буркнул Марк. Горгидас заливал раны бальзамом, который называл барбарум.
Это была разведенная водой смесь смолы, масла, уксуса, листьев мяты и
подорожника. Трибун морщился каждый раз, когда врач накладывал повязку,
пропитанную этим составом, не позволявшим ране воспалиться и загнить.
трогало его с тех пор, как погиб Квинт Глабрио.
Аршаум?
города. А зачем тебе?
последнее время. Его худощавость превратилась в худобу, а надо лбом справа
он срезал прядь волос в знак траура по Глабрио.
на этот вопрос. Я хочу поехать в Аршаум. - Он плотно сжал губы и, не
моргнув, ответил на прямой взгляд Скауруса.
опасно спокойным.
чиновников - вот бы они потолковали! Я служу в легионе, это верно, но
являюсь ли я частью его? Мне думается, нет, во всяком случае, не больше,
чем сапожник или булочник, работающий по договору. Но я ни то и ни другое.
Так что тебе придется заковать меня в цепи, иначе я откажусь выполнять
твой приказ.
заковывать Горгидаса в цепи. И дело было даже не в том, что грек был его
другом. Марк знал, что Горгидас упрям и заставлять его делать то, чего он
делать не хочет, - пустая трата времени и сил.
"Истории" записки об обычаях и религии аршаумов, и мне нужно знать больше,
чем хочет или может сообщить Ариг. Этнографию, как мне кажется, легче
изучать на месте.
же те из нас, которых ты вылечил? Некоторых ты ставил на ноги по
пять-шесть раз! Как же это? - Он показал на свою раненую руку.
таком-то здоровяке, - пожал плечами грек. В своем отвращении к себе он не
хотел замечать успехов, которые приносили его знания и опыт. -
Видессианский целитель смог бы залатать ее в течение нескольких минут
вместо полутора недель, и ему не пришлось бы беспокоиться о том, чтобы она
не воспалилась.
Некоторые болезни и раны они исцелять не могут. К тому же, излечивая
других, они теряют чересчур много духовной и физической энергии. Но ты
всегда делаешь все, что можешь.
силах, но Муниций был бы сейчас мертв, и Публий Флакк, и Котилий Руф и -
боги знают, сколько еще? Какой из меня врач, если я даже не могу понять,
какие силы дали им возможность выжить? - В глазах грека стояла печаль. -
Мы оба были свидетелями моей неудачи, верно?
его.
Если у меня есть хотя бы небольшой талант историка, возможно, я смогу
оставить после себя что-нибудь стоящее. Нет, правда, Марк, - сказал он, и
трибуна это тронуло до глубины души: врач никогда еще не называл его по
имени. - Вам всем будет гораздо лучше с каким-нибудь жрецом-целителем. Ты
и так пострадал более чем достаточно из-за моей неуклюжести.
последнюю соломинку, Марк спросил:
Марка, улыбнулся. - Мне будет не хватать рыжего бандита, несмотря на всю
его наглость. Но и это неважно: Гай Филипп может ругаться с ним до своего
смертного часа.
раз я радуюсь тому, что Бурафос примкнул к мятежникам. Его корабли не
только вынуждают тебя остаться с нами подольше, но и дают тебе время
поразмыслить над своим решением.
если бы все было иначе. - Грек помолчал. - Бесполезность - малоприятная
вещь. А теперь, с твоего позволения, я должен идти. Гавтруз обещал
рассказать мне легенды своего народа о завоевании Татагуша. Сопоставить их
с документами видессианских историков будет весьма любопытно, ты не
находишь?
трона. В этой церемонии почетное место занимал Бальзамон, сидевший рядом с
Императором. Каким-то образом духовному отцу Видессоса даже в богатых
одеждах из голубого шелка, расшитого золотыми нитями, удавалось выглядеть
сущим бродягой. Темная, пронизанная серебром борода не добавляла патриарху
величия, беспорядочно спускаясь на грудь, она скрывала вышитый жемчугом
воротник.
насколько это позволял протокол церемонии. Скаурус не видел ее уже больше
двух недель с той памятной встречи в дворцовом парке; дважды он просил об
аудиенции и дважды не получал никакого ответа. Он почти боялся встретиться
с принцессой глазами, но та кивнула ему.
стоять в толпе придворных у длинной колоннады Тронного зала. В этом море
жирных лиц ее худое, хищно-красивое лицо выделялось, как голова сокола
среди стаи голубей.
Виридовикса, и Марк порадовался, что того нет рядом.
как придворные собрались, медленно раскрылись, и в проеме показался
высокий мужчина. Его силуэт четко вырисовывался на фоне яркого солнечного
света, хлынувшего в зал из парка. Широкие уверенные шаги его казались
неуместными здесь, чуждыми этому залу, привыкшему к мягкой поступи
чиновников и скользящей походке евнухов. Тарон Леймокер был одет в чистую
одежду, висевшую на нем, как на вешалке: за время заключения он сильно
похудел. Несколько дней свободы не успели еще согнать с лица бывшего
адмирала серую бледность, появившуюся за долгие месяцы вдали от солнечного
света. Чисто вымытые волосы и борода все еще не были подстрижены. Скаурус
слыхал, что он отказался от услуг цирюльника, заявив: "Пусть Гаврас увидит
меня таким, каким я был". Больше, насколько знал трибун, Леймокеру пока ни
от чего отказываться не пришлось - ни одного соглашения заключено не было.
прямо в лицо Туризину. При видессианском дворе, где этикет имел такое
огромное значение, подобный взгляд был верхом грубости. Марк услышал, как
в абсолютной тишине трещат факелы. Затем медленно, исполненный
достоинства, Леймокер распростерся перед своим сувереном.
было грубейшее нарушение этикета - для таких случаев существовали
определенные, заранее предписанные формулы, и пренебрежение ими повергло
придворных в отчаяние.
имения, состояние и права снова возвращаются тебе.
опускаться на колени, но Туризин остановил его движением руки.
приступающий к заключению трудной сделки, чем как Автократор видессиан;
Леймокер подался вперед. - Что ты скажешь о том, чтобы поступить ко мне на
службу в качестве дрангариоса моего флота и выступить против Бурафоса и
Ономагулоса?
Туризина.
услышав столь ясную и смелую речь, болезненно резанувшую их слух. Но
Император казался довольным, и ответ его был таким же прямым:
казалось, был близок к обмороку. Туризин сидел с каменным, непроницаемым
лицом и, скрестив руки на груди, ждал окончательного ответа. Наконец
Леймокер склонил голову, спутанные светлые волосы закрыли его лицо.
выбросившего "солнца". Он кивнул Бальзамону. - Патриарх благословит твою