Чтение 2–й страницы книги ~Маг-целитель~

ужасного произошло?

Но дело в том, что Мэт на ту пору был моим единственным настоящим другом.
Да может, и не на ту пору, а вообще единственным. То есть не то чтобы я так
уж давно был с Мэтью знаком, но для меня четыре года - это много. Даже не
четыре, уже пятый пошел, ну, да что считать?

Вообще-то, если честно, друзей у меня всегда было мало. Сейчас я вам
точно скажу... в первом классе - Джори, Люк и Рэй. Правда, со всеми
остальными я тоже дружил. Потом Джори уехал, и остались только Люк и Рэй.
Другие ребята стали от меня отворачиваться. Наверное, из-за моих увлечений.
А вскоре и Рэй уехал, так что в третьем классе из друзей у меня только Люк и
остался... Да и тот ко мне поостыл - я был неуклюж и ненавидел ребячьи игры,
зато любил рассказывать всякие истории. А одноклассники не желали слушать
про то, как храбрые рыцари спасают невинных девушек. Так что с четвертого
класса у меня установились со всеми ровные отношения, но не более того. А
потом, в старших классах, меня стали сторониться. Я угодил на роль чудака.

Что тут скажешь? Я и был чудаком. Ну, то есть, когда тринадцатилетний
мальчишка предпочитает бейсболу поэзию, это как? Чудак, конечно. По крайней
мере по общепринятым меркам. А в старших классах не дай Бог чем-то
выделяться. Ясно, я страдал, но что я мог поделать?

Конечно, попытаться понять, кого же считают людьми достойными. Я стал
присматриваться и довольно быстро понял: мальчики, пользовавшиеся
популярностью, не боялись драться и чаще побеждали в драках, чем
проигрывали. Похоже, это было напрямую связано с занятиями спортом. Я сделал
вывод: научусь хорошо драться, и в спорте у меня дела пойдут хорошо. В
городе как раз открылась школа карате, и я стал приставать к матери, чтобы
она меня туда отдала. Изводил я ее страшно и в конце концов так ей надоел,
что она отвела меня в эту школу - лишь бы я заткнулся наконец. За это с меня
был затребован табель с хорошими отметками.

Прошло всего шесть месяцев - и я уже перестал уступать в драках. Осенью,
когда мы пришли в школу после каникул и ребята начали в драке доказывать
друг дружке и окружающим, кто сильнее, я выиграл несколько боев. И сразу же
обнаружил, что кое-кто из одноклассников стал ко мне лучше относиться. Я
поначалу тоже к ним подобрел, но их хорошее расположение меня не столько
радовало, сколько отталкивало. Я же понимал, из-за чего все это. Я теперь
все про них понял, и они меня перестали интересовать.

Жить мне стало лучше. И потом, я увлекся карате, а через карате -
Востоком.

Кто-то из учителей посоветовал мне не быть чересчур враждебным и
насмешливым.

Насмешливый? Это кто - я, что ли? Словом, я научился притворно улыбаться
и вежливо разговаривать.

Ничего не вышло. Другие ребята все поняли. Притворство - оно и есть
притворство. Ну, и что?

Правда, ближе к окончанию школы дела пошли повеселее: у нас появился
литературный журнал и театральный клуб. Мои отношения кое с кем из ребят
вернулись в цивилизованные рамки. Правда, меня не стали считать за своего,
нет. Ну а мне с ними было скучно, поэтому я не больно-то переживал. Если и
переживал, то не сильно.

В общем, так уж вышло, что к жизни в колледже я не очень хорошо
подготовился. В плане учебы все шло нормально, но вот в смысле общения...
Понимаете, я десять лет учился в школе, и у меня не было ни одного
настоящего друга, а тут вдруг сразу - десяток. Ну, нет, не то чтобы это были
близкие друзья, но, во всяком случае, они мне улыбались и с радостью
присаживались ко мне за столик в студенческой кафешке.

Подобное расположение настолько вскружило мне голову, что я перестал
выполнять домашние задания. Сами посудите, кто мог меня осудить за это?

Кто? Конечно, преподаватели. И секретарь, который прислал мне небольшой
листок розовой бумаги со зловещим словом "апробация". И еще мой научный
руководитель, который посоветовал мне как можно скорее получить выездную
визу и покинуть Страну Дружбы. В общем, я выбрал себе специализацию -
английский язык. По крайней мере на дом тут задавали большей частью чтение
книг, а почти все эти книги я перечитал в школе: Твен, Диккенс, Мелвилл.
Потом я открыл для себя Филдинга, Чосера, Джойса и получил массу
удовольствия. Конечно, пришлось прослушать курс грамматики и писать
семестровые письменные работы, но это можно было пережить. Звезд с неба я не
хватал, однако отчислять меня тоже не отчисляли.

А потом я увлекся философией и обнаружил, что в библиотеку ходить мне
действительно нравится. Я начал учиться серьезно, сам не заметив, как это
произошло. Это оказалось так здорово. Будто бы я пытался собрать из кусочков
какую-то идиотскую, огромную, бессмысленную головоломку. Точных ответов на
важные вопросы не давал никто, но по крайней мере хотя бы вопросы задавали.

Мои ответы? Я их искал. И этого было вполне достаточно.

