Теодор СТАРДЖОН
ВЕНЕРА ПЛЮС ИКС
Чарли Джонс, Чарли Джонс!
было заявить, кто такой Чарли Джонс.
убедительно и авторитетно.
колени и охватив их руками, прижимаясь лбом к коленным чашечкам. Перед его
плотно закрытыми глазами мерцали красные огоньки. Но главное - он
оставался Чарли Джонсом.
"Ч.Джонс" - выведено красивым шрифтом на свидетельстве об окончании
института, "Ч.Джонс" - печаталось на чеках к оплате. То же имя стояло в
телефонном справочнике.
ведь человек - это не только имя. Допустим, мужчине двадцать семь лет, он
видит свой привычный силуэт, когда бреется по утрам, любит приправлять
соусом "табаско" яйца всмятку. Мужчина родился с двумя сросшимися пальцами
на ноге и косоглазием. Он может поджарить отбивную, водить машину, любить
женщину, размножать документы, он моется в ванной, чистит зубы, у него
вставной мост на месте левого верхнего резца и клыка. Он часто бывает вне
дома, а на работу опаздывает.
напрочь, вокруг все тонуло в холодной серебряно-сизой дымке, напоминавшей
след слизня на листьях сирени весной. Да, весна, о, прекрасная весенняя
пора: прошлая ночь, женщина, Лора, она была...
много. Как он упрашивал Лору разрешить ему занести ей пачку сценариев -
если бы мама могла это слышать! И внизу в затхлом Лорином подвале, где он,
пробираясь в полутьме, с бумагами подмышкой, он наткнулся на петлю от
валявшейся здесь старой шторы, порвал свои коричневые твидовые брюки и
поранил бедро (ткань даже прилипла к коже). Но то, что было потом,
действительно стоило всех этих неприятностей: нескончаемый вечер с
девушкой - настоящей девушкой (она смогла доказать свою невинность) - и
все время они занимались любовью! Конечно, весна, конечно, любовь! О ней,
о любви твердили древесные лягушки, ради нее распускалась сирень, ею был
напоен воздух. Он помнит, как на нем высыхал пот. Это было действительно
прекрасно.
помнить и знать это. И выше этих воспоминаний только воспоминание о доме,
дорожке между подстриженных кустов, двух белых лампах с большими цифрами
"6" и "1", нарисованных на плафонах черной краской (мама сама написала их
вместо домовладельца - у нее всегда хорошо получались такие вещи), - цифры
уже выцвели от времени, да и мамины руки тоже постарели. Прихожая с
пестрыми медными почтовыми ящиками, занимавшими всю стену, звонки всех
жильцов, решетка домофона, который был неисправен уже когда они въехали и
эта массивная медная табличка, скрывавшая электрический замок - он много
лет открывал дверь на ходу нажатием плеча...
ближе - ведь так важно все помнить. То, что вы вспоминаете, - не столь
важно; важно помнить. Вы можете помнить! Вы можете!
основы ковром, прижатым старомодными никелированными прутьями, по краям
его лохматилась красная бахрома... Мисс Мундорф учила их в первом классе,
мисс Уиллард - во втором, мисс Хупер - в пятом... Помнить _в_с_е!"
напоминали ни металл, ни ткань - нечто среднее между ними, и было тепло...
Он продолжал вспоминать, лежа с открытыми глазами.
уже не было ковра, и все ступени слегка прогнулись со временем;
поднимаясь, можно было думать о чем угодно, а ступени скрипели
"крак-крак", в то время как между первым и вторым этажом они пели
"флип-флип" - и вы всегда знали, где находитесь...
застыл - силы его иссякли. Рот был сухой и горячий, как складки белья под
утюгом матери, мышцы ног и спины мягки и немощны, словно вязанье матери,
которое у нее за неимением времени никогда не кончалось.
плечом на табличку, "крак-крак" и "флип-флип" лестницы - конечно же, он
может вспомнить и все остальное, потому что он входил в дом, ложился
спать, вставал, уходил на работу... не так ли? Было ли все это?
держать голову, он нужно было отдышаться. Он смотрел вниз на свои
коричневые брюки, как будто они могли рассказать ему о том, что с ним
произошло. А произошло с ним явно что-то ужасное.
