Роберт Ф.ЯНГ

ЛЕТАЮЩАЯ СКОВОРОДКА

Марианна Сэммерс работала на фабрике сковородок. Восемь часов в день
и пять дней в неделю она стояла у конвейера, и каждый раз, когда мимо нее
проезжала сковородка, Марианна приделывала к ней ручку. Стоя у этого
конвейера, она сама без остановки плыла по огромному конвейеру, над
которым вместо ламп дневного света тянулись дни и ночи, а вместо людей
вдоль него стояли месяцы. Когда Марианна проплывала мимо очередного
месяца, он что-то ей добавлял или что-то у нее отнимал, и Марианне уже
казалось, что там, в конце линии, поджидает ее последний месяц, чтобы
приделать ручку к ее душе.

Иногда Марианна спрашивала себя, как это ее угораздило попасть в
такую колею. Но, думая об этом, она чувствовала, что попросту обманывает
себя и на самом деле знает, почему все так вышло. Колеи созданы для
бездарей, и если ты бездарь, то рано или поздно оказываешься в колее. А
если при этом еще и упрямишься, то в этой колее ты и остаешься.

Это совсем не одно и то же - танцевать в телепередаче или приделывать
ручки к сковородкам, везучей или невезучей - короче, если опять-таки
говорить начистоту - талантливой или бездарной. Можешь тренироваться или
пробовать, сколько твоей душе угодно, но если у тебя слишком толстые ноги,
ты никому не нужна и оказываешься в колее (иначе говоря, на фабрике
сковородок), каждое утро идешь на работу и делаешь там одно и то же,
вечером приходишь домой и думаешь одно и то же, и все время плывешь по
огромному конвейеру мимо безжалостных месяцев и приближаешься к последнему
месяцу, который тебя доделает, и ты станешь точь-в-точь такой же, как все
остальные...

По утрам она вставала и готовила завтрак в своей маленькой квартире,
а потом ехала в автобусе на работу. По вечерам она приходила домой и в
одиночестве готовила себе ужин, а потом смотрела телевизор. В уикенды -
писала письма и гуляла в парке. Ничто не менялось; Марианне уже казалось,
что ничего не изменится.

Но однажды вечером она пришла домой и обнаружила у себя на оконном
карнизе летающую сковородку.

День был самый обычный - сковородки, начальство, скука и усталость в
ногах... Часов в десять к ней подошел наладчик и предложил пойти на танцы.
Танцы намечались на вечер - компания каждый год устраивала на свои
средства танцы накануне Дня всех святых. Марианна уже успела отклонить
пятнадцать приглашений.

Мимо проехала сковородка, и Марианна приделала к ней ручку.

- Нет, я наверное не пойду, - сказала она.

- Почему? - растерянно спросил наладчик.

Он попал в точку - Марианна не могла ответить на вопрос откровенно,
потому что не была откровенна и сама с собой. И она повторила ту же
невинную ложь, которую слышали от нее все остальные приглашавшие:

- Я... я не люблю танцев.

- А-а. - Наладчик посмотрел на нее так же, как и пятнадцать его
предшественников, и пошел дальше. Марианна пожала плечами. Мне
безразлично, что они думают, сказала она себе. Мимо проехала еще одна
сковородка, и еще, и еще.

В полдень Марианна вместе со всеми поела в заводском буфете сосисок с
кислой капустой. Ровно в 12.30 шествие сковородок возобновилось.

После обеда ее приглашали еще два раза. Как будто она единственная
девушка на фабрике! Временами она начинала ненавидеть свои голубые глаза и
круглое румяное лицо, а иногда - даже свои золотистые волосы, которые
действовали на мужчин как магнит. Но ненависть к собственной внешности
ничуть ей не помогала - скорее наоборот. К половине пятого у нее уже
болела голова, и она до глубины души презирала весь белый свет.

Когда она вышла из автобуса на углу, мелюзга веселилась вовсю. Кругом
веселились ведьмы и крались гоблины, брызгали искрами бенгальские свечи.
Но Марианна не обращала на все это внимания.

Канун Дня всех святых - праздник для ребятишек, а не для побитой
жизнью старухи двадцати двух лет от роду, что работает на фабрике
сковородок.

Марианна дошла до своего дома и забрала внизу почву. Пришло два
письма: одно от матери, а другое...

Пока она поднималась в лифте на шестой этаж и шла по коридору к двери
своей квартиры, ей казалось, что сердце выскочит у нее из груди. Но она
заставила себя сперва распечатать письмо матери. Письмо было самым
обыкновенным и ничем не отличалось от предыдущего. Урожай винограда хорош,
но если посчитать, сколько денег уйдет, чтобы подрезать, подвязать и
продисковать, да еще во сколько обойдется конный пропашник и сколько
запросят сборщики, то увидишь, что от чека почти ничего не останется (а
когда еще чек придет и придет ли вообще...). Куры несутся лучше - словно
чувствуют, что яйца опять подешевели. Эд Олмстед взялся ставить пристройку
к своему складу (и давно пора!). Дорис Хикет родила мальчика в семь футов
весом. Папа тебя целует. Самое время тебе позабыть свою глупую гордость и
вернуться домой. P.S. Тебе было бы интересно взглянуть, как перестраивает
свой дом Говард Кинг. Когда он закончит, у него будет настоящий дворец.

