Роджер ЖЕЛЯЗНЫ

ДНЕВНАЯ КРОВЬ

Я припал к земле за углом провалившегося сарая за разрушенной
церковью. Сырость просачивалась сквозь джинсы, но я знал, что мое ожидание
должно скоро окончиться. Несколько полос тумана живописно стелились над
промокшей землей, слегка колеблясь под предутренним ветром. Погода для
Голливуда...

Я бросил взгляд на светлеющее небо, точно определяя направление их
прибытия. Не прошло и минуты, как я увидел их, колышущихся по пути назад -
большое темное и поменьше бледное, существа. Как можно было догадаться,
они проникли в церковь через отверстие, где часть крыши провалилась
несколько лет назад. Я подавил зевок, когда посмотрел на часы. Пятьдесят
минут от этого момента до тех пор, пока солнце встанет на востоке. За это
время они должны улечься и заснуть. Может быть, чуть быстрее, но дадим им
немного времени. Некуда спешить.

Я потянулся и захрустел суставами. Я с большим удовольствием был бы
сейчас дома в постели. Ночи предназначены для сна, а не для того, чтобы
играть роль няньки для парочки глупых вампиров.

Да, Виржиния, это действительно вампиры. Хотя нечему удивляться.
Странно, что вы не встречали ни одного. Сейчас их не так уж много вокруг.
Фактически, они чертовски близки к вымирающему виду, - что и понятно, если
принять во внимание тот уровень интеллекта, с которым я сталкивался среди
них.

Возьмем, например, этого парня, Бродски. Он живет, простите,
пребывает, рядом с городом, в котором живут несколько тысяч людей. Он мог
бы посещать различных людей каждую ночь без опасения повториться, оставляя
своим поставщикам продовольствия (я понимаю, что таково название их
сейчас) немногим большее, чем слабую боль в горле, приступ временной
анемии и парочку вскоре забываемых царапин на шее.

Но нет. Он испытывает симпатию к местной красотке - некоей Элайне
Вильсон, экс-мажоретке. Приходит к ней много раз. Вскоре она впадает в
привычную кому и превращается в вампира. Хорошо, я знаю, что я говорил,
будто вокруг не так много вампиров, но лично я чувствую, что в мире их
могло бы быть гораздо больше. Но с Бродски это не популяционный пресс, а
только глупость и жадность. Никакой тонкости, никакого планирования.
Одобряя прибавление новых членов к неумирающим, я опасаюсь его беспечности
в проведении такой серьезной акции. Он оставляет след, который кто-нибудь
может обнаружить; он также ухитряется сделать так много традиционных
знаков и оставить так много примет, что даже в наше время разумный человек
мог бы догадаться, что к чему.

Бедный старина Бродски - все еще живущий в своем средневековье и
ведущий себя так, как будто он живет во время расцвета своей популяции.
Очевидно, ему никогда не приходило в голову рассмотреть это математически.
Он пьет кровь у некоторых людей, которые его чем-то привлекают, и они
становятся вампирами. Если они чувствуют так же, как он и ведут себя так
же, они продолжают и вовлекают несколько больше людей. И так далее. Это
похоже на письма по цепочке. Через некоторое время все станут вампирами и
не останется тех, у кого они берут кровь. И что? К счастью, у природы есть
способы обращения с популяционными взрывами, даже на этом уровне. Однако
внезапное ускорение пополнения в этот век масс-медиа может действительно
повредить этой скрытой экосистеме.

Но хватит философии. Время войти и заняться делом.

Я взял мой пластиковый пакет и пошел прочь от сарая, тихо ругаясь,
когда натыкался на стволы и получал хороший душ. Я прошел по полю к
боковой двери старого здания. Оно было закрыто на ржавый замок, который я
сорвал и забросил на кладбище.

Внутри я взгромоздился на прогибающиеся перила хора и открыл сумку. Я
вытащил блокнот для набросков и карандаш, которые носил повсюду. Свет
проникал через разбитое окно. То, на что он падал, было по больше части
ерундой. Не особенно вдохновляющая сцена. Какой бы ни... Я начал
зарисовывать ее. Всегда хорошо иметь хобби, которое может служить
оправданием для странных поступков, как какой-нибудь ледокол...

Десять минут, загадал я. Самое большее.

Шестью минутами спустя я услышал их голоса. Они не были особенно
громкими, но у меня исключительно острый слух. Здесь были трое из тех, кто
должен был быть.

Они так же вошли через боковую дверь, крадучись, нервно озираясь и
ничего не замечая. Сначала они даже не заметили меня, творящего
произведение искусства там, где в прошлые годы детские голоса заполняли
воскресные утра хвалой Богу.