одевался на работу утром. Вместо этого он оказался здесь.
кулаки и осматриваясь по сторонам. Он догадался прикоснуться к подбородку,
проверяя, насколько отросли у него волосы. Щетина оказалась не длиннее,
чем должна была быть у человека, который накануне побрился перед
свиданием.
плавный изгиб стены. Это было первое, что он смог различить в этом
безликом месте. Он уставился на овал, но ничего не смог уяснить.
шли. Он посмотрел на них. Он долго смотрел на циферблат, не двигаясь.
Невозможно было понять, который час. Наконец, Чарльз разобрался с цифрами
- они располагались по окружности в обратном, зеркальном порядке: двойка
стояла на месте десяти, а восьмерка - на месте четырех. Стрелки показывали
без одиннадцати минут одиннадцать, но если часы действительно шли назад,
то, возможно, это было одиннадцать минут второго. А они в самом деле шли
назад! Секундная стрелка двигалась в обратном направлении.
нему, знаешь ли ты, что тебе нужно лишь вспомнить, всего лишь вспоминать.
Помнишь эту двойку-лебедя, которую ты получил в институте за третий
семестр алгебры? Ты прогулял первый семестр и должен был наверстывать, ты
зубрил алгебру за второй семестр и геометрию за первый, потом опять
пропустил геометрию за второй. Помнишь? Мисс Моран принимала алгебру за
третий семестр - она вцепилась в тебя, как зубастый хищник. А потом тебе
была непонятна какая-то мелочь, и ты спросил ее. Она так ответила, что
тебе пришлось спросить еще о чем-то... получилось, что преподавательница
приоткрыла перед тобой дверь, которой ты и не видел, и сама она при этом
стала иной. Вот тогда ты и стал присматриваться к ней и понял, для чего
женщине нужен надменный вид, поддержание строгой дисциплины и жесткость.
Она просто ждала, пока кто-нибудь подойдет и спросит ее о математике чуть
больше программы, чуть шире, чем изложено в учебнике. Казалось, она давно
уже перестала надеяться, что это произойдет. Почему математика так много
значила для нее, что даже слово "любовь" не может этого описать? Ведь мисс
Моран хорошо знала, что каждый задавший вопрос вопрос студент может
оказаться последним в ее жизни, потому что она медленно умирала от рака.
Никто не подозревал, что она больна, - просто однажды она больше не
появилась на работе.
хотел, чтобы мисс Моран была здесь. Он хотел видеть здесь и Лору. Он
помнил их обеих отчетливо, хотя они были разделены многими годами
("Сколькими годами, - подумал он, глядя на наручные часы, - сколькими
годами они отделены от меня?"). Ему хотелось, чтобы здесь с ним были и
мать, и та рыженькая из Техаса. (Она, рыжая, была у него первой.
Интересно, смогла бы она ладить с матерью? А как ладила бы Лора с мисс
Моран?).
Память давала ему уверенность в том, что он Чарли Джонс, и даже находясь в
незнакомом месте и не зная, который час, он не потерялся. Никто не
теряется, если знает, кто он.
стоять лишь широко расставив ноги, а ходить не отрывая ноги от пола.
Чарльз двигался к слабо видневшемуся очертанию овала на стене - другой
цели в этом помещении все равно не было. Он старался идти прямо, но у него
плохо получалось. Это напоминало комнату смеха в Кони-Айленде (однажды он
побывал там), где людей закрывают в маленьком помещении и затем наклоняют
его. Не имея никаких внешних точек отсчета, человек видит себя лишь в
зеленых зеркалах. Он бывал там в свое время пять-шесть раз в день. И вот
теперь Чарльз чувствовал то же самое. Но все-таки он знал, кто он, и
понимал, что ему плохо. Он подобрался к тому месту, где пол переходил в
стену, и склонился там на колено, бормоча:
на ноги. - Да, это я! - заорал он. - Я! Я!
овал, непроизвольно нажав на него.
Шилова Юлия
Маккефри Энн
Посняков Андрей
Ковальчук Вера
Доставалов Александр
Майер Стефани