У Марианны комок подступил к горлу. Дрожащими пальцами распечатала
второе письмо.

"Дорогая Марианна!

Я обещал больше не писать тебе, потому что уж столько раз писал,
просил вернуться домой и выйти за меня замуж, а ты даже не отвечаешь. Но
бывает так, что человеку не до мужского самолюбия.

Ты, наверное, знаешь, что я перестраиваю свой дом, и знаешь, зачем я
это делаю. А если не знаешь, то имей в виду, что ради тебя; да и купил я
его ради тебя. Хочу сделать большое окно, но не знаю, где: в гостиной или
в кухне. В кухне было бы хорошо, но оттуда будет виден только сарай, а ты
знаешь, какой у меня сарай. Если сделать это окно в гостиной, то оно
треснет в первую же зиму, когда подует ветер с северо-запада; зато из
гостиной был бы хороший вид на дорогу и на ивы у речки. Что делать, не
знаю.

Южные холмы, что за лугами, уже стали золотисто-красными - тебе это
всегда очень нравилось.. Ивы - словно в огне. По вечерам я сижу на крыльце
и представляю, как будто ты идешь по дороге и останавливаешься у моей
калитки; тогда я встаю, выхожу на дорогу и говорю: "Я рад, что ты
вернулась, Марианна. Ты же знаешь, что я люблю тебя по-прежнему". Если бы
кто-нибудь услышал, как я это говорю, он бы, наверное, решил, что я спятил
- ведь на дороге никого нет, и никто не стоит у моей калитки.

Говард."

...Это было в декабре; в бодрящем вечернем воздухе раздавались песни,
смех, хруст снега под ногами бегущих и пыхтение трактора, который тащил за
собой сани с сеном. Звезды сияли совсем близко - черные деревья касались
их своими верхушками. На холмах лежал снег, чистый и сверкающий в звездном
свете; вдали чернела опушка леса. Все разместились в сене на санях, а
Марианна ехала на тракторе с Говардом; трактор бросало из стороны в
сторону и дергало, а его фары освещали изрытую ухабами сельскую дорогу...

Говард обнимал ее, и их морозные выдохи смешивались при каждом
поцелуе. "Я люблю тебя, Марианна", - сказал Говард. Она видела, как эти
слова вылетали из его рта серебристыми облачками и уплывали прочь, в
темноту. И вдруг она увидела, как в воздухе перед ней повисли, едва
различимые, ее собственные слова, и тут же с изумлением услышала их: "И я
люблю тебя, Гови. И я тебя люблю..."

Марианна услышала тикающий звук. Она не могла вспомнить, долго ли она
так сидела и плакала. Наверное долго, подумала Марианна, даже руки и ноги
затекли. Звук шел от окна ее спальни; она сразу вспомнила, как вместе с
другими детьми приспосабливала булавки на веревках к окнам, и эти булавки
скреблись об оконные стекла в домах стариков, которые сидели в одиночестве
в канун Дня всех святых...

Она включила настольную лампу сразу, как пришла домой, и теперь свет
лампы весело разливался по ковру в столовой. Но у стен, за границей
освещенного круга, лежали тени; они сгущались в дверном проеме, за которым
была спальня. Марианна встала и прислушалась к звуку. Чем дольше она
слушала, тем больше ее охватывало сомнение в том, что это была проделка
соседских детей: тиканье было слишком равномерным - это явно не булавка на
веревочке. Несколько отрывистых звуков, потом - пауза, потом все
начиналось снова. Кроме того, окно спальни было на шестом этаже, и рядом
не было даже пожарной лестницы.

Если это не проделка детей, что же это? Узнать было легче легкого.
Марианна усилием воли сдвинулась с места, медленно подошла к двери,
включила в спальне верхний свет и вошла. Еще несколько коротких шагов - и
она у окна. Что-то мерцало на оконном карнизе, но невозможно было
рассмотреть, что это такое. Тиканье прекратилось, и снизу поплыл уличный
шум. Светящиеся прямоугольники окон в доме напротив складывались в узоры
на темном фоне, а неподалеку огромная голубая реклама гласила: "СТЕЛЬКИ
ФИРМЫ СПРУКА - ЛУЧШИЕ В МИРЕ!"

Марианна почувствовала себя увереннее, щелкнула шпингалетом и
медленно открыла окно. Сначала ей даже не пришло в голову, что светящийся
предмет перед нею - это летающая тарелка; она приняла его за перевернутую
сковородку без ручки. По привычке потянулась к вроде бы знакомому