Михаил Кликин

Малыш и Буйвол

Анонс

Самый верный способ нажить себе неприятности - это встать на пути у какого-нибудь безумного мага или банды, притесняющей беззащитных деревенских жителей. Впрочем, виртуозные бойцы-наемники, лучник Малыш и мечник Буйвол, меньше всего думают о возможных неприятностях. Они всегда выступают на стороне обиженных, особенно если за это заплачено звонкой монетой, и горе злодею, если он решит, что способен противостоять двум доблестным воинам, которых после победы ждет неплохое вознаграждение!

Миры бесконечны, и всякий Мир бесконечен. Ничтожен лишь человек. Человек, осознающий свое ничтожество, - ничтожен вдвойне. И ничтожество его безгранично.

Белая книга Уакроана

Судьба - это груз, который несет человек. Но сбросив его, необходимо найти другую ношу. Иначе пустота оседлает человека.

Атэист

Свобода есть прорыв в этом мире. Свобода приходит из другого мира, она противоречит закону этого мира и опрокидывает его.

Я. Бердяев

Пролог

Закопченные стены пещеры сливались со мраком. Десятки свечей стояли на алтаре, но только две горели: одна - у ног бога, вторая - в его правой руке. В тишине слышно было, как трещат фитили.

Перед алтарем, склонив голову, опустившись на колени, замер изможденный человек. Четыре долгих часа он ждал, когда отзовется бог. Уже догорали толстые свечи, и слабел аромат сожженных магических трав, а бог все молчал.

- О, Локайох, - прошептал отчаявшийся человек. - О, Повелитель Рока, Творец Судеб. Твой слуга ждет...

И бог явился.

Серая тень скользнула во тьме. Разом погасли обе свечи. Мрак вспрыгнул на алтарь.

Человек закрыл глаза и услышал Его слова:

"Цепь судеб выстроилась. Все готово. Он скоро придет".

- Как я узнаю его, Творец?

Беззвучный ответ просочился в сознание:

"Тебе незачем его узнавать, раб судьбы. Просто жди".

- Да, Повелитель. Я буду ждать.

"Совсем скоро".

- Да.

Человек открыл глаза.

Кругом была тьма.

Бог ушел.

Судьба осталась.

Часть первая

ДИСК

Глава 1

Лето в этом году выдалось жаркое и засушливое. В общем-то и раньше погода не радовала местных крестьян обильными дождями, редко тучи перебирались через горный хребет сюда, в котловину, но в это лето солнце пекло совсем уж нещадно, подземные ключи в округе пересохли, в колодцах осталась лишь грязная жижа на самом дне. Воды едва хватало людям, огороды и поля сохли. Урожай погибал.

Страдала скотина. Трава на пастбищах пожухла, выгорела, сделалась сухой и колючей. Горячая пыль лежала кругом, стоило пройтись по бурому лугу, и целые облака ее поднимались в воздух, пыль забивалась в горло, в легкие, мешала дышать...

Шалрой шел позади стада, закрыв нос и рот плотной повязкой. На поясе у него была фляга с водой, в руке - длинный кривой посох. Широкополая шляпа спасала лицо от жгучего солнца. Он был бос, но не по бедности своей - здесь все так ходили. Простая одежда из грубой самотканой материи - длинная серая рубаха и свободные штаны - тоже ничем не отличалась от одеяний прочих крестьян...

- Харим! - крикнул Шалрой сквозь повязку. - Куда у тебя рябая пошла?! Гони ее назад!

Харим, долговязый нескладный юноша, заругался по-взрослому на отбившуюся корову, догнал ее, огрел посохом по спине, погнал к стаду.

- Рахель! - окликнул Шалрой идущего слева погонщика. - Твой край отстает! Не давай растягиваться!

Вдоль растянувшегося стада бегали собаки, кусали мосластых коров за ноги, басовито брехали, подгоняя, собирая в кучу отстающую скотину. Шалрой подумал, что от собак, пожалуй, пользы больше, чем от этих бестолковых подпасков...

Шалрой, Харим и Рахель гнали стадо к горам. Там, возле подножия хребта, была вода, там зеленели луга, росли деревья. Студеные ручьи сбегали со снежных вершин, питая почву. И исчезали в пересохшей долине, не добежав до селения, что стояло в самом центре котловины.

Они шли уже второй день, а горы были все так же далеки. Животные не желали никуда идти, и пастухи выбивались из сил, заставляя скотину хоть как-то двигаться.

Шалрой был за старшего. Он с удовольствием командовал своими подчиненными, ругался на них, яростно жестикулировал, когда не хватало слов. Харим и Рахель - молодые парни, ровесники, угрюмо молчали и старались не обращать внимания на окрики Шалроя. Но работу свою они делали добросовестно, отлично понимая, что жизнь деревни теперь зависит от них. Скотина - вот единственное, что еще могло помочь выжить крестьянам в это засушливое, неурожайное лето. Молоко и мясо - в пищу, шкуры и шерсть - на продажу...

