убежище как настоящий клаустрофоб: из последних сил пробивается к воздуху.
Трещит по швам спальный мешок, рвутся застежки палатки... Лишь бы
выкарабкаться из тесного фибропластового кокона... ползком, подтягиваясь
на руках, упираясь локтями - пока под ладонями не окажется песок. А над
головой небо.
Клокочущая, ревущая, стремительная песчаная буря. Песчинки колют лицо, как
мириады маленьких булавок. Погасший костер засыпан песком. Под его
тяжестью провисли наветренные бока всех трех палаток, их полотнища хлопают
на ветру так, словно рядом палят из ружей. Вокруг лагеря выросли новенькие
песчаные дюны, образуя валы, борозды и горки с подветренной стороны
палаток и кучи снаряжения. Палатка, в которой Ламия ночевала вместе с
отцом Хойтом, опасно накренилась, почти засыпанная растущими дюнами. Из
остальных палаток никто не показывается.
сознания она улавливала слабое дыхание и почти неразличимые стоны спящего
священника, боровшегося с болью. Возможно, он исчез всего за несколько
минут до ее пробуждения - Ламия точно помнит, как поверх скрежета и воя
песчаной бури до нее, витающей в глубинах сна о Джонни, донесся какой-то
скользящий шорох.
звезды поглотила буря, но слабое, похожее на электрический свет сияние
вибрирует в воздухе, отражаясь от поверхности скал и дюн. Ламия понимает,
что это действительно электричество - ее волосы встают дыбом и шевелятся,
как у Медузы Горгоны. Электрозаряды взбираются по рукавам ее куртки и
плавают над палатками, подобно огням Святого Эльма. Когда ее глаза
привыкают к темноте, Ламия замечает, что ползучие дюны исходят бледным
огнем. В сорока метрах от нее на востоке высится Сфинкс, превратившийся в
трескучий и пульсирующий световой контур. Волны электричества обтекают
растопыренные придатки, которые обычно называют крыльями.
позвать на помощь. Но кто услышит ее за ревом ветра? Ей приходит в голову,
что священник мог перебраться в другую палатку или просто пошел в
примитивную уборную, но шестое чувство ей подсказывает, что это не так.
Ламия смотрит на Сфинкса и на долю секунды ей чудится, что она видит в
мертвенно-голубом свечении гробницы человеческую фигуру в развевающемся
черном плаще. Человек, вжав голову в Плечи, придвигается против ветра.
выброшен вперед, правая рука у пояса. Она узнает стоящего перед ней
Кассада. Полковнике полтора раза выше Ламии, но уже ее в плечах.
Миниатюрные молнии носятся по его худому телу, когда он наклоняется, чтобы
прокричать ей в ухо:
Сфинкс.
этот человек когда-нибудь вообще?
шлем откинут, как капюшон, на спину боевого скафандра. В свечении,
исходящем от его одежды, лицо Кассада кажется обморочно-бледным.
Универсальная винтовка удобно устроилась под его левым локтем. Гранаты,
бинокль в футляре и какие-то совсем неведомые предметы свисают с крючков и
ремней его панциря. Он снова указывает в сторону Сфинкса.
оказывается под обстрелом обезумевших песчаных струй, точно под ураганным
огнем десятка иглометов. Она запрашивает о Хойте свой комлог, но узнает
лишь, что он жив и движется - других данных по общей волне не получишь.
Она подходит к Кассаду вплотную - чтобы противостоять буре.
обводит бушующее пространство вокруг.
штормовке и с отцовским пистолетом в руках. Более традиционное оружие,
парализатор Гира, торчит из нагрудного кармана штормовки.
говорит об обратном. Кассад постукивает по военному комлогу на своем
запястье.
комлог настроены на самую широкую полосу приема.
по щиколотку. Ее штанины светятся от статических разрядов, а песок кажется
живым от серебристо-белых импульсов тока, змеящихся по его неровной
поверхности.
виду. Еще десять метров, и над ней нависает громада Сфинкса. Никаких
следов: отпечатки ног в такую бурю не держатся и десяти секунд.
как человечество узнало о существовании Гробниц. Логика подсказывает, что
Хойт вошел внутрь этого черного прямоугольного проема в слабо светящейся
стене, хотя бы ради того, чтобы укрыться от бури, но что-то лежащее за
пределами логики говорит Ламии, что священник направился в другое место.
под его прикрытием, отряхивается, переводит дух и вновь идет дальше по
едва различимой тропе между дюнами. Впереди светится молочно-зеленая
Нефритовая Гробница. Ее красивые изгибы и гребни словно намазаны каким-то
колдовским маслом.
свечения силуэт - кого-то или чего-то. Затем силуэт исчезает - либо нырнув
внутрь гробницы, либо застыв на пороге и слившись с темнотой.
понукает - словно торопя на необычайно важную встречу.
предвиделось. По-моему, в этом ритуале столетиями ничего не меняется:
громкие голоса выступающих сливаются в монотонный гул, во рту горько от
бесчисленных чашек кофе, клубы табачного дыма витают в воздухе, штабеля
документов громоздятся на столах, в голове звенит от постоянного контакта
с инфосферой. Подозреваю, что во времена моего детства все было гораздо
проще. Веллингтон собирал людей - тех, кого презрительно и справедливо
называл "отбросами земли", - и, ничего им не объясняя, посылал на смерть.
зале, однообразно-серые стены которого оживлялись белыми прямоугольниками
световых панелей. Ковер грифельного цвета, свинцово-серый подковообразный
стол, уставленный дисплеями и графинами с водой. Секретарь Сената Мейна
Гладстон восседала посреди подковы, рядом с нею располагались сенаторы и
члены кабинета министров. Штабные офицеры и другие второстепенные
вершители судеб нации сидели дальше. За их спинами, не допущенная к столу,
таилась армия помощников, причем среди военных не было ни одного чином
ниже полковника, а на креслах похуже и пожестче размещались помощники
помощников.
проформы лицами я сидел на табурете в дальнем углу зала, в двадцати метрах
от секретаря Сената и еще дальше от офицера-докладчика, молодого
полковника с указкой в руке и без малейшей робости в голосе. Полковник
стоял у серой с золотом демонстрационной панели, перед ним плавала в
воздухе унисфера того типа, что можно встретить в любой голографической
кабине. Демонстрационная панель то мутнела, то вновь оживала; порой в
воздухе становилось тесно от причудливых трехмерных схем. Миниатюрные
копии диаграмм с панели светились на каждом дисплее и парили над
некоторыми комлогами.
делал наброски.
щель между абрикосовыми гардинами гостевых апартаментов Дома
Правительства, которые сами собой раздвинулись, как и требовалось, в
06:30, я на какой-то миг растерялся. Я был разорван между двумя мирами,
все еще преследуя Ленара Хойта, все еще испытывая ужас перед Шрайком и
Хетом Мастином. В следующее мгновение, еще больше запутавшись, будто некая
сила позволила мне заглянуть в мои собственные сны, я привстал, задыхаясь
и в панике озираясь по сторонам; мне казалось, что лимонный ковер и
абрикосовый спет в гардинах вот-вот исчезнут, как все прочие мои
горячечные сны, оставив только боль, мокроту и липкие красные простыни, а
светлая комната Дома Правительства растворится в сумраке темной квартиры
на Пьяцца ди Спанья, псе заслонит наконец выразительное лицо Джозефа
Северна. Оно будет все ниже и ниже склоняться надо мной, жадно вбирая
Посняков Андрей
Лондон Джек
Махров Алексей
Маккэфри Энн
Доставалов Александр
Максимов Альберт