Павловича. Но что он мог сказать сыну? Какие претензии мог предъявить? Хотя
Артем никогда не давал ему повода, Геннадий Павлович подозревал, что сын
относится к нему как к старому, ненужному хламу, от которого давно пора
избавиться. Порой Геннадию Павловичу становилось любопытно, почему Артем все
еще терпит его присутствие? Зачем ему нужен отец, с которым он даже
разговаривать не желал? Родственная привязанность? Вряд ли. Артем стал
самостоятельным с тех пор, как вернулся из армии. А прежде он был попросту
предоставлен самому себе. Родители были настолько заняты собственными
проблемами, что редко вспоминали о сыне. Признательность за то, что отец дал
ему образование? Сомнительно. Что ему сейчас с этого образования? Геннадию
Павловичу даже приходила в голову мысль о том, что Артем не просто презирает, а
ненавидит его всей душой. За то, что, когда он был ребенком, отец почти не
уделял ему внимания; за то, что позже, когда он учился в престижном колледже,
отец не упускал случая напомнить, кому он должен быть за это благодарен; за то,
что он позволил матери уйти, бросив не только мужа, но и сына... Да мало ли еще
за что! Если начать вспоминать, то можно такого понавытаскивать! Существует ли
на свете хотя бы одна по-настоящему счастливая семья или же у всех только
скелеты в шкафах? Может быть, Артем потому продолжал жить с отцом, что хотел
навсегда сохранить ту, еще полудетскую злость, что отчасти сделала из него
того, кто он есть? Может быть, утрата ее для него равносильна потере самого
себя или того жизненного стержня, что не дает согнуться?
времени, когда Артем уходил на работу и Калихин-старший вылезал из кровати,
чтобы совершить обычный утренний моцион, в квартире уже почти никого не
оставалось, если не считать нескольких выживших из ума стариков. Ну, не
обсуждать же было, в самом деле, программу генетического картирования с
пенсионером Потемкиным, который готов был спорить на любую тему, но при этом
неизменно придерживался мнения прямо противоположного тому, что высказывал его
собеседник. Он являлся сторонником простой до примитива, но при этом
удивительно эффективной тактики спора: на всякое "да" Потемкин говорил "нет", а
на "нет" - "да". А если оппонент говорил: "Тут нужно подумать" или "На этот
счет у меня нет определенного мнения", Потемкин тут же вставал на дыбы и с
криками "Вот она где, реакция, скрыта!" убегал к себе в комнату, где тут же
включал на всю громкость радио. Или другой сосед, почти никогда не покидавший
квартиру, - Сивкин. Так он вообще через две минуты забывал, с чего начался
разговор, и при этом начинал страшно злиться или же, наоборот, впадал в
глубокое уныние. Жил еще в квартире старик Семецкий, пока не впавший в глубокий
маразм. Этот неизменно сводил любой разговор к воспоминаниям о прожитой жизни.
Нередко Семецкий увлекался и начинал пересказывать сюжеты фильмов, которые
видел в молодости, - при этом сам он искренне верил в то, что рассказывает
историю своей жизни. Семецкого Геннадий Павлович порою просто жалел, но
общаться с ним все равно было невыносимо муторно.
коридоре или на кухне, Геннадий Павлович всякий раз испытывал мучительную
неловкость, как будто опасался, что она может прочесть его мысли. Нет, помыслы
Геннадия Павловича были чисты, как снега Гималаев! Но он был вдвое старше
Марины. И, что, пожалуй, самое главное, он уже почти смирился с мыслью о том,
что многим его мечтам так и суждено остаться мечтами. Весь жизненный опыт, что
успел приобрести Геннадий Павлович, вполне определенно свидетельствовал о том,
что даже умеренный оптимизм легко оборачивается глубоким разочарованием. А
прыжки на краю пропасти отчаяния представлялись Геннадию Павловичу далеко не
самым увлекательным способом времяпрепровождения.
как обычно, лежал отвернувшись к стене и старательно делал вид, что все еще
спит. Но, когда сын уже взял со стула сумку и готов был выйти за дверь,
Геннадий Павлович неожиданно обратился к нему с вопросом:
Коптева? - Артем молча кивнул. - Его лабораторию подключили к выполнению
программы генетического картирования. И даже пообещали закупить новое
оборудование...
сформулировать те сомнения, что возникали у него, когда он в очередной раз
мысленно прокручивал в голове разговор с друзьями. Алекс даже не пытался скрыть
агрессивного неприятия новой национальной программы, но мотивы его оставались
для Геннадия Павловича туманными, а доводы Петлина казались всего лишь игрой
слов, иногда - удачной, иногда - не совсем. В замечаниях, что отпускал
Анатолий, чувствовалась затаенная нервозность, причину которой Геннадий
Павлович также не мог понять. И даже радость Юлика, которому наконец-то
представилась счастливая возможность восстановить работу лаборатории, казалась
не до конца искренней, - как будто его все же мучили сомнения, но он не хотел,
чтобы кто-то о них догадался. Быть может, он даже рассчитывал на то. что друзья
помогут ему избавиться от недобрых предчувствий, но, увы, этого не произошло.
