намдалени, у Скауруса не было никакого желания вступать в словесную дуэль,
исход которой он знал заранее. Хелвис подумала, что он молчит из
скромности, и пришла ему на помощь.
она.
сказал Бальзамон римлянину. - Но это все было мне уже известно. Слишком
часто островитяне-намдалени чуют запах бунта. Ты знаешь, я уже дня два как
готовлю проповедь на эту тему.
собирался держаться спокойно. Сотэрик и Хелвис раскрыли рты. Мальрик,
который уже почти заснул на руках у матери, проснулся от громких голосов и
начал плакать. Хелвис машинально успокаивала ребенка, но все ее внимание
было обращено на Бальзамона.
улыбнулся. - Грош цена тому жрецу, друзья мои, который не знает, о чем
думает его народ. Многие считают меня весьма дурным жрецом, но ведь это
только их мнение. - Он встал и повел своих ошеломленных гостей к другой
двери, не той, через которую они вошли. - Геннадиос был прав, что, к
сожалению, случается слишком часто. Ко мне пришел еще один гость, который
ахнет, если увидит, с кем я беседую.
Геннадиоса, кланяющегося Туризину Гаврасу. Бальзамон был прав -
Севастократору было бы очень неприятно увидеть трибуна с двумя намдалени.
еще качал головой в изумлении. - А разве он бывает когда-нибудь неправ?
Великий Храм Фоса. В руке он держал кусочек пергамента, благодаря которому
имел право войти в специальную ложу в Храме, чтобы послушать речь
Бальзамона.
Конверт был запечатан голубым воском и личной печатью Патриарха.
взоры видессиан. Большинство из них были городскими бандитами - вроде тех,
которых Скаурус видел в тот день, когда встретил Апокавкоса. Они не
слишком-то жаловали чужеземцев и в лучшие времена, однако вид пропуска с
голубой печатью был для них достаточным знаком того, что Марк пользовался
большим уважением их любимого жреца и что он не собирается устраивать
бунт.
рвалась туда и могла занять места, предназначенные для знати и для тех,
кто был специально приглашен на проповедь. Они пришли в полное недоумение,
увидев капитана наемников с пропуском в руке, но молча уступили ему
дорогу. На вершине лестницы жрец забрал у него пропуск и сверил имя с
листом приглашенных.
язычника кроется двойной смысл, но трибун имел в виду именно то, что
говорил. Увидев это, жрец вежливо кивнул и пропустил его в храм.
впечатляли разве что его размеры. Он привык к чистой, воздушной
архитектуре, которую римляне заимствовали у Греции, и нашел, что храм был
весьма крепким, но неуклюжим строением, тесным и напыщенным. Но внутри его
встретили такие чудеса, что трибун остановился, завороженный, подумав, не
попал ли он в рай, о котором говорили последователи религии Фоса. В центре
размещалась круглая площадка для молящихся, над ней невесомо парил купол,
а вокруг, как в амфитеатре, стояли скамьи. По сравнению с этой жемчужиной
архитектуры святыня Имброса казалась работой не слишком одаренного
ученика. Во-первых, и это сразу бросалось в глаза, мастера имперской
столицы обладали куда большими возможностями, чтобы украсить свое
творение. Скамьи Великого Храма делались не из прочного, но скромного
орехового дерева, а из светлого дуба. Навощенные и отполированные до
блеска, они были инкрустированы черным деревом, слоновой костью, сандалом,
самоцветами и жемчугом. Позолота и серебро отражались в полированном
дереве и металле, отблески драгоценностей мелькали в самых дальних уголках
Храма. Перед центральным алтарем стоял трон Патриарха, и один только этот
трон мог говорить обо всем великолепии Великого Храма. Его невысокая
спинка была сделана из искусно вырезанных целых панелей слоновой кости.
Скаурус находился слишком далеко, чтобы разглядеть детали чудесного
рельефа, но он понимал, что здесь могла работать только рука настоящего
мастера.
роскошь, но его разум, потрясенный нагромождением чудес, не смог сделать
этого даже приблизительно, и Марк просто продолжал наслаждаться чудом,
которое предстало его глазам.
