Чтение 7–й страницы книги ~Пересадочная станция~

Клауса во все глаза, рядом стоял олень, чуть дальше, закутавшийся в
собственный хвост енот, а на низко свисающей ветке рядышком сидели белка с
синицей. Старый Санта Клаус приветственно вскинул руку со свернутым
кнутом, щеки у него раскраснелись, он весело улыбался, а сани тянули
гордые, сильные, неутомимые северные олени.

Сквозь все эти годы Санта Клаус из девятнадцатого столетия мчался по
заснеженным дорогам времени, весело приветствуя лесных жителей. И вместе с
ним мчался золотой свет настольной лампы, по-прежнему ярко освещавшей
стену и скатерть в клеточку.

Да, думал Инек, что-то всегда остается навечно - хотя бы воспоминание
об уютной теплой кухне в студеную зимнюю ночь из детства.

Но это лишь воспоминание, память души, потому что в жизни ничего
такого не сохранилось. Кухни уже нет, и нет общей комнаты со старинным
диваном и креслом-качалкой, нет гостиной со старомодными парчовыми
занавесами и шелковыми шторами. Не сохранились ни гостевая спальня на
первом этаже, ни семейные спальни на втором.

Вместо всего этого появился один большой зал. Пол на втором этаже и
все перегородки убрали, и получился зал, одну сторону которого занимает
галактическая пересадочная станция, а на другой живет ее смотритель. В
углу стоит кровать, у противоположной стены - плита, работающая на
неизвестном Земле принципе, и холодильник - тоже инопланетного
происхождения. Все свободное место вдоль стен занято шкафами и полками,
заставленными журналами, книгами и дневниками.

В доме сохранилась только одна примета тех давних времен - старый
массивный камин, сложенный из кирпича и местного камня, у стены общей
комнаты, - единственное, что Инек не разрешил убрать инопланетным рабочим,
которые устанавливали аппаратуру станции. Камин стоял на месте, напоминая
о далеких днях прошлого, словно последняя частичка Земли в доме, а над ним
выступала из стены дубовая каминная полка, которую отец Инека сам вырубил
из толстого бревна и потом обтесал рубанком и стругом.

На каминной и на книжных полках, на столе стояли и лежали различные
предметы внеземного происхождения, для многих из которых даже не
существовало земных названий, подарки от дружелюбных путешественников, -
их много накопилось за долгие годы. Некоторым из них находилось
применение, на другие можно было только смотреть, но попадались и
совершенно бесполезные вещи - эти либо не могли быть использованы
человеком, либо просто не работали в земных условиях, либо созданы были
для каких-то целей, о которых Инек не имел ни малейшего понятия. Несколько
смущаясь, он принимал эти дары, потому что люди, дарившие их, всегда
делали это от души, и долго, путано благодарил.

В другой половине дома размещался сложный комплекс аппаратуры,
переносившей странников от звезды до звезды; он занимал все пространство
до самого потолка.

Постоялый двор. Пересадочная станция. Галактический перекресток.

Инек свернул таблицу и убрал в ящик стола. Дневник поставил на место
среди других таких же дневников. Потом взглянул на галактический
хронометр: пора было идти.

Он придвинул кресло вплотную к столу, взял со спинки стула куртку и
надел ее. Затем снял с крюков винтовку и, повернувшись к стене лицом,
произнес одно-единственное слово. Дверь бесшумно отъехала в сторону, и
Инек перешел в свой скудно обставленный сарайчик. Секция стены за его
спиной так же бесшумно скользнула на место, и даже следа разъема не
осталось.

Инек вышел во двор. День был изумительный, один из последних дней
уходящего лета. Еще неделя другая, подумал он, и появятся первые признаки
осени, начнутся заморозки. Уже зацвел золотарник, а днем раньше начали
распускаться в канаве у забора первые астры.

Он завернул за угол дома, прошел через большое запущенное поле,
поросшее орешником и редкими деревьями, направился к реке.

Вот она, Земля, размышлял он, планета, созданная для Человека. Но не
для одного его, ведь на ней живут лисы, совы, горностаи, змеи, кузнечики,
рыбы и множество других существ, что населяют воздух, почву и воду. И даже
не только для них, для здешних обитателей. Она создана и для странных
существ, что называют домом другие миры, удаленные от Земли на многие
световые годы, но в общем-то почти такие же, как Земля. Для "улиссов", и
"сиятелей", и для всех других инопланетян, если у них вдруг возникнет
необходимость или желание поселиться на этой планете и если они смогут
жить тут вполне комфортно, без всяких искусственных приспособлений.

Наши горизонты, думал Инек, так узки, и мы так мало видим. Даже
сейчас, когда, разрывая древние путы силы тяжести, поднимаются на столбе
огня ракеты с мыса Канаверал, мы так мало задумываемся о том, что лежит за
этими горизонтами.

Душевная боль не оставляла его и только усиливалась, боль, вызванная
стремлением поведать человечеству все то, что он узнал. Не только передать
какие-то конкретные технические сведения - хотя что-то Земле обязательно
пригодилось бы, - но, самое главное, рассказать о том, что во Вселенной
есть разум, что человек не одинок, что, избрав верный путь, он уже никогда
не будет одинок.

