Джон УИНДЕМ

ПАУТИНА

Труднее всего мне бывает ответить на вопрос, который рано или поздно
всегда задают, когда о том заходит речь, и который звучит примерно так: "А
как вас-то угораздило впутаться в такое безумное предприятие?"

Я не обижаюсь. Отчасти, наверно, потому, что сам вопрос подразумевает
отношение ко мне, как к человеку здравомыслящему. Но тем не менее дать на
него достаточно здравый ответ я затрудняюсь.

Правдоподобнее всего получается, когда я объясняю, что когда-то был
несколько выведен из равновесия. Возможно, сказалось запоздалое
воздействие шока, едва заметное даже для меня самого, но достаточно
глубокое, чтобы сбить меня с толку, притупить восприятие и способность
правильно оценивать происходящее.

Я действительно думаю, что причина могла быть именно в этом.

Почти за год до нашей встречи с Тирри, после чего я оказался
"впутанным", произошел несчастный случай.

Мы ехали (точнее, за рулем была моя дочь Мэри, я сидел рядом с ней, а
жена сзади) по шоссе А272 недалеко от Этчингема. Думая, наша скорость не
превышала тридцати пяти миль, когда нас обогнал грузовик, несущийся на
всех пятидесяти. Я едва успел заметить, как занесло его задний мост и как
потом над нами нависла оползающая тяжесть груза...

Очнулся я через неделю, в постели. Прошли еще две недели, прежде чем
мне сказали, что ни жены, ни Мэри больше нет в живых.

В больнице я пролежал два месяца. Вышел излеченным, как мне казалось,
но оцепеневшим, потерявшим вкус к жизни, утратив всякую цель. Я оставил
работу. Теперь-то я понимаю, что именно этого и не следовало делать -
работа скорее чем все остальное помогла бы мне придти в себя, но тогда мне
казалось напрасным и требовало больше сил, чем я мог найти их в себе.
Поэтому я все бросил, жил в доме сестры неподалеку от Тонбриджа, бесцельно
и почти бездумно влача там свои дни.

Я не привык к бесцельному существованию. Похоже, если цели нет, -
образовавшийся вакуум рано или поздно чем-то надо заполнить, безразлично
чем, что подвернется под руку. Только так я могу объяснить свой
безраздельный энтузиазм, поглотивший здравый смысл, тот подъем
безрассудного идеализма, который отмел прочь трудности практической жизни
и, казалось, открыл наконец настоящую цель и оправдал мое существование,
как только я впервые услышал о проекте лорда Фоксфилда.

Жаль, что я ошибся. Хотелось бы передать во всей яркости сияние
надежд, открывшихся мне тогда. Именно из этой ткани скроены мечты. Но
передать это я не в состоянии, все исчезло, потускнело под пеленой
цинизма. Себя я вижу бредущим в полусне... и все же... и все же порой я
ощущаю отблеск мысли, рожденной идеалом, который мог бы возжечь пламя -
если бы судьба оказалась к нам благосклонной хоть однажды.

Первоначальная идея или зародыш идеи, выросшей в Проект Фоксфилда,
похоже, одновременно пришла в две головы - его светлости и Уолтера Тирри.
Первый публично заявил о своем приоритете, но известно, что второй в
неофициальной обстановке признавался, что именно он дал воодушевленный
импульс. Возможно также, что искру мысли высекла их совместная беседа, и
оба загорелись идеей, которую принялись неустанно разжигать.

По профессии Уолтер был архитектором, но, вероятно, больше его знали
как страстного и неутомимого борца за справедливость, часто выступавшего
на страницах нескольких еженедельников. И сложилось так, что он стал
довольно известным лицом, высказывающим свое мнение по самым различным
поводам. Поэтому, вполне возможно, в его утверждении, что именно он
подбросил лорду Фоксфилду ту идею, есть доля истины, и если кто возьмет на
себя труд посмотреть его "Письма в редакцию" за несколько лет, то ему,
вероятно, удастся обнаружить не только туманные наметки будущего плана, но
и ощутить, что Тирри считал себя человеком, призванным его осуществить,
исполнителем "милостью Божией", хотя может показаться, что только после
встреч с его светлостью несвязные обрывки мыслей приобрели форму.

А так случилось, может быть, потому, что его светлость мог даровать
плану больше, чем форму, - мог дать ему возможность осуществиться,
подкрепить деньгами, своим положением в обществе, пустить в дело связи.

Почему он был готов пойти на все это?

Ну, всякие хитроумные замыслы и сомнительные намерения. Причина была
совсем незамысловата и бесхитростна: он попросту искал способа оставить по
себе память.

В среде богатых людей, достигших преклонных лет, подобное желание
возникает не так уж редко. Поистине, для многих из них наступает такой
день прозрения, когда при взгляде на длинные ряды цифр в своих банковских
счетах они вдруг до боли ясно осознают, что не смогут унести их все с
собой, и тогда ими овладевает нестерпимое желание обратить множество
пустых нолей в ощутимый и по возможности помеченный их именами символ
успеха.