Чем больше думал об этом разговоре Геннадий Павлович, тем явственнее
становилось ощущение, будто что-то было в тот вечер не так, - не так, как
обычно. Но что именно?..
беззаботное выражение и даже изобразил нечто похожее на улыбку.
дверную ручку, все же еще раз посмотрел на отца. Геннадий Павлович сделал вид,
что не заметил его взгляда, и Артем вышел из комнаты. Сухо щелкнул дверной
замок, и Геннадий Павлович расслабленно откинулся на подушку. У него было такое
чувство, словно ему чудом удалось избежать опасности; пока еще непонятная и
неопределенная, она не становилась от этого менее жуткой. Что-то зловещее
висело в душном, застоявшемся воздухе. Форточка была открыта - следовательно,
странное ощущение могло проникнуть в комнату извне. Что происходило вокруг? Что
происходило с этим городом, название которого никогда не определяло сути, в
душе которого было намешано столько всего самого разного, порой совершенно
несочетаемого, в диких, несусветных пропорциях, что, когда задумываешься об
этом, становится странно, почему он до сих пор стоит? И это с самого утра!
Представить страшно, что за процессы будут проистекать в атмосфере ближе к
вечеру.
глаз. Голова - словно ватой набита. Именно ощущение этой ватной бесформенности
и мягкости не давало возможности собраться с мыслями и начать наконец что-то
делать. Казалось, достаточно сделать самое незначительное, лишенное какого-либо
смысла движение - просто чуть приподнять кисть левой руки или повернуть голову,
- и это приведет к тому, что тело медленно сдвинется с места и поплывет,
подобно зыбкому облаку, влекомому едва ощутимыми токами воздуха. От одной
только мысли об этом к горлу подкатывал вязкий комок кисловатой тошноты.
хорошем. Самым приятным воспоминанием за последнее время была встреча в
"Поджарке", мысль о которой хотя и грела душу, но не вселяла покоя и
уверенности. И виной всему - Геннадий Павлович упорно не желал себе в этом
признаваться, но так оно и было - разговор о программе генетического
картирования. Или - генетической чистки. Юлику не понравился этот термин, но,
кажется, даже он разок употребил его. Странный какой-то разговор получился -
рваный, неопределенный. Когда Геннадий Павлович пытался припомнить его во всех
подробностях, ему начинало казаться, что каждый говорил меньше, чем знал. Или
меньше того, что хотел сказать, - это касалось в первую очередь самого Геннадия
Павловича. К тому моменту, когда Геннадий Павлович вошел в кафе, странная
атмосфера уже окутывала столик, подобно кокону, не видимому для глаз, но
ощутимому всеми фибрами души. И дело было даже не в словах, что были или не
были произнесены. Тон встрече задавала некая неопределенная напряженность, - не
в общении, а в желании понять друг друга. Все равно как если бы разговор
происходил у кровати безнадежно больного. Близкие друзья и родственники,
пришедшие навестить его, быть может, в последний раз, стараются вести себя
раскованно и непринужденно, - говорят о пустяках, натянуто улыбаются, строят
планы о том, куда они все вместе махнут, когда больной встанет на ноги. И при
этом все, включая самого больного, знают, что он обречен. Так зачем же они
делают вид, что все в порядке? Кому от этого легче? А никому! Просто людям
всегда, в любой ситуации удобнее оставаться в рамках обычного поведения. Тем
самым они бессознательно пытаются убедить себя в безусловной стабильности
своего существования. Что может со мной случиться, если день прошел так же, как
вчера? Я шел обычным путем, встречался с хорошо знакомыми мне людьми, говорил с
ними на привычные темы. Кажется, я даже не сделал сегодня ни одного лишнего
движения. Все было так же, как вчера, а завтра все будет в точности, как
сегодня. И так - изо дня в день, из года в год. Сохранять стабильность
собственного положения в пространстве - вот главная заповедь для того, кто
хочет жить вечно!
приподнял руку, чтобы провести ладонью по лбу. И в тот же миг его вновь
захлестнуло тошнотворное ощущение не то полета, не то бесконечного падения в
бездну. Продолжив уже начатое движение руки, лишь слегка изменив направление,
Геннадий Павлович скинул с себя одеяло, да так и остался лежать на спине,
вытянув руки вдоль туловища и глядя в потолок. Большое серое пятно в левом
дальнем углу осталось после того, как прорвало трубу отопления у соседей
сверху. Поперек потолка проходит трещина шириною в два пальца. Пенсионер
Сивкин, в комнату которого тянется потолочная трещина, твердил, что все дело в
том, что дом строили на скорую руку, да к тому же не настоящие рабочие, а
стройбатовцы. Спустя год после сдачи дом начал оседать, вот по нему и прошли
трещины. Еще год-другой - и дом вовсе завалится, похоронив жильцов под руинами.
Ну так то ж Сивкин, - если его послушать, можно решить, что конец света уже
Шилова Юлия
Корнев Павел
Лондон Джек
Смоленский Вадим
Афанасьев Роман
Витковский Евгений