Стадо шло вдоль пересохшего русла ручья. Горные вершины манили белыми шапками вечных снегов. Высоко стояло жгучее солнце.

Впереди показалась яркая зеленая полоска, отчетливо видная на буром фоне равнины.

- Вода! - крикнул Шалрой.

Но к воде они вышли только через пдлтора часа. Сперва появилась трава под ногами - не жухлая пыльная щетина, а сочная изумрудная поросль. Оголодавшая скотина не желала двигаться дальше. Животные останавливались, щипали траву, не замечая ударов пастушьих посохов и укусов собак.

Прошло немало времени, прежде чем стадо снова тронулось.

В канаве, что была когда-то полноводным ручьем, рос высокий тростник. Местами совершенно высохший, выцветший, он шелестел на ветру, гремел мертвыми острыми листьями. Но кое-где, в бывших заводях и омутах, там, где еще недавно стояла вода, тростник не успел усохнуть, и погонщики спускались на дно канавы, выдирали с корнем долгие побеги, набирая целую охапку длинных стеблей, обламывали ненужные верхушки и шли дальше за стадом, грызя белую тростниковую мякоть, чуть сладкую, сочную и слегка отдающую болотной тиной.

Вскоре среди тростниковых зарослей стали проблескивать лужи. Раскисшая земля на дне пересохшего русла чавкала под ногами. Теперь пастухи не лезли вглубь за мясистыми стеблями, потому что там, в тине и грязи кишмя кишели кровососущие пиявки и мелкие черви-паразиты, заползающие под кожу и вызывающие чесотку...

Животные, утолив голод, пошли быстрей. И горы вроде бы приблизились. Равнина начала полого, почти незаметно подниматься. На пути попадались огромные валуны, остатки древних скал, обглоданные ветрами и дождями. Источенные временем...

- Вода! - крикнул Шалрой. И на этот раз он не ошибся.

Впереди блестело озерцо - раньше в этом месте ручей круто поворачивал, огибая россыпь огромных каменных обломков, и за столетия бурное течение вымыло здесь большую глубокую яму, которая не пересыхала даже в самые засушливые годы.

Коровы заторопились, почуяв близкую воду. Принялись толкаться, лезть друг на друга. Жалобно мычали в давке молодые бычки. Козы, держась в стороне от суеты, тоже спешили к водопою. Только глупые овцы не понимали причины переполоха и безумной тучей метались меж пастухами и собаками, тара-Ща очумелые глаза и раздувая ноздри.

- Пошли! Пошли! - кричали люди. Собаки почти не лаяли, хватали за ноги отстающих животных, гнали к водопою. Псы тоже страдали от жары и жажды, но бросить сейчас стадо они не могли.

- Рахель! Куда прешь! Направо смотри! Харим! Гром тебя разрази! Куда ты ее гонишь? А, бестолочи! - Шалрой орал во всю глотку, размахивал руками. Он боялся, как бы стадо не рвануло со всех ног к воде, не потоптало овец, не раздавило коз. И телята совсем молодые в самой толкотне сейчас...

- Разделяй их! Разделяй! Харим, давай, давай своих вправо гони! Овец отгони! Не суй их под ноги! Держи! Держи!..

Но все прошло благополучно.

Так и не сорвавшись на бег, стадо спустилось к воде. Коровы забрели в омут по самое брюхо. Сообразительные козы отошли в сторону, туда, где вода была почище и где на берегу рос клевер. Овцы под присмотром псов дружно пили, раздуваясь, словно бурдюки.

После того как скотина утолила жажду и разбрелась по зеленому лугу, к воде сошли люди и собаки.

- Э-эх! - не раздеваясь, как был в штанах и рубахе, Шалрой прыгнул в воду и поплыл к противоположному берегу, к валунам и каменным россыпям. Харим и Рахель с легкой завистью следили за ним. Они не умели плавать. В деревне мало кто умел плавать, потому что этому негде было научиться.

Вечером приехал старый Мирх. Еще издалека замахал пастухам рукой, привстав в телеге, закричал что-то веселое - седые жидкие волосенки развеваются по ветру, сам худой, костлявый, одежда на нем болтается, словно на палках огородного пугала.

Собаки подняли головы, заворчали, скаля клыки. Покосились на хозяев: люди спокойны, значит, все в порядке. И вновь вернулись к своей основной обязанности - следить за стадом.

- Сказочник едет, - пробурчал Харим. Они с Рахелем игрались кривым пастушьим ножом, поочередно втыкая его в землю.

