когда в запасе у тебя всего девять "правополушарных" слов?
самое главное. Главное - это _п_р_а_в_д_а_. Я имел дело с Ding an Sich
[вещь-в-себе (нем.); сейчас в философской литературе принято переводить
как "вещь сама по себе"], таинственной субстанцией, скрытой от наших глаз,
и сплетал в единое целое смелые гипотезы, аналогии и причинно-следственные
связи, подобно инженеру, возводящему композитный каркас небоскреба в
эпоху, когда архитекторы еще не помышляют о домах из стекла, пластика и
хромалюминиевых сплавов.
восстанавливает работоспособность. Что потеряно в левом полушарии,
компенсируется за счет правого, а то и возрождается на прежнем месте, в
поврежденных областях, подобно тому как поселенцы возвращаются на горевшую
некогда равнину, ставшую только плодороднее после пожара. Там, где совсем
недавно какое-нибудь простенькое слово - например, "соль" - заставляло
меня пыхтеть и заикаться, пока мой ум тыкался в пустоту, как язык,
ощупывающий дырку на месте вырванного зуба, - там медленно, как имена
забытых друзей детства, всплывали слова и фразы. Днем я вкалывал на полях
аэрации, а вечером усаживался за шершавый стол и при свете шипящей
масляной лампы писал свои "Песни". Марк Твен однажды с присущей ему
простотой заметил: "Верное слово отличается от подходящего, как светило от
светляка". Схохмил он неплохо, но кое-что упустил. В те долгие месяцы на
Небесных Вратах, когда я бился над началом своих "Песней", мне открылось,
что находка верного слова отличается от монотонного перебора подходящих,
как вспышка сверхновой от тусклого огонька Веги-Прим.
тонюсеньких листочках здешней бумаги, которую варили из водорослей-пиявок
и тоннами изводили на сортирные нужды, нацарапанные дешевым фломастером,
которым я разжился в лавке Компании, "Песни" постепенно обретали
законченный вид. И по мере того как слова, подобно рассыпанным кусочкам
трехмерной головоломки, занимали свои места, все более насущной
становилась проблема формы. Я вспомнил уроки дона Бальтазара и попытался
вернуться к благородной размеренности эпических поэм Мильтона. А когда
чуть больше поверил в себя - добавил немного романтической чувственности
Байрона, сдобрив его истинно китсовским прославлением Слова. Перемешав это
кушанье, я приправил его великолепным цинизмом Йейтса и щепоткой
схоластического высокомерия Паунда. Покрошив все это, я добавил еще
кое-какие ингредиенты. Способность обуздывать воображение я взял у Элиота,
чувство места - у Дилана Томаса, обреченность - у Делмора Шварца,
осязаемость ужасного - у Стива Тема, тоску по невинности - у Салмада Брюи,
спирально-ритмическую схему рифмовки - у Дейтона, преклонение перед
материальным - у Ву, а у Эдмонда Ки Ферреры - его не знающую границ
игривость.
манере, присущей лишь мне одному.
вероятности, все еще обретался бы на Небесных Вратах, днем рыл сточные
канавы, а по ночам писал свои "Песни".
рукописи!), я направился в Общественный Центр поработать в библиотеке
Компании и нарвался на Гоп-стопа с двумя его дружками. Тот потребовал,
чтобы я немедленно заплатил "за охрану" на месяц вперед. На Небесных
Вратах универсальные карточки были не в ходу: мы расплачивались бонами
Компании или контрабандными марками. У меня не оказалось при себе ни того,
ни другого. Тогда Гоп-стоп потребовал, чтобы я показал ему содержимое
своего пластикового ранца. Конечно же, я отказался. Это было ошибкой.
Если, бы я показал Гоп-стопу рукопись, он, по всей видимости, просто
швырнул бы ее в грязь, а затем, после соответствующих угроз, поколотил бы
меня. Мой отказ привел этого бандита (а равно и его
приятелей-неандертальцев) в такую ярость, что они разорвали мою сумку,
втоптали рукопись в грязь, а меня избили так, что живого места не
осталось.
протектората, ведавшего чистотой воздуха, пролетал мимо на небольшой
высоте, и супруга чиновника, направлявшаяся за покупками в магазин
Компании, велела слуге-андроиду приземлиться, отнести меня в кабину и
собрать то, что осталось от рукописи. Затем она самолично отвезла меня в
больницу Компании. Обычные батраки вроде меня если и лечились, так только
амбулаторно в биоклинике, однако отказать жене начальника в больнице не
решились. В бессознательном состоянии меня отвезли в палату и под
присмотром врача-человека (а не андроида) и заботливой дамы погрузили в
лечебную ванну.
