Чтение 25–й страницы книги ~Княжич~

- Нет, - улыбнулась Любава.

И тут меня по плечу кто-то хлопнул.

- Княжич, ты к оружейнику? - Побор оказался.

- Да, болярин. А ты тоже туда?

- Стрелы нужны. Запас пополнить надобно. А это что за красна девица? - улыбнулся старик хитро.

- Это Любава, Микулина дочка, не признал, что ли?

- Какой красавицей стала. - Старик поклонился ей шутейно. - Утенком была, а стала белым лебедем.

- Да ладно тебе, болярин, - засмущалась Любава.

- Эх, - подмигнул болярин, - будь я помоложе, сватов бы заслал, - и засмеялся. - Ладно, пойду я. У Жирота увидимся. А ты, девка, отцу за меня кланяйся, - и ушел.

А мы все стояли посреди стогня, словно два дерева на высоком утесе. Стояли и смотрели друг на друга...

- Жди меня здесь, - спохватился я.

- Ой, - всплеснула руками Любава, - там же батюшка заждался. Он же пошел лодку пристроить, чтоб до утра посторожил кто, а я в город отпросилась. Бежать мне надо, Добрынюшка...

- Я скоро!.. - крикнул я и к оружейнику заспешил...

- Добрыня, ты сызнова со мной пойдешь? - Побор проверял каждую стрелу: ровная ли? Хорошо ли склеена? Не отвалится ли оперение? Остры ли наконечники?

Жирот нервничал. Знал, что привередлив болярин. Даже мелочи не пропустит...

- Нет, - ответил я, разглядывая новые щиты, ровными рядами расставленные вдоль стен оружейной башни. - Обойдутся без меня лучники. Я с Путятой буду. У нас дело особое.

- Жаль. Справный лучник из тебя получился. Болярин Дедята хотел тебя в свою лодью взять.

- Кланяйся болярину, - ответил я. - В другой раз сам к нему попрошусь.

- Вот и славно. Жирот, - повернулся он к оружейнику, - вот эти, - указал он на большую снизку стрел, - я забираю. А эти, - вторая снизка была поменьше, - никуда не годятся. Сможешь до утра переделать?

- Постараюсь, болярин. - Жирот пожал плечами.

- Ты уж постарайся. Сам понимаешь, не на игрища отправляемся. Стрела, она лететь должна, куда ее лучник отправит, а не куда ей самой вздумается.

- Сказал же, поправлю.

- Пойду я. - Старый лучник взял снизку. - Знаешь, Добрыня, а девка и вправду хороша. Не упусти ее, - подмигнул он мне и вышел из башни.

- И к чему придрался, ума не дам. - Жирот, по привычке, пожал плечами, разглядывая отложенные Побором стрелы. - Рассуди, Добрыня, чего болярину не понравилось?

- Ну, ему с кургана виднее, - ответил я.

- Людо, - позвал он стрельника, - вот это нужно к утру исправить. Справитесь?

- Так есть, - кивнул стрельник, забрал снизку и ушел в мастерскую.

- Жалко его, - вслед ему сказал Жирот. - Холопство его по зиме кончается. Я его уговаривал, чтоб остался. Не хочет. Говорит, что к своим мазовщанам вернется. Где такого стрельника взять? Эх... ведь как они с дочкой с моей жили... душа в душу... да забрал ее Даждьбоже... а Людо как чужой стал... эх... - махнул рукой оружейник. - А ты, княжич, просто так пришел, или дело у тебя?

- Дело, Жирот.

- Ну, рассказывай.

- Отец велел для меня кольчугу подобрать. Такую, чтоб под одежей не видно было.

- Ну что ж, пойдем посмотрим, что у меня тут есть...

- Погоди. Что это у тебя? - ткнул я пальцем в кинжал, что висел на его поясе.

Редкой работы был тот кинжал. Не нашей. И не варяжской. Видно, издалека пришел он, чтобы повиснуть у оружейника на толстом пузе. Когтем изогнутые ножны усыпаны камешками самоцветными. А в рукоять вправлен большой яхонт.

- Это? - гордо сказал оружейник. - Это из Булгара я привез, когда ты в свейской земле у варягов был. Отменной работы кинжал. Вот, смотри.

Он вынул из ножен клинок. Тот поразил меня.