Инек миновал поле, перелесок и поднялся на большой каменный уступ на
вершине скалы, высящейся над рекой. Он стоял там, как стоял уже тысячи раз
по утрам, и глядел на реку, величественно несущую серебристо-голубые воды
через заросшую лесом долину.

Старая, древняя река, мысленно обращался к ней Инек, ты смотрела в
холодные лица ледников высотой в милю, которые пришли, побыли и ушли,
отползая назад к полюсу и цепляясь за каждый дюйм; ты уносила талую воду с
этих самых ледников, заливавшую долину невиданными доселе потопами, ты
видела мастодонтов, саблезубых тигров, бобров величиной с медведя, что
бродили по этим вековым холмам, оглашая ночь рыком и ревом; ты знала
небольшие тихие племена людей, которые ходили по здешним лесам, забирались
на скалы или плавали по твоей глади, людей, познавших и лес, и реку,
слабых телом, но сильных волей и настойчивых, как никакое другое существо;
а совсем недавно на эти земли пришло другое племя людей - с красивыми
вещами, жестокими руками и с непоколебимой уверенностью в успехе. Но
прежде чем все это случилось - ибо это древний материк, очень древний, -
ты видела многих других существ, и много перемен климата, и перемены на
самой Земле. Что ты обо всем этом думаешь? Ведь у тебя есть и память, и
ощущение перспективы, и даже время - ты уже должна знать ответы, пусть не
все, пусть хоть какие-то.

Человек, проживи он несколько миллионов лет, знал бы их и, может
быть, еще узнает, когда пройдут эти несколько миллионов лет. Если до тех
пор Человек не покинет Землю.

Я мог бы помочь, думал Инек. Я не способен дать никаких ответов, но я
мог бы помочь человечеству в его поисках. Я мог бы дать человечеству веру,
и надежду, и цель, какой у него не было еще никогда.

Но Инек знал, что не решится на это. Далеко внизу, над гладкой
дорогой реки, лениво кружил ястреб. Воздух был так чист и прозрачен, что
Инеку казалось, будто, вглядевшись чуть-чуть пристальнее, он сможет
различить каждое перо в распростертых крыльях.

Место это обладало каким-то странным, почти сказочным свойством.
Дали, открывающиеся отсюда взору, кристально чистый воздух - все рождало
чувство отрешенности, навевало мысли о величии духа. Словно это некое
особенное место, одно из тех мест, что каждый человек обязательно должен
отыскать для себя и считать за счастье, если ему это удалось, - ведь на
свете столько людей, которые искали и не нашли. Но хуже того, есть люди,
которые никогда даже и не искали.

Инек стоял на вершине скалы, наблюдая за ленивым полетом ястреба,
окидывая взором речной простор и зеленый ковер деревьев, а мысли его
уносились все выше и дальше, к другим мирам, и от этих мыслей начинала
кружиться голова. Но пора было возвращаться на Землю.

Он медленно спустился со скалы и двинулся по вьющейся меж деревьев
тропе, пробитой им за долгие годы.

Сначала Инек хотел пройтись к подножью холма, чтобы взглянуть на
полянку, где летом цвели розовые "башмачки", и представить себе красоту,
которая вернется к нему в следующем июне, но затем решил, что в этом нет
смысла, поскольку цветы росли в уединенном месте и с ними вряд ли что
могло случиться. Было время, лет сто назад, когда они цвели на каждом
холме, и он приходил домой с огромными охапками. Мама ставила цветы в
большой коричневый кувшин, и на день-два дом наполнялся их густым
ароматом. Однако теперь они почти перестали встречаться. Скот, что пасли
на холмах, и охочие до цветов люди почти свели их на нет.

Как-нибудь в другой раз, сказал себе Инек. Перед первыми заморозками
он сходит туда и удостоверится, что весной они появятся вновь.

По дороге он остановился полюбоваться белкой, игравшей в ветвях дуба,
потом присел на корточки, когда заметил переползающую тропу улитку.
Постоял у дерева-гиганта, рассматривая узоры облепившего ствол мха, затем
долго следил взглядом за птицей, то и дело перелетавшей с ветки на ветку.

Тропа вывела Инека из леса, и он пошел по краю поля, пока не дошел до
родника, бьющего из земли у подножья холма.

У самой воды сидела девушка, и он сразу узнал Люси Фишер, глухонемую
дочь Хэнка Фишера, который жил на берегу реки.

Инек остановился. Сколько в ней грации и красоты, подумал он, глядя
на девушку, - естественной грации и красоты простого, одинокого существа.

Она сидела у родника, протянув вперед руку, и у самых кончиков ее
чувствительных пальцев трепетало что-то яркое. Люси замерла, выпрямив
спину и высоко подняв голову; в лице девушки ощущалась какая-то
обостренная настороженность, как, впрочем, и во всем ее нежном облике.

Инек подошел ближе и, остановившись в трех шагах позади нее, увидел,
что это яркое пятно - бабочка, большая золотисто-красная бабочка, какие
появляются под конец лета. Одно крыло у нее было ровное и гладкое, но
другое - помятое, и кое-где с него стерлась пыльца, которая придает