- Цыц! - прикрикнул на молодежь Шалрой, поднялся на ноги и не спеша направился встречать подъезжающего.

- Стой, старая! - прокричал Мирх, натянув вожжи. Сивая кобыла всхрапнула, задрала хвост, уперлась всеми четырьмя копытами в землю. Возница едва не свалился с телеги, чуть не кувыркнулся вперед, но успел-таки схватиться за большую бочку, что стояла за ним, накрепко привязанная к скошенным бортам.

- У-у, негодница! - погрозил Мирх лошади, но та даже ухом не повела. Опустила голову к земле, стала щипать траву мягкими губами.

Кряхтя и фыркая почище иного коня, старик долго спускался на землю, цепляясь за телегу, хватаясь за веревки, за упряжь, нащупывая неуверенной ногой упор, выворачивая шею, заглядывая себе за спину. Шалрой хотел было помочь старику, но Мирх свирепо посмотрел на пастуха, и Шалрой отступил.

- Негодное место нашли, - обрушился с критикой Мирх, едва только почувствовал под ногами твердую почву. - Вода не проточная. Глистов скотина нахватает, а мне потом лечи полынным семенем...

- На ночь встали, - развел руками Шалрой. - Завтра дальше пойдем.

- Дальше! - фыркнул старик. - На перевал, что ли? Куда уж дальше? За горы? Или еще далече? - Он хрипло засмеялся, закашлял в кулак.

- Я ходил, смотрел, - сказал Шалрой. - Вон за тем холмиком, не так далеко, будет хороший луг. Трава мне по пояс. Ручей течет. И лесок недалеко.

- Лесок! - снова фыркнул старик. - Что ты мне рассказываешь? Я в этих местах каждый камешек знаю. Всякую корягу, каждый родничок. Распряги-ка кобылу лучше. Пусть водички попьет.

- А глисты?

- Вот еще выдумал! Сроду тут глист не бывало! Шалрой пожал плечами и сноровисто принялся распрягать лошадь.

Харим и Рахель в отдалении все играли ножом, время от времени посматривая искоса на прибывшего старика и о чем-то негромко переговариваясь.

Прибежал здоровый пес, вожак стаи по кличке Лютый. Обнюхал старика, признал, высунул язык, улегся у его ног. Мирх, кряхтя, отдуваясь, присел на корточки, потрепал большую голову собаки, поиграл бахромой истерзанных в бесчисленных драках ушей.

- Что, старый? - спросил он у овчарки. - Небось намаялся с молодыми? Ничего-ничего. Ума у них мало, зато силушка играет.

- Поесть-то привез чего? - спросил Шалрой.

- А как же. Вон за бочкой сверток. Племянница тебе собрала. Уж не знаю, чего там.

- Переночуешь сегодня? Или сразу поедешь?

- Заночую. Как же. С одной дороги да на другую... Я уж не молодой.

- А чего тогда сам приехал? Некого послать, что ли?

- Зачем? У молодых свои дела... Ночью-то... Знамо... - Мирх закашлялся в кулак. А может, засмеялся.

Шалрой освободил кобылу от упряжи, спутал ей ноги, подошел к старику, держа узелок с едой.

- Пойдем, что ли, перекусим.

- Иди. Я есть не хочу. Мы здесь посидим, - Мирх чесал пса под челюстью.

- Как знаешь, - сказал Шалрой и направился к своим помощникам.

- Ну, что он? - спросил Харим, убирая нож, когда Шалрой приблизился. Спросил негромко, так, чтобы старик не услышал.

- Переночует. Завтра назад.

- А мы?

- Пойдем вон за тот холм. Там хорошее пастбище. Рахель поднял голову, спросил:

- Доить сегодня будем? Или утром?

- И сегодня, и утром.

- Бабья работа, - пробурчал недовольно Харим.

- Тебя забыли спросить! - Шалрой повысил голос. - Сейчас перекусим и за работу. Надо будет до темноты закончить.

- А дед чего?

- Чего дед?

- Есть не будет?

- Говорит, не хочет.

- Значит, нам больше достанется.

Шалрой отвесил подзатыльник Хариму, присел рядом с парнями, развязал узелок. Достал небогатую снедь, все, что смогла наскрести хозяйничающая племянница: каравай хлеба, четыре сморщенных худосочных огурца, ломоть сыра, яйца, в маленькой коробочке - соль. Разложил угощение.

- Налетай.

Умяли все быстро. Как-никак с утра во рту ничего не было, кроме пресной тростниковой мякоти.

- Ну, пойдем! - сказал Шалрой, поднимаясь.

- Бабья работа, - буркнул Харим.

- Давай-давай! Сейчас первый же под коровьи сиськи полезешь молоко сосать...

Солнце скрылось за горами, но было еще светло.