Синие прожилки бежали по серому лезвию. Закручивались, свивались в причудливый узор. Завораживал клинок непонятной строгостью и поражал.

Я несколько мгновений, словно очарованный, рассматривал лезвие.

- Видишь узор? - спросил Жирот. - Как такое чудо сделать смогли? Не понимаю. Второй год над секретом бьюсь.

- Жирот, подари, - не стерпел я.

Он смерил меня взглядом. Вставил клинок в ножны. А потом махнул рукой. Отстегнул кинжал и протянул мне:

- Держи. Оружейник я, не воин. Тебе нужнее будет.

С трепетом я взял кинжал. Рукоять удобно легла в руку.

- Ладно, - сказал оружейник. - Налюбуешься еще. Пошли кольчугу тебе подбирать. Ивиц, - крикнул он, - где та кольчужка, что ты анадысь доделал?

- Тут она, батя, - услышал я из мастерской.

Я выскочил из оружейни, метнулся через стогнь. Головой туда-сюда кручу, Любаву высматриваю. Нет ее. Не дождалась...

А сам себя корить начал. Мол, на кинжал позарился, а Любаву забыл.

Только вот он, кинжал. На поясе. А Любаву найдем. Она про отца говорила...

Выбежал из ворот. К пристани поспешил...

А у воды толкотня. Погостище. С окрестных посадов и деревенек наехало огнищан. Кто чего натащил. Мен идет.

Присмотрелся я, а мен-то только для виду. Разговоры об одном - как Ингваря порешить? Шумят огнищане. Спорят. Всяк свой способ предлагает.

Особенно двое разошлись. Чуть но в драку друг на друга лезут.

Один маленький. Подол его рубахи по земле волочится. Сам всклоченный, будто волосы с бородой ему век не чесали. Ладони большие, крепкие. К сошникам привычные. Огнищанин, по всему видать.

Другой худой. Длинный, что твоя слега. В переднике, глиной измазанном. Волосы ремешком подвязаны, чтоб при деле не застили. Пальцы на руках тонкие. Длинные. К тонкой работе приучены. Горшечник. Здесь и круг его гончарный стоит. На круге корчажка недоделанная. Рядом горшки на земле расставлены. Да вот незадача - позабыл про них. Не до мена ему, не до торжища. С места вскочил, руками размахивает.

- Я, - кричит, - уж и горшок для волчары приготовил! Здоровущий! Посадим в него Ингваря, провезем по всей земле Древлянской. Пусть каждый в тот горшок плюет да сморкается. До тех пор возить станем, пока каган не захлебнется.

- Это легко ему будет! - маленький ему возражает. - Я другое дело предлагаю. На чепь надо Ингваря посадить. И Асмуду-воеводу тоже. Только так, чтоб они друг до дружки не доставали. Кагана откармливать, точно порося на убой. А Асмуду голодом морить. И так месяца четыре. А как каган отожрется, Асмуду с чепи спустить. Пусть он Ингваря живьем сожрет. Он до крови дюже охочий, вот и напьется досыти...

"Натерпелись люди от ласки киевской", - подумалось мне.

- Так ведь с горшком-то обидней! - кричит горшечник.

- Зато чепь надежней! - не уступает ему огнищанин.

Стоят, препираются. А погост вокруг шумит.

- Так что ж я, зря столько глины извел?

- Так ведь глина - тьфу. - Огнищанин корчагу схватил. - Тукни ее, она и рассыплется.

- Моя глина? - возмутился горшечник.

- Твоя, - кивнул коротышка. - Смотри, - и корчагу об землю хлоп.

И верно, рассыпался труд горшечника на мелкие черепки.

- Ты чего делаешь, гнида?! - взвыл горшечник. Подлетел к огнищанину и хлоп его по лбу. Тот кубарем полетел. Но лоб ничего, выдержал.

- Так ты драться? - вскочил он на ноги и горшечника всклоченной головой в живот боднул.

Вот и до свары дошли. Схватились длинный с коротким. Яростный у них бой вышел, да не долгий. Растащили.

- Ой, держите меня семеро! - маленький вырывается. - Я сейчас этого жердяя на лоскуты пущу!

- А ну-ка хватит вам ерепениться! - голос зычный всех перекричал. - Ишь распетушились.