четыре громадных крыла Храма. Их верхушки с завитыми ободками были самыми
великолепными капителями, которые когда-либо видел Марк. Стены покрывали
натуральный белый мрамор и темный гранит, а с западной и восточной сторон
сверкала инкрустация из бледнорозового кварца и оранжево-красного
сардоникса, повторяющая цвета восходящего на небо Фоса. На полпути к
восточной стене находилась большая ниша - ложа, куда имела доступ только
императорская семья. Чудесный занавес из ткани, похожей на газ и расшитой
тонким бисером, позволял Императору и его окружению видеть все, оставаясь
невидимыми для посторонних.
все-таки оставалось умелое архитектурное решение. Колонны, стены, арки,
малые купола - все это вело взгляд к одному - к великому куполу, который
сам по себе казался чем-то волшебным. Казалось, он лежит лишь на ярких
столбах солнечного света, струившегося из больших окон храма. Такой
неуклюжий снаружи, храм был настолько светлым, изящным и пропорциональным
внутри, что выглядел почти невесомым. Он поражал воображение. С трудом
верилось и в то, что великолепный купол имеет невероятный вес; его легче
было бы представлять в виде некоего большого мыльного пузыря, так
деликатно соединенного с храмом, что легкий ветерок мог унести его и
оставить святыню Фоса открытой. Игра света в куполе создавалась мириадами
покрытых золотом стекол. Это был символ Фоса в его полной силе, солнца,
достигшего зенита.
Побеждающий Тьму, Мудрая Юность или как, например, здесь, - Суровый и
Всемогущий Судия. Этот Фос смотрел на своих подданных, спокойный и
величественный, и его всевидящие глаза, казалось, наблюдали и за
Скаурусом. Бог Видессоса поднял правую руку для благословения, а в левой
держал раскрытую книгу, где было записано все доброе и все дьявольское.
Справедливость, безусловно, читалась на его лице, - но милосердие?..
Трибун не видел его в этих необыкновенных глазах.
жесткие, всезнающие глаза бога и заметил, что и знать, которая, вероятно,
видела это изображение Фоса сотни раз, тоже не отрывалась от них. Это
воплощенное величие гипнотизировало и притягивало к себе молящихся.
места, удаленные от центрального алтаря. Пол храма незаметно понижался к
центру, так что алтарь был хорошо виден с любой точки зала.
же волчья куртка и плотные брюки, что сразу выдавало в нем намдалени.
Заметив Скауруса, он отдал ему честь. Но даже невозмутимость
еретика-островитянина слегка дрогнула, когда он взглянул на бога под
куполом. Под тяжестью этого огненного взора его гордые плечи опустились и
он сел с явным облегчением. Марк не подумал, что его высокомерный друг был
сломлен - просто было выше человеческих сил оставаться невозмутимым,
увидев этого Всемогущего, с усмешкой взирающего на суетящихся людей.
появился у алтаря. Звеня колокольчиками, они пели гимн Фосу, подхваченный
присутствующими. Марк слушал внимательно, хотя слов не понимал - гимн был
таким древним, что из всего текста он мог разобрать только пять-шесть
фраз. Потом ему стало немного скучно, и он обернулся, чтобы лучше слышать
звонарей. Они были необычайно талантливы, их музыкой - такой чистой и
простой - мог наслаждаться даже трибун. Толстые стены Великого Храма
приглушали гул толпы, собравшейся снаружи. По мере того как последние
слова гимна угасали, гул усиливался, подобно реву прибоя.
улыбка разбросала по лицу лучики тонких морщин. При появлении Патриарха
все встали. Краем глаза Марк уловил движение в императорской нише - даже
Император отдал дань уважения наместнику Фоса. Трибун готов был
поклясться, что Бальзамон подмигнул ему, когда проходил мимо. Но,
возможно, это только показалось Марку. С каждым шагом к престолу Патриарх
как бы отдалялся от людей и, казалось, вырастал прямо на глазах. Это не
противоречило тому облику, который люди видели, встречаясь с ним в личных
покоях. Бальзамон обладал куда более сложным характером, чем могло
показаться на первый взгляд. Он опустился на престол с молчаливым вздохом.
Марк снова напомнил себе о том, что Патриарх отнюдь не молод. Разум и дух
Бальзамона были настолько сильны, что иногда забывалось о том, что тело не
всегда им послушно.
присутствующие. Он поднял руки к всемогущему богу над своей головой и
начал молитву, которую повторяли все вокруг. Марк впервые слышал ее
Конюшевский Владислав
Березин Федор
Лондон Джек
Ильин Андрей
Земляной Андрей
Пехов Алексей