Летние вечера долгие, едва ли не до полуночи светится небо отблесками дня. Вроде бы и луна поднимется, а вокруг все еще ясно. Ночь заглянет в мир на три-четыре часа, побудет как-то украдкой, незаметно, смотришь - а уже светает, алеют облака на востоке. Через полчаса совсем развиднеется - вот и новый день. Жаркий, сухой, как и прежние...

- Эй, старый! - крикнул Шалрой. - Ведра-то привез?

- А то! - отозвался Мирх. - Я из ума еще не выжил. - Старик поднялся, подошел к своей телеге. Загремел жестью. - Разбирайте, всем хватит.

- Ты что это? Тоже с нами? - спросил Шалрой, завидя, что Мирх вытащил четыре ведра.

- А то! Хоть за сиськи подержусь, как когда-то раньше, - он затрясся всем телом, захрипел, заскрежетал - засмеялся, закашлялся.

- Скиснет ведь молоко-то, - вмешался Харим, - не довезешь по жаре...

- А ты не встревай! - оборвал его Мирх. - Не твоего ума дело...

Они пошли к стаду, охраняемому сворой овчарок.

Тридцать пять дойных коров, коз две дюжины - всех надо обойти, выдоить, слить коровье молоко в бочку, козье - в металлический бак. А еще телят восемнадцать голов, овец без малого четыре десятка, три барана, козел, трехгодовалый бык... Большое стадо. Вся деревенская живность здесь - доверили хозяева пастухам свое имущество, свое добро. Одна надежда в этом году на скотину. Вся надежда на пастухов.

- В следующий раз пусть бабы приезжают, - сказал Ха-рим. - Не мужицкое это дело - вымя оглаживать.

- Ишь ты! - фыркнул Мирх. - Мужик отыскался!

И в вечерней тишине зазвенели о жесть белые тугие струйки. Собаки подошли ближе, остановились, следя за людьми, выжидая, когда кто-нибудь неловкий опрокинет ведро. Коровы с подозрением косились на псов, но стояли смирно, лишь иногда. дергали ногами и стегали хвостами бока, отгоняя насекомых.

Дойку кончили уже за полночь.

Было еще довольно светло, хоть уже и высыпали на небо звезды и поднялся над снежными горными вершинами выгнутый серп месяца.

Харим слил в бочку последнее молоко, закрыл полупустую емкость дубовой крышкой, спрыгнул с телеги. Пробурчал:

- Бабья работа, - и пошатнулся от усталости. Старый Мирх, вроде бы совсем не утомившийся, усмехнулся, хмыкнул. Повторил за парнем;

- Бабья работа? - Он задрал голову к небу и хрипло засмеялся, двигая щетинистым подбородком так, словно что-то глотал или, напротив, отрыгивал. - Ишь ты! С ног валится, а все туда же! Бабья работа! Посмотрел бы я на тебя после мужицкой!

- Спать пора укладываться, - негромко сказал Шалрой. Он собрал ведра, убрал в телегу, осмотрелся.

Тихо. Горы молчат. Молчит пересохшая равнина. Молчат луга.

Скотина уже дремлет. Стоя спят коровы, подергивают складками кожи, отгоняя насекомых, настоящих или приснившихся. Лежат на остывающей земле телята, жмутся друг к другу, коротко помыкивают, словно жалуются на что-то. Козы смешались с овцами, сгрудились: не поймешь, где кто, где чья голова, где чей зад, не разберешь, кто лежит, кто стоит, кто висит, зажатый со всех сторон. Собаки вроде бы тоже спят, но настороженные уши их подрагивают, живут самостоятельной жизнью. Черные носы повернуты к ветру. Опытный вожак Лютый, словно понимая свою ответственность, осознавая собственную значимость, то и дело поднимает голову, оглядывается и вновь опускает челюсть на вытянутые передние лапы, закрывает глаза. Не спит.

Тихо кругом. Далеко разносятся людские голоса в ночной тишине. До самых гор.

- ...Утром снова доить?

- А как же. Мирх уедет, а когда потом вернется? Так чего коровам маяться? Заболеют же.

- Там уже не я приеду. Пошлю кого-нибудь. Стар уж я каждый день разъезжать.

- Пусть бабы приезжают. Сестра моя.

- Сами управимся. В деревне тоже делов хватает. Сыр кому-то надо делать, масло взбивать. Хлеб, какой-никакой, а тоже бы надо подобрать до колоска. Солому...

- Какой там нынче хлеб. Одно название.

- Да уж.

- Ведь скиснет молоко-то по жаре-то!

- А ты не каркай, не скиснет.

- Давайте спать.

- Отоспимся, когда костлявая придет.

- Долго ждать.

- Кому долго, а кому - два часка, да и доска.