Словом, учение стало доставлять мне радость, а еще я почти что научился
непринужденно общаться. В общем, на втором курсе у меня появилась
пара-тройка приятелей, которые рассказывали мне свои сокровенные тайны,
делились своими бедами.

А вот я им о своих бедах не рассказывал. Попробовал было пару раз
пооткровенничать, но, как только увидел, что у приятелей глазки засверкали,
тут же осекся. Довольно быстро я понял: поболтать любят многие, а вот
слушать мало кто умеет. Из этого логически вытекало, что я нравился другим
потому, что умел слушать. Я держал рот на замке и этим заработал репутацию
человека сильного и молчаливого. И еще я как-то случайно подслушал разговор
на вечеринке... Представляете, про меня сказали, будто бы я - из
"рассерженных молодых людей" <Так названа плеяда английских молодых
послевоенных писателей (Кипгсли Эмис, Джон Вэйн, Джон Брейн, Джон Осборн,
Колин Уилсон).>!

Обдумав это, я решил: они правы. Люди меня действительно сердили и
раздражали. Даже те, кто мне нравился. Все хотели брать, и никто не хотел
отдавать. Все хотели драться и не хотели работать головой. Все только и
старались чтонибудь получить друг от дружки, и никому в голову не приходило
задуматься о том, зачем они попали в этот мир.

Нет, вы только поймите меня правильно - они были славные ребята. Но на
меня им было плевать с высокой колокольни. Просто со мной было удобно.

А Мэт был не такой.

Когда мы с ним познакомились, он уже работал над диссертацией на степень
магистра гуманитарных наук. Я перешел на последний курс, а он уже вовсю
трудился, готовясь получить степень доктора философии.

Спросите, что я собирался делать, получив степень? Думаете - уехать из
города и оставить там моего единственного друга? И к нему в придачу - трех
девушек, которые ко мне более или менее по-человечески относились?

Ни за что. И я начал работу над магистерской диссертацией. По физике,
конечно.

"Как это?" - спросите вы. После литературы и философии?

А вышло это так. Еще на первом курсе я выписал и получил книгу
"Знакомство с Азией", из которой многое узнал о дзен-буддизме, а потом,
читая "Историю науки", - про кошку Шредингера. В общем, если соединить то и
это, получается глубокий смысл.

И не надо меня расспрашивать как и почему.

А потом у Мэта застопорилось с докторской диссертацией. Знаете, каково
смотреть, как лучший друг гибнет прямо у вас на глазах? Он нашел этот самый
клочок пергамента и стал пробовать его перевести. Но раз такого языка па
Земле не существовало, значит, это просто была чья-то шутка. Ну, то есть для
меня это было очевидно. И даже логика тут ни при чем - обычный здравый
смысл.

Но именно здравый смысл у Мэта напрочь отсутствовал.

Конечно, Мэт - мой друг, и я о нем самого высокого мнения, но опять же
смотрю на него не сквозь розовые очки. Он вспыльчивый, и еще он идеалист, до
такой степени, что... Ну, вы можете определить, в чем различие между
фантазиями и реальностью? Мэт не мог. Ну, то есть не всегда мог. Я вам
говорю: он был уверен, что обрывок пергамента - самый что ни на есть
настоящий, подлинный исторический документ, и последние полгода только тем и
занимался, что пытался его расшифровать. Я мало-помалу начал беспокоиться -
похудел, под глазами набрякли мешки, вечно бледный, изможденный... То есть
Мэт похудел. Мне-то худеть нечего - избытком веса не страдаю. И вот еще что:
Мэт был жутко доверчивый. Из тех, про кого говорят, что они только что на
свет родились. Я не такой. Таких, как я, вдвое больше, чем таких, как Мэт.
Понимаете, я пока сам в календарь не гляну, ни за что не поверю, что на
улице апрель. Мало ли, что малиновка на дереве под окном заливается да почки
набухли. Пока не увижу, что черным по белому написано "апрель", буду на
всякий случай думать, что природа мне голову морочит. Итак, Мэт исчез.

Сообщить в полицию? Нет, эти ничем не сумеют помочь. Мэт не ребенок в
конце концов, а следов крови у него в квартире я не заметил. И потом: не
сказать, чтобы у меня сложились добрые отношения с местными констеблями.
Дело в том, что в том году я экспериментировал с наркотиками.

Но попытаться я все-таки попытался. Ей-богу, отправился в полицейский
участок - это я-то, с волосами ниже плеч и бородой! Никто там на меня
особенно не пялился, только по спине все равно мурашки бегали. Наверное,
из-за того, что я слышал от отца, когда был совсем маленький. А отец как-то
сказал, что есть такие "свиньи", которые любого готовы затоптать, если
только тот не коротко стрижен. Конечно, это было давным-давно, в тысяча
девятьсот шестьдесят восьмом, и я был такой маленький, что всего-навсего-то
и запомнил: длинные-предлинные голубые джинсы, линялая футболка да копна
волос. Эти воспоминания я ненавидел, ненавидел десять лет, потому что больше
я об отце ничего не знал. А потом мама решила снова сойтись с ним. И
оказалось, что не такое уж он чудовище, каким я его себе представлял. Вообще
выяснилось, что он нас и не бросал вовсе. Да и его самого в то время я уже
мог понять - ведь я знал, что такое, когда от тебя отворачиваются все
ребята.

- Прости, малыш, - сказал мне как-то отец. - Я и не знал, что
отверженность - это наследственное.