Смотрю, а это Микула сквозь народ пробирается.

- Не запрягли еще, а уже погоняете! Ты, что ли, Ингваря в полон взял? - навис он над коротышкой. - Или ты? - повернулся он к горшечнику. - Чего вы шкуру медведя неубитого делите?

- Так Ингварь разве ж медведь? Волчара он пообкусанный, - попытался вырваться огнищанин.

Понял, что не сможет. Сник вдруг. На землю сел и заплакал навзрыд.

А Микула его, словно маленького, по нечесаной голове погладил.

- Тише, Рутын, - говорит. - Успокойся. Вот поймаем Ингваря, тогда и решим, как за детей твоих и внуков расквитаться. А ты чего? - строго взглянул он на горшечника. - Или не знаешь, что у Рутына в Малине Ингварь с Асмудой всю семью живьем пожгли?

- Так я чего? - Горшечник вздохнул тяжело. - У меня у самого сын здесь голову положил. Он же в младшей дружине у княгини был. Асмуд его первым со Святища скинул. Будет тебе, Рутын, - подошел он к огнищанину, подсел рядом. - Ласки прошу. Прощения.

- И ты меня прости, - рукавом вытер слезы огнищанин.

- Вот и ладно, - сказал Микула. - И ты здесь, княжич? - увидел он меня.

- Здраве будь, Микула. - Я ему в пояс поклонился.

- Вырос ты, я смотрю. Возмужал. Рад с тобой повидаться.

- И я рад. А Любава-то где?

- Так она ж в Коростень пошла. Думала тебя встретить. Разминулись вы, что ли?

- Разминулись, видать, - ответил я. - Побегу я, Микула, - и обратно к городу рванул.

У ворот Гутор стоит.

- Здраве буде, стражник. Я смотрю, ты бессменный?

- А ты чего, княжич, туда-сюда носишься?

- Да вот, девку ищу.

- Что, тебе в городе девок мало? - рассмеялся Гутор.

- То девка особая. Ты ее, случаем, не видал?

- Какая из себя?

- В сарафане алом. Лента в косе голубая, а кокошник у нее бисером расшит. Хорса лик на нем.

- Это чья ж такая будет?

- Нездешняя она. Микулы-огнищанина дочка. Ты Микулу-то знаешь?

- Как же не знать. - Стражник привычным жестом копье на плече поправил. - Микула - огнищанин крепкий. Всегда с почтением ко мне. И жена у него хорошая. Берисава-ведьма. Ты про их дочку спрашиваешь?

- Да. Любавой ее зовут.

- Видел я твою девку. В сарафане да в кокошнике. На Святище она пошла. К дубу.

- Что ж ты сразу не сказал? - разозлился я.

- Так ведь интересно было узнать, что за пригожая такая. Я ее сразу приметил. Что, зазноба твоя?

- Невеста, - ответил я и к дубу Священному поспешил.

На Святище не было никого. Я совсем растерялся. Подошел к дубу. Лбом к коре прижался:

- Даждьбоже пресветлый! Да куда ж она подевалась?

- Княжич, - услышал, и сердце враз, словно заячий хвост, затрепетало.

Гляжу, а Любава из-за дуба выходит.

Не сдержался я. Подскочил к ней. Обнял крепко. Прижал к груди. Точно боюсь, что она опять от меня скроется. Понял вдруг, что она маленькая. Худенькая, точно былиночка. Прильнула к груди моей. Доверилась. Такое в моей душе буйство началось. И... не знаю даже, как мои губы ее нашли.

А она на поцелуй мой ответила...

И я от счастья чуть в Навь не ушел...

Чую, как сердечко ее трепещет. А мое и вовсе сейчас из груди выпрыгнет...

И целую ее...

Целую...

В губы...

В глаза... В щеки...

И не верю, что такое может наяву быть... А потом она будто испугалась чего-то. Отстранилась. Вырываться из объятий моих стала.

- Ты чего, княжич, - шепчет, - сдурел, что ли?

- Да, - я ей в ответ говорю, - как есть сдурел. Не хочу отпускать тебя от себя. Так бы век целый с тобой стоял...

И снова поцеловал. Только понимаю, что она совсем не та, что мгновение назад была. Напряглась. Заледенела. Будто и не она вот только что ко мне льнула.

