чего-то, что едва
улавливает сознание человека, и только".

"Ты не прав. Судьба реальна, хотя ты не можешь ее увидеть. Она
реальна и для тебя, и для всех остальных. Для любого существа, изведавшего
биение жизни. Она всегда была, и всегда будет".

"Это не смерть?", - спросила половинка Саттона.

"Ты - первый, кто пришел к нам, - сказала судьба. - Мы не можем
позволить тебе умереть. Мы вернем тебе тело, но до той поры ты будешь жить
со мной. Ты будешь частью меня. Так и должно быть, потому что раньше я
была частью тебя".

"Вы не хотели пропускать меня, - сказал Саттон. - Вы устроили экран,
чтобы я не попал к вам".

"Нам нужен был один, - сказала судьба. - Только один. Ты. Других не
будет".

"А экран?"