Здесь был старый доктор Морган, из черной сумки которого торчали
несколько деревянных кольев (готов держать пари, что молоток был там же -
я думаю, что клятва Гиппократа не распространяется на неумирающих -
primum, non nocere, и так далее); и отец О'Брайен, сжимающий свою Библию
как щит, в одной руке, а в другой - распятие; и молодой Бен Келман (жених
Элайны), с лопатой на плече и с сумкой, из которой доносился запах
чеснока.

Я кашлянул, и все трое резко остановились и повернулись, налетев друг
на друга.

- Привет, док, - сказал я. - Здравствуйте, отец. Бен...

- Вайн! - сказал доктор. - Что ты здесь делаешь?

- Наброски, - объяснил я. - Я сейчас занимаюсь старыми зданиями.

- Проклятье! - сказал Бен. - Простите меня, святой отец... Вы здесь
за статьей для вашей чертовой газеты!

Я покачал головой.

- Действительно нет.

- Гас никогда не позволит вам напечатать что-нибудь об этом и вы это
знаете.

- Честное слово, - сказал я. - Я здесь не за статьей. Но я знаю,
зачем вы здесь, и вы правы - даже если я напишу ее, она никогда не
появится на свет. Вы действительно верите в вампиров?

Док уставился на меня холодным взглядом.

- До сих пор не верили, - сказал он. - Но, сынок, если бы ты видел
то, что видели мы, ты поверил бы.

Я кивнул и сложил свой блокнот.

- Ну ладно, - сказал я. - Я вам признаюсь. Я здесь, потому что я
любопытен. Я хочу увидеть это своими глазами, но я не хочу идти вниз один.
Возьмите меня с собой.

Они обменялись взглядами.

- Я не знаю... - сказал Бен.

- Это не для слабонервных, - сказал мне доктор.

- Я не знаю, как насчет того, чтобы еще кто-то участвовал в этом, -
добавил Бен.

- А кто еще знает об этом? - спросил я.

- Только мы, - объяснил Бен. - Мы единственные, кто видел его в
действии.

- Хороший репортер знает, как держать язык за зубами, - сказал я, -
но он очень любопытен. Позвольте мне пойти с вами.

Бен пожал плечами, доктор кивнул. Спустя мгновение, отец О'Брайен
кивнул тоже.

Я засунул мой блокнот и карандаш в сумку и слез с ограды.

Я проследовал за ними через церковь, через небольшой зал к открытой,
прогнувшейся двери. Док включил фонарь и направил свет на шаткий пролет
лестницы, ведущей вниз в темноту. Помедлив, он начал спускаться. Отец
О'Брайен последовал за ним. Лестница скрипела и шаталась. Бен и я ждали,
пока они не спустились.

Затем Бен засунул свой пакет с пахучим содержимым внутрь пиджака и
вытащил из кармана фонарь. Он включил его и начал спускаться вниз. Я
следовал прямо за ним.

Я остановился, когда мы достигли основания лестницы. В лучах их
фонарей я увидел два гроба, помещенные на козлы, а также нечто на стене
над большим из них.

- Отец, что это? - спросил я.

Кто-то услужливо навел луч света на это.

- Это похоже на веточку омелы, завязанную на фигуре маленького
каменного оленя, - сказал он.

- Вероятно, имеет отношение к черной магии, - предположил я.

Он перекрестился, повернулся и снял ее.

- Вероятно, так, - сказал он, разрывая омелу и разбрасывая куски по
комнате, разбивая фигуру и отбрасывая куски прочь. Я улыбнулся, теперь я
вышел вперед.

- Давайте откроем это и посмотрим, - сказал доктор.

Я помог им. Когда гробы были открыты, я не слушал комментарии о
бледности, сохранности, и окровавленных ртах. Бродски выглядел так же, как
и всегда - темные волосы, тяжелые темные брови, изогнутые челюсти,
небольшое брюшко. Девушка была прелестна.

Выше, чем я думал, с очень милой пульсацией у горла и почти синеватым
оттенком кожи.

Отец О'Брайен открыл свою Библию и начал читать, держа фонарик над
ней дрожащей рукой. Док поставил свою сумку на пол и что-то нащупывал
внутри нее.

Бен отвернулся со слезами на глазах. Я дотянулся до него и бесшумно
сдавил его шею, пока другие занимались своими делами.

Уложил его на пол и подошел к доктору.

- Что? - начал он и это было его последним словом.

Отец О'Брайен прекратил чтение. Он уставился на меня.