за то, что ты вторгся в их владения. Существо в повозке было
тварно, как и сам Рэнсом, но здесь, под землей, у него куда
больше прав. Во тьме Рэнсом слышал и грохот барабанов --
тра-та-та, тра-та-та-та -- сперва далеко, потом вокруг себя,
потом опять подальше, пока эхо не замерло в черном лабиринте.
Встретился ему фонтан холодного света -- колонна, сияющая так,
словно она из воды, и странно пульсирующая, и не приближавшаяся
к нему, сколько он ни шел, и внезапно исчезнувшая. Он так и не
понял, что же это такое. Когда он увидел столько странного и
поразительного, и неприятного, что я и описать не берусь, он
поскользнулся во мраке и так же внезапно оказался в воде --
волна подхватила его. Он тщетно боролся, его увлекало все
дальше и дальше, пока он не решил, что если его и не разобьет о
стены, то унесет прямо в огненную бездну. Но туннель оказался
ровным, прямым, течение -- не столь уж бурным. Он даже ни разу
не ударился, просто лежал на воде, и его несло вперед в гулком
мраке. Длилось это долго.
неумолчный шум совсем сбили его с толку. Он вспоминал потом,
что из тьмы его вынесло в какое-то серое пространство, потом --
в мешанину голубого, зеленого и белого. Над ним появлялись арки
и слабо светящиеся колонны -- но расплывались, словно призраки,
и он о них забывал. Все это было похоже на ледяную пещеру,
только здесь было слишком тепло. Сам потолок как будто струился
-- должно быть, в нем отражалась река. Через мгновение она
вынесла Рэнсома на свет, под открытое небо, и перекувырнула, и
-- ошеломленного, задохнувшегося -- оставила в теплой мелкой
воде какой-то большой заводи.
одинокие крики птиц почему-то подсказали ему, что он -- на
вершине горы. Наконец он скорее выкатился, чем выполз из заводи
на мягкий голубой мох. Оглянувшись, он увидел реку, струящуюся
из устья пещеры, которая и впрямь казалась ледяной. У самого
выхода вода была пронзительно синей, но тут, рядом с ним,
обретала теплый янтарный цвет. Было свежо и влажно. Склон по
левую руку порос яркими кустами, а в просветах сверкал, как
стекло, но все это его не заинтересовало. Из-под маленьких
острых листьев свисали какие-то гроздья, до них можно было
дотянуться, не вставая, и он поел, потом заснул, сам того не
заметив.
знает, сколько дней провел вот так, ел и спал. Вроде бы два дня
или три, но зажили все раны, и я думаю, скорее прошло не меньше
двух недель. От этого времени, как от младенчества, остались
только сны -- собственно, он и был младенец, и вскармливала его
сама Венера до той поры, когда он смог подняться. От столь
долгого отдыха сохранилось только три впечатления -- веселый
шум воды; животворящий сок, который он сосал из ягод, просто
ложившихся ему в руки; и наконец, песня! То в воздухе, то в
долинах, далеко под ним, звенела она, проникая в сны и встречая
по пробуждении. Она была беззаконной как птичье пение, но пела
не птица. Звук походил не на флейту, а на виолончель -- низкий,
глубокий, сочный, нежный, густо-золотистый, страстный даже, но
не человеческой страстью.
как стал он замечать то место, в котором лежал. Но когда он
наконец отдохнул и исцелился, вот что он увидел. Скала, с
которой падала вода, была не ледяная, а из какого-то
прозрачного камня. Любой ее осколок был как стекло, но сама она
-- подальше -- казалась матовой. Если бы вы вошли в пещеру и
обернулись, края арки оказались бы прозрачными, а внутри все
было синим. Рэнсом так и не понял, что это за минерал.
по склону, как по ступенькам, уходила вниз река. Холм был
усыпан цветами, их раскачивал ветерок. Далеко внизу была
лесистая равнина, но склон, огибая ее, уходил еще дальше, а уж
там, в неправдоподобной дали, виднелись вершины новых гор и
новые равнины, пока все не исчезало в золотистой дымке. По
другую сторону долины были огромные горы, просто Гималаи, с
алыми вершинами -- не красными, как девонширские скалы, а
именно алыми, словно их покрасили. И этот цвет, и острота
вершин изумляли Рэнсома, пока он не сообразил, что в этом новом
мире и горы еще молоды. Кроме того, они могли быть дальше, чем
ему казалось.
было немного, и за ними начинался еще один склон, а шел он
вверх. Резкость и четкость очертаний убеждали Рэнсома, что эти
горы и впрямь очень молоды.
они летали далеко внизу. На склоне горы справа, и глуше --
спереди, что-то все время журчало. Поблизости он воды не
заметил, если же она текла подальше, поток, должно быть, мили в
две-три шириной, а такого не бывает.