Отпустил ее сразу.

- Ты прости меня, Любавушка, - сказал. - Только нет мне жизни без тебя. Ни за Океян-Морем, ни в родной стороне. Ни на небе, ни на земле. Ни в Нави темной, ни в Яви светлой...

- Добрынюшка, - тихонько проговорила она, - вот и вырос ты, - а потом одним махом высказала: - Ты прости меня, глупую, только подождать нам надобно. Подождать. Не пришло еще наше время. Раны на душе моей не совсем затянулись. Сколько лет прошло, а они все еще кровью сочатся. Пойми. И прости...

- Что ты, Любавушка, я ж не дурень. Все понимаю...

- Вот и славно... - Она в глаза мне взглянула. А в глазах ее бездонных боль и тоска смертная.

- А теперь иди, - точно ножом мне по сердцу полоснула. - Мне здесь одной побыть надобно. С Покровителем поговорить. Да с собой в согласие прийти. Иди... - и отвернулась.

Ой как трудно мне было ее просьбу исполнить, как тяжело было оставить ее. Но что тут поделаешь? Пусто на душе стало. Как в леднике - холодно.

Поплелся я со Святища. А сам по дороге оглядывался. Может, остановит? Может, позовет?

Не остановила.

И не позвала.

А я на половине пути встал. Повернулся и крикнул то ли ей, то ли себе;

- Хоть век ждать буду!

16 сентября 945 г.

Визжат поросятами несмазанные колеса. Шатает воз на дорожных ухабах" Растрясло меня. Кажется, еще немного, и кишки наружу полезут.

А вол, что воз тащит, знай, идет себе помаленечку. Ползет обоз по лесной дороге навстречу неведомому. И неизвестно, когда до места доберется.

Шесть повозок в обозе.

Две с рухлядью мягкой. С куньими да беличьими шкурками. С бобрами карими. С волчьим мехом. Из старых запасов велел отец рухлядь доставать. Всю подклеть вытряхнули. Сверху шкурки новые, а внизу паршой побитые.

Два воза с житом. По дворам собирали. От каждого дома по горсточке. Не пожалели огнищане на благое дело. Кто и по три горсти сыпанул.

Еще повозка с медом. Это ятвиги постарались. Мед прошлым летом Велемудр прислал. Хороший мед. Жалко его. Да, может, еще обратно в Коростень вернется.

И последний воз с брагою. Восемь бочек. Одна к одной. На воз этот вся надёжа наша...

Мы ждали встречи, но все равно они появились внезапно. Обоз наткнулся на поваленное поперек дороги дерево и остановился. И тут же из бора высыпало с десяток вооруженных до зубов варягов.

Окружили нас со всех сторон. Десять воинов против шести возничих. Меня они в счет не приняли. Подумаешь, какой-то мальчишка расселся на верхушке горы из звериных шкур.

- Здраве буде, люди добрые! - замахал искалеченной рукой Куденя с первой повозки. - Вы чьи будете?

- Заткнись! - прикрикнул на него здоровенный варяг.

Он сграбастал бывшего лучника за шиворот. Стащил его на землю. Приставил к горлу кинжал. Сказал презрительно:

- Слушай, калека. Отвечай коротко, и останешься жить. Что вы за люди? Куда путь держите? Кто у вас главный?

- Мы люди князя Древлянского. Идем навстречу Ингварю. Главный у нас вон тот мальчонка, - кивнул Куденя на меня. - Он сын княжеский. Отпустите нас, разбойнички, - плаксиво запричитал он. - Мы люди подневольные. С нас небольшой спрос.

Вот тут настала моя очередь. Я встал на своей меховой горе. Горделиво задрал подбородок и заорал что было мочи:

- Эй, холоп! Ну-ка отпусти его немедля! И все от обоза назад! Я - княжич Древлянский! Ругу везу от земли, отцу подвластной, господину нашему Игорю Рюриковичу! Если не хотите, чтоб вас по всей Руси выискивали да боем лютым били, отпустите холопа моего и охраняйте, пока до Игорева становища не доберемся!

- И этот, я смотрю, поговорить любит, - скривился варяг. - Эй, Айвор, пощекочи-ка ножичком выблядка140 княжеского.