Чтение 12–й страницы книги ~Гиперион~

большой валун метрах в десяти от нее. Мачете и мазер лежали под рукой.
После похорон Тука я проверил припасы и ящики с оборудованием. Ничего не
пропало, за исключением оставшихся шестов-громоотводов. Тут же мне пришло
в голову, что кто-то пробрался за нами следом через огненный лес,
чтобы-убить Тука, а меня оставить здесь без надежды вернуться. Но к чему
такие ухищрения? Любой обитатель плантаций мог прикончить нас во время
ночлега в сельве или еще лучше - лучше, конечно, с точки зрения убийцы - в
глубине огненного леса, где никто не удивился бы двум обугленным трупам.
Значит, остаются бикура. Мои подопечные-дикари.

Я стал прикидывать, нельзя ли пройти через огненный лес без
громоотводов, но вскоре отверг эту мысль. Оставшись здесь, я имею шанс
уцелеть, а отправившись сейчас в путь, погибну наверняка.

Деревья тесла "уснут" через три месяца. Сто двадцать местных суток.
Каждые сутки - двадцать шесть часов. Вечность...

Боже милостивый, почему это выпало на мою долю? И почему меня
пощадили прошлой ночью? Меня ведь все равно убьют, этой ли ночью или
следующей...

Я лежу в темной расщелине, прислушиваюсь к завываниям ночного ветра в
Разломе, таким жутким сейчас, и молюсь. Все небо усеяно кроваво-красными
искрами метеоров.

Слова мои падают в пустоту...

День 95.

Ужас прошлой недели словно отошел на второй план. Даже страх
ослабевает и становится чем-то обычным, когда спадает напряжение.

С помощью мачете я срубил несколько небольших деревьев и соорудил
себе хижину. Крышу и фасад я затянул гамма-плащами, а щели между бревнами
замазал илом. Роль задней стенки выполняет огромный валун. Я разобрал
ящики со снаряжением и кое-что вынул. Впрочем, едва ли мне придется
использовать эти вещи.

Я начал заготавливать пищу впрок, ибо мой запас концентратов тает на
глазах. В соответствии с идиотским графиком, составленным в свое время на
Пасеме, я должен уже несколько недель жить среди бикура, выменивая
продовольствие на всякую мелочь. Впрочем, какая разница? Кроме легко
разваривающихся корней челмы, в мой рацион входит с полдюжины разных видов
ягод и крупных плодов, которые я здесь нашел и которые, если верить
комлогу, являются съедобными. Ошибся пока я всего лишь раз, но всерьез:
всю ночь мне пришлось просидеть на корточках у края оврага.

Я без устали меряю шагами свой клочок земли - как те пелопы, которых
на Армагасте держат в клетках и которых так высоко ценят тамошние князьки.
Огненные леса в полном порядке и до них рукой подать: на юге - километр,
на западе - четыре. По утрам, словно соперничая с туманом, небо застилают
клубы дыма. Лишь участки, почти сплошь заросшие бестосом, скалистая
вершина плато да похожие на черепах крутые горные хребты, высящиеся на
северо-востоке, сдерживают натиск деревьев тесла.

К северу плато расширяется, и ближе к Разлому заросли становятся
гуще. Они тянутся километров на пятнадцать, дальше путь преграждает овраг.
Он втрое мельче и вдвое уже, чем сам Разлом. Вчера я достиг самой северной
точки и с тяжелым чувством заглянул через зияющую пропасть на ту сторону.
Надо будет как-нибудь попробовать обойти ее с востока, поискать место для
переправы. Но, судя по зарослям феникса на той стороне и завесе дыма вдоль
северо-восточного горизонта, там, скорее всего, такие же каньоны, заросшие
челмой, и огненные леса. Они видны и на снятой с орбиты карте, которую я
ношу с собой.

Сегодня вечером, когда ветер заиграл реквием на своих эоловых арфах,
я навестил могилу Тука. Я преклонил колени и попытался молиться, но ничего
не получилось.

У меня ничего не получилось, Эдуард. Я пуст, как те поддельные
саркофаги, которые мы с тобой десятками выкапывали в безжизненных песках
возле Тарум-Бель-Вади.

Дзен-гностики сказали бы, что эта пустота - добрый знак; она
предвещает выход на новый уровень сознания, интуиции и опыта.

Merde.

Я пуст, и моя пустота... не более чем пустота.

День 96.

Я нашел бикура. Или, вернее, они нашли меня. Я запишу, что успею,
пока они не пришли меня "будить" (для них я сейчас "сплю").

Сегодня я уточнял свою карту километрах в четырех к северу от лагеря,
как вдруг от полуденной жары туман стал рассеиваться, и на своей,
ближайшей, стороне Разлома я заметил ряд террас, которых раньше увидеть не
мог. С помощью электронного бинокля я осмотрел их. Террасы представляли
собою подобие покрытых дерном лестниц - одни изгибались спиралью, другие
уступами поднимались вверх. Внезапно я осознал, что вижу жилища,
построенные человеком: около дюжины примитивных лачуг, сооруженных из
вязанок челмы, камней и дерна. Да, то бесспорно были творения человеческих
рук.