Во все века к богачам приходило такое желание, но теперь его стало
гораздо труднее осуществить - вернее, претворить в жизнь с требуемым
оттенком благодетельности; даже во времена первых миллионеров было легче.
Государство, теперь ставшее столь вездесущим, жаждет узурпировать и место
благодетеля. Область просвещения - и та уже не годится как сфера
благодеяний: образование общедоступно. Жилье прежних неимущих (ныне - "лиц
с низким уровнем доходов") худо-бедно оплачивает муниципалитет. Стадионы
строят на деньги налогоплательщиков. Публичные, и даже передвижные,
библиотеки содержатся за счет комитетов графств. Рабочий (называемый
теперь "человеком физического труда") клубам и институтам предпочитает
сверхурочные и телевизор.

Верно, можно еще субсидировать факультет-другой в каком-нибудь
университете, но не каждому потенциальному благодетелю придется по душе
такое приложение капитала: с одной стороны, если в факультете такого
профиля есть нужда, его уже обязательно кто-то будет финансировать, а с
другой - в наши дни, когда государство во все вмешивается, ни одно
благородное начинание нельзя считать застрахованным. По решению
министерства предполагаемое сосредоточие высшей учености может в мгновение
ока превратиться еще в один трамплин для технологов чьих-то фирм. Сегодня
поле деятельности для желающего увековечить себя, к прискорбию, так
сузилось, что лорд Фоксфилд, воспылав таким желанием, целых два года не
мог отыскать достойный приложения сил и средств благотворительный проект,
который не нашел бы поддержки ни со стороны министерства, ни со стороны
корпорации, за который бы не взялись никакие комитеты, организации или
общества.

Для его секретаря то были трудные дни. Распространилась весть, как
это часто бывает, что его светлость готов поддаться умелому нажиму, и
поэтому требовалась продуманная система защиты. Чтобы преодолеть все
барьеры и добиться аудиенции, претендент должен был предложить нечто
весьма достойное и убедительное, либо заручиться рекомендацией очень
влиятельного общества.

- Я поражался, что в наш век сохранились такие запасы желания
сотворить добро, - передают его слова, - но слишком большая часть этих
предложений была беспомощной и расплывчатой. Оказывается, у людей
чрезвычайно развито чувство долга по отношению к своим предкам - более
девяноста процентов предложений, с которыми ко мне обращаются, порождены
желанием сохранить что-либо, причем сбережение и сохранение сами по себе
почитаются достойным делом, и ощущение долга по отношению к будущему,
похоже, заключается для них просто в сохранении прошлого.

Вызывает беспокойство и их неравнодушие к животным. И я бы нисколько
не удивился, если бы кто-нибудь завтра обратился ко мне с проникнутым
искренней заботой о ближнем проектом реконструкции по всей стране
придорожных колод, из которых поят лошадей.

Однако может показаться, что его светлость сам себе воздвиг серьезное
препятствие на пути к осуществлению мечты из собственного тщеславия. Ибо
лорд Фоксфилд был индивидуалистом. Он достиг всего в жизни, следуя
исключительно собственному разумению, и ему сопутствовал такой успех, что
все его существо восставало против гипотетической возможности
ассоциировать его имя с неким благотворительным обществом. Действительно,
порой он любил повторять, что, не будь у некоторых общественных начинаний
единоличных покровителей, таких как Карнеги, Пибоди, Форд, Наффилд,
Нобель, Галбенкян, они не имели бы своего лица и того веса, который имеют
теперь. И совершенно ясна была непреодолимая притягательность для лорда
Фоксфилда таких примеров - в поступках этих известных личностей он видел
вызов себе, который не мог не принять, поэтому искал средства -
обязательно заметного средства - для выражения своего желания
облагодетельствовать человечество.

Никаких сведений о том, как он познакомился с Уолтером Тирри, не
сохранилось. Возможно, лорд Фоксфилд сам его отыскал. Уолтер постоянно вел
чернильную вендетту с остальными авторами писем в редакцию по поводу
различных социальных недостатков, и, вполне вероятно, что, когда на глаза
его светлости попался один из таких обменов ударами, он захотел повидать
автора. Во всяком случае, определенно можно сказать, что Уолтера в очереди
претендентов на финансовую помощь для своих уже готовых проектов не было.
Скорее, как я уже говорил, идея, рожденная в их беседе, постепенно росла,
развивалась в их умах, пока не превратилась в Проект.

А с этого момента все шансы на осуществление остальных планов и
предложений упали до нуля - поживиться за счет лорда Фоксфилда уже не было
дано ни организациям, ни отдельным лицам. Его светлость полностью потерял
склонность спускать свои деньги в чужие дренажные системы: он изобрел