банальную, но короткую, я сразу перейду к связям и знакомствам. Пока я
купался в целебных растворах, Хеленда - так звали жену начальника - прочла
мою рукопись. И рукопись ей понравилась. В тот же самый день, когда я
попал в больницу, Хеленда по нуль-Т отправилась на Возрождение, где
показала "Песни" своей сестре Фелии, у которой была подруга, у которой был
любовник, который был знаком с редактором издательства "Транслайн". Когда
на следующий день я пробудился, мои переломанные ребра уже срослись,
кровоподтеки исчезли, а разбитая челюсть была как новенькая. Кроме того, я
оказался счастливым обладателем пяти вставных зубов, искусственной
роговицы в левом глазу и контракта с "Транслайном".
развелась со своим мужем-начальником и сочеталась со мной законным браком.
Причем до меня она успела сменить шестерых мужей, а я, естественно,
женился впервые. Мы провели медовый месяц на Конкурсе, а когда вернулись,
было продано уже более миллиарда экземпляров моей книги. Впервые за
последние четыреста лет список бестселлеров возглавила книга стихов! Я
стал мультимиллионером.
Именно она решила назвать книгу "Умирающая Земля" (в результате архивных
разысканий выяснилось, что пятьсот лет назад вышел в свет роман с тем же
названием ["Умирающая Земля" (Dying Earth, 1950) - цикл повестей
американского писателя-фантаста Джека Вэнса (Jack Vance)], но его давно не
переиздавали, а срок охраны авторских прав истек). Именно она решила
опубликовать только фрагменты, посвященные ностальгическим воспоминаниям о
последних днях Старой Земли. И именно она решила опустить все, что, по ее
мнению, могло утомить читателя: философские отступления, описания моей
матушки, разделы, в которых я отдавал должное поэтам прошлого, а также
баловался техникой стихосложения, сугубо личные пассажи - фактически все,
за исключением идиллических описаний последних дней Земли, которые,
лишившись своей серьезной компоненты, стали невыносимо сентиментальными и
пресными. За четыре месяца было продано два с половиной миллиарда
кристаллодисков "Умирающей Земли", а сокращенная и оцифрованная версия, не
успев попасть в сеть визуалтинга, была опционирована для голопостановок.
Тирена любила повторять, что книга вышла как раз вовремя. Дело в том, что
гибель Старой Земли вызвала в общественном сознании шок, за которым
последовала эпоха замалчивания. Земли словно бы никогда и не существовало.
Потом наступил период оживленного интереса. Всю Сеть захлестнула
ностальгия, настоящий культ Старой Земли. И появление книги - пусть даже
книги стихов, - посвященной ее последним дням, оказалось как нельзя более
кстати.
славы повергли меня в полнейшую растерянность. Пожалуй, даже предыдущая
метаморфоза, когда из балованного дитяти Старой Земли я обратился в
разбитого инсультом раба на Небесных Вратах, не настолько выбила меня из
колеи.
участвовал в презентациях своего творения, подписывая книги и кристаллы.
Меня затащили в шоу "А Сейчас Вся Сеть!" с ведущим Мармоном Гамлитом. Я
встречался с секретарем Сената Синистером Перо, спикером Альтинга Друри
Файном, а также с дюжиной сенаторов. Я выступал в Межпланетном женском
ПЕН-клубе и в Союзе писателей Лузуса. Университеты Новой Земли и
Кембриджа-Два присвоили мне почетные степени. Меня чествовали,
интервьюировали, имиджировали, рецензировали (положительно),
биографировали (неавторизованно), на руках таскали, сериалы снимали и
злостно надували. Хлопотное было времечко.
шести планетах. Дверей нет: просто арки, они же - нуль-порталы; некоторые
занавешены приличий ради шторками, остальные совершенно открыты, и ничто
не мешает заглянуть или войти. В каждой комнате множество окон и, по
крайней мере, в двух стенах - порталы. Большая столовая находится на
Возрождении Вектор, и из ее окон видны бронзовые небеса и позеленевшие от
времени медные крыши Надежды-и-Опоры, что стоит в долине у подножья моего
персонального вулкана, а примыкающий к ней зал приемов, устланный
гигантским белым ковром, выходит прямо на берег моря Эдгара Аллана, волны
которого разбиваются о скалы мыса Просперо. Это уже Невермор. Окна
библиотеки смотрят на ледники и зеленые небеса Нордхольма, а небольшая, в
десять ступенек, лестница ведет оттуда вниз, в мой рабочий кабинет -
уютную комнатку без стен, расположенную на самом верху башни и накрытую
куполом из поляризующего стекла, за которым открывается панорама
высочайших вершин хребта Кушпат-Каракорум, что лежит у восточных границ
Корнев Павел
Акунин Борис
Браун Дэн
Суворов Виктор
Мичурин Артем
Сертаков Виталий