трудом и долго. Так, здесь часто бывали туманы, скрывавшие все
сочно-желтой или бледно-золотой завесой, словно золотой
небосвод опускался совсем близко и проливал на этот мир свои
сокровища.
свое тело. Несколько дней он почти не шевелился, даже резкий
вздох причинял ему такую боль, что он закрывал глаза. Однако
она прошла на удивление быстро. Но, как для сильно разбившегося
человека настоящая боль просыпается только тогда, когда
подживут синяки и ссадины, так и Рэнсом, подлечившись, ощутил,
что болит главная рана. Была она в пятке, и, судя по форме,
нанесли ее человеческие зубы -- наши мерзкие зубы, которые
впиваются, рвут, а не режут. Как ни странно, он не помнил, в
какой из схваток получил эту рану. Она не гноилась, но из нес
сочилась кровь, и остановить ее он никак не мог. Правда, это
его не беспокоило, его вообще не трогало теперь ни прошлое, ни
будущее, словно он уже не умел ни надеяться, ни бояться.
он привык к нему, как к дому -- он все же почувствовал, что
должен что-то предпринять. Он провел день за странной работой,
которая, однако, казалась ему необходимой. Вещество прозрачных
скал было слишком хрупким, он нашел острый камень другой
породы, расчистил большую площадку на скале, разметил ее и
наконец выбил надпись -- на древнесолярном языке, но латинскми
буквами:
ХНАУ ИЗ МИРА, КОТОРЫЙ ЕГО ОБИТАТЕЛИ НАЗЫВАЮТ ТЕЛЛУС А ЭЛЬДИЛЫ
НАЗЫВАЮТ ТУЛКАНДРОЙ. ОН РОДИЛСЯ, КОГДА МИР ЭТОТ ЗАВЕРШИЛ ТЫСЯЧА
ВОСЕМЬСОТ ДЕВЯНОСТО ШЕСТОЙ ОБОРОТ ВОКРУГ АРБОЛА С ТОГО ДНЯ КАК
МАЛЕЛЬДИЛ БЛАГОСЛОВЕННО ИМЯ ЕГО БЫЛ РОЖДЕН КАК ХНАУ НА
ТУЛКАНДРЕ. ОН ИЗУЧАЛ ОСОБЕННОСТИ ТЕЛ И ПЕРВЫМ ИЗ ЖИТЕЛЕЙ
ТЕЛЛУСА СОВЕРШИЛ ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ НИЖНИХ НЕБЕС НА МАЛАКАНДРУ И НА
ПЕРЕЛАНДРУ, ГДЕ ВРУЧИЛ СВОЙ РАЗУМ И ВОЛЮ ПОРЧЕНОМУ ЭЛЬДИЛУ,
КОГДА ТЕЛЛУС СОВЕРШАЛ ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ВТОРОЙ ОБОРОТ
ПОСЛЕ РОЖДЕНИЯ МАЛЕЛЬДИЛА БЛАГОСЛОВЕННО ИМЯ ЕГО
завершив работу. -- Никто никогда этого не прочтет. Но надо же
оставить какую-то память. Все-таки он был великим ученым. Да и
мне работа на пользу". Потом зевнул, улегся и проспал еще
двенадцать часов.
второй день он чувствовал себя еще лучше. На третий день он был
совсем здоров и готов к новым приключениям.
склону. Склон здесь был обрывистый, но непрерывный, покрытый
мягким мхом, и даже ноги не уставали. Через полчаса, когда
вершина соседней горы оказалась так высоко, что уже исчезла из
виду, а стеклянные скалы едва светились позади, он набрел на
какое-то новое растение. Он увидел целый лес низеньких, в
полметра, деревьев, и с их вершин свисали длинные стебли,
которые стлались по ветру параллельно земле. Постепенно он
забрел по колено в живое море этих стеблей -- голубое, гораздо
светлее мха. Точнее так: посредине стебель был едва ли не
густо-голубым, а ближе к перистым краям -- сероватым, до самого
нежного оттенка, словно тончайший дымок или облако на Земле.
Мягкие, едва ощутимые прикосновения длинных тонких листьев, их
тихий певучий шорох, их легкое движенье вернули тот
торжественный восторг, который он прежде ощущал на Переландре.
Теперь он понял, откуда странный звук, похожий на журчание
воды, и окрестил деревья струйчатыми.
листья струились над головой. Он попал в лес для карликов, под
голубую крышу, непрестанно пляшущую, даруя мшистой земле то
тень, то свет. Чуть позже он увидел и карликов. Во мху (он был
Сертаков Виталий
Апраксина Татьяна
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Сертаков Виталий