Я стоял в нерешительности и, не отрывая бинокля от глаз, прикидывал,
что лучше: сразу спуститься на террасы и встретиться лицом к лицу с их
обитателями или вернуться пока в лагерь, как вдруг по спине у меня пополз
холодок, который всегда безошибочно подсказывает человеку, что он уже не
один. Опустив бинокль, я медленно обернулся. Это были бикура - по меньшей
мере, человек тридцать. Они стояли полукругом, отрезав меня от леса.

Не знаю, что я ожидал увидеть, быть может, голых дикарей со свирепыми
лицами и в ожерельях из зубов. А возможно, я был уже наполовину готов
встретить тех заросших волосами отшельников, которых видят иногда
путешественники в Моисеевых горах на Хевроне. Как бы там ни было,
настоящие бикура не соответствовали ни одному из этих стереотипов.

Люди, которые столь неслышно приблизились ко мне, были невысоки
ростом (самый высокий - мне по плечи) и облачены в груботканые темные
одежды, скрывавшие все тело от шеи до пят. Казалось, они не шли, а
скользили по неровной земле, подобно призракам. Издали они напомнили мне
процессию иезуитов в Новом Ватикане - только очень малорослых.

Я чуть не рассмеялся, но вовремя сообразил, что такая реакция может
быть воспринята как проявление страха. Впрочем, бикура не проявляли
никаких признаков агрессивности. У них не было оружия, их маленькие руки
были пусты. Такими же пустыми были их лица.

Эти лица трудно описать в двух словах. Они лысые. Все до одного.
Сплошное облысение, полное отсутствие растительности на лицах и свободное
платье, ниспадающее до земли, делали мужчин и женщин практически
неотличимыми. Передо мной стояло не менее пятидесяти человек - все
примерно одного возраста, где-то между сорока и пятьюдесятью. Лица без
единой морщинки, чуть желтоватые, (подозреваю, причина в том, что они
употребляют в пищу челму и другие местные растения, содержащие минеральные
красители).

Глядя на бикура, испытываешь искушение сравнить их круглые лица с
ликами ангелов, но при более внимательном рассмотрении впечатление
святости пропадает и заменяется другим - безмятежного идиотизма. Как
священник я провел много лет в отсталых мирах и сразу узнал это древнее
генетическое нарушение, называемое по-разному: синдром Дауна, монголизм,
врожденное слабоумие. Так они и стояли передо мной эти пятьдесят
малорослых человечков в темных одеждах, - молчаливая, улыбающаяся толпа
лысых, умственно отсталых детей.

Пришлось напомнить себе, что эти "улыбающиеся дети" перерезали горло
спящему Туку и бросили его умирать, как свинью на бойне.

Ближайший ко мне бикура выступил вперед и, остановившись в пяти шагах
от меня, сказал что-то монотонным негромким голосом.

- Подождите минутку, - ответил я, достал свой комлог и переключил его
в режим перевода.

- Бейтет ота мойна лот кресфем кет? - спросил невысокий человек,
стоявший передо мной.

Я надел наушники как раз вовремя, чтобы услышать перевод комлога.
Никакой задержки. Очевидно, они говорили на искаженном староанглийском,
следы которого до сих пор сохранились в жаргоне здешних плантаций. "Ты
человек, который принадлежит крестоформу (крестообразной форме)", -
перевел комлог (для последнего существительного он дал два варианта).

- Да, - ответил я, не сомневаясь, что это были те самые люди, которые
ощупывали меня ночью, когда я проспал убийство Тука. А значит, те самые,
что его убили.

Я ждал. Охотничий мазер лежал в ранце, а ранец - около небольшой
челны шагах в десяти отсюда. Между мной и ранцем стояло с полдюжины
бикура. Но в тот момент я понял, что это не имеет никакого значения. Я не
смогу применить оружие против человеческого существа, даже если это
человеческое существо убило моего проводника и, вполне вероятно, в любую
минуту готово убить меня самого. Я закрыл глаза и мысленно произнес
покаянную молитву. Снова открыв глаза, я обнаружил, что толпа стала чуть
больше. Всякое движение прекратилось; похоже, кворум был налицо и решение
принято.

- Да, - повторил я среди всеобщего молчания. - Я тот, кто носит
крест. - Я слышал, как динамик комлога произнес последнее слово -
"кресфем".

Бикура в унисон закивали головами, а затем - словно они прошли долгую
практику в качестве алтарных служек - все разом опустились на одно колено.
Мягко зашуршали одежды.

Я открыл рот - и обнаружил, что мне нечего сказать. Тогда я закрыл
рот.

Бикура встали. Ветерок шевелил хрупкие стебли и листья челмы, и в
сухом шелесте слышался конец лета. Ближайший ко мне бикура подошел еще