Чтение 5–й страницы книги ~Тень воина~

- Ну-ка, Одинец, подержи его лезвием кверху, чтобы мне металл проще заровнять было...

Затупив топор, но зато сделав лезвие почти прямым, ведун нагрел его снова, проковал кромку, формируя новое лезвие:

- А теперь смотри, Одинец. Да и ты, Третя, тоже. Когда не целиком что-то калить нужно, а только край, как у топора, мы его в воду опускаем и качать начинаем, вверх-вниз, чтобы переход равномерный был...

Топор, опускаемый в болотную воду, возмущенно зашипел.

- А почему целиком не бросить, дядя? - пискнул от мехов младший.

- То, что не закалено, оно мягче. Кромка каленая - она острая, а основа под ней мягкая. Оттого топор и режет хорошо, и не раскалывается, коли на твердое что попадет. Нижний слой чуть сминается, и всё. Щербинка маленькая останется, или точить придется по новой. Но работать можно.

- Никак, хозяин новый появился? - заглянула в мастерскую бабулька в овчинной душегрейке почти до колен. - Беда у меня. На клюке на старой шип совсем сточился. Зима придет, на льду опять падать стану.

- А железо есть, новый сделать?

- Дык, милок, запасец здеся, помнится, был.

- Ступай, бабуля, к хозяйке. Ее кузня, ее уголь, ее железо. Как скажет, так и сделаем.

- А нож из косы сточенной сделать можешь? - спросил кто-то из-за старушечьей спины.

- Косарь али несколько маленьких? Хотя какая разница? Коли хозяйка разрешит - неси.

- Да ты, оказывается, кузнец?

- И ты здрав будь, Захар, - кивнул мужику Середин.

- Тут такое дело. Воротины у меня на железных петлях висели. Пока я катался, лопнула одна чуть далее петли. Может, сваришь?

- Железо на петле толстое?

- С мизинец.

- Не смогу, - развел руками Олег. - Для сварки такого железа кувалда нужна пудовая, моим молоточком не прокуешь. А тяжелого инструмента я не вожу, сам понимаешь.

- Так были же у Беляша кувалды!

- В схроне они, - подошла Людмила. - Ты, чужак, сделай бабе Вене шип, коли не лень. Чего ей мучиться?

- А коловорот сделать сможешь? - опять издалека спросил кто-то. - И нос на сохе оправить?

- Ты из двух старых ободьев тележных новые сделать могешь?

- А подкову?

Толпа у кузни собиралась на глазах. Да и чего удивляться, коли в деревне несколько месяцев никто с железом не работал? И тут вдруг черной волной в голову врезалась знакомая до ужаса смертная тоска:

- Твари безродные эти половцы! Всех степняков резать надобно, гноить под корень!.. - Он опять ухнулся в омут ненависти и тоски, ничего не видя и не понимая, не ощущая времени, пока наконец впереди не появилась светлая точка, к которой, словно по тоннелю, он устремился со всё возрастающей скоростью. - Давить их, давить! Давить ублюдков! Давить...

Середин попятился, теряя равновесие, уперся на что-то спиной, сполз на землю. Сжал ладонями виски, качая головой. Селяне молча стояли вокруг кузни, страх в их глазах смешивался с жалостью. Олег нашел глазами Захара:

- Сколько я тут... В беспамятстве опять... Долго?

- Не, не очень, - покачал головой мужик. - Может, тебе к волхву? Исцелит дед, он много умеет. Много годков богам жертвы приносит, все уж со счета сбились.

- Пустое... - Ведун сделал несколько глубоких входов и выдохов, поднялся на ноги. - Работа вылечит.

- Ты косарь мне сработать обещался, - втиснулся вперед рябой круглолицый парень.

- Всё я сделаю, всё! - вскинул руки Олег. - Только, мужики, давайте не сразу. Вы уж распределитесь как-нибудь. Опять же, с Людмилой тоже сговориться надобно.

- Так ты петлю сваришь?

- Я привезу струмент, - тихо кивнула женщина. - Пойдем, Тонечка, запрячь поможешь. До сумерек обернусь.

- Значит, Захар, приходи завтра, - пожал плечами Середин. - А ты.. Ну, давай свои обломки. Одинец, добавь уголька маленько, прогорает уже. Знаешь, как класть надобно?..

* * *

- Светлячок! Светлячок!

Сено зашуршало под руками, почему-то не отлетая в сторону, а забираясь за шиворот, опилки впивались под ногти, словно пытались его остановить - но он всё равно зацепил кончиками пальцев край доски:

- Светлячок! Света!

И увидел темное лицо, детские тела.

- А-а-а!

Олег скатился с полатей, согнувшись, выскочил иа улицу, сбежал с крыльца, судорожно ловя ртом воздух:

- Нет! Нет! Не-е-ет!!!

Мир вокруг молчал, замерший в морозном безмолвии - в небе кружились первые недолговечные снежинки, у болота кончики стреловидных листьев осоки серебрились инеем.

- Что, тяжело? - выйдя из дома, остановилась рядом Людмила.

- Не могу, - мотнул головой Олег. - Жить не хочется.

- Вот и мне не хочется...

Они помолчали, глядя на раскинувшуюся до леса смертоносную, но в то же время спасительную топь. Неожиданно женщина громко хлюпнула носом. Потом еще раз, и вдруг заревела в голос.

- Ты чего? - испугался от неожиданности Середин. - Ты это чего?

Он обнял Людмилу, прижал к себе, надеясь хоть немного приглушить звуки рыданий, кажущиеся в ночи громоподобными:

- Да что с тобой? Перестань!

- Я... Я... - сквозь слезы попыталась сказать она. - Тут... Не стой... Пропадают... Мужики пропадают... У воды...

- Это да, это верно, - удерживая за плечи, повел ее к дому ведун. - Пойдем отсюда, не нужно нам здесь стоять.

В избе Олег уложил ее на полати, укрыл сшитым из овечьих шкур одеялом - а сам привалился к стенке под окном, глядя в темноту. Спать ему совсем не хотелось. Пожалуй, он даже боялся закрыть глаза.

Едва окна просветлели - ведун с облегчением выскочил на воздух, разжег горн, кинул туда заготовку для защитной головной пластины, с нетерпением дождался, пока по ней пройдут все цвета побежалости, и стал охаживать ручником, стараясь думать только о том, как, куда и с какой силой опускать молоток. Работа шла до неприятного быстро - бывшая криница послушно принимала форму вытянутого пятиугольника с прорезями для ремней на четырех верхних углах.

К счастью, сразу после завтрака его встретил на улице Путята с лопнувшими ободами, по одному из которых он вдобавок прокатился колесом. Мужик хотел получить взамен один, и еще нож, шило и десяток гвоздей - уж непонятно, для какой надобности. Олег успел привыкнуть, что всё вокруг делалось из дерева и кожи, а крепилось на деревянных же шипах.

Едва управившись с работой и отправив Путяту торговаться с хозяйкой, Олег увидел Захара, несущего обещанную петлю. Разогрев до черноты, ведун слегка расклепал оба конца возле слома, присыпал флюсом из белого кварцевого песка, оставшегося в запасе от прежнего мастера, раскалил уже до ослепительной белизны - тут температуру нужно держать точно, тысячу триста - тысячу четыреста градусов. Недогреешь - не сварится. Перегреешь - пережог будет, вещь можно смело в мусор выбрасывать. Всё едино не прокуешь - крошиться станет под молотом, как рафинад.

С помощью Одинца, который удерживал один из концов петли средним, десятикилограммовым молотом, Середин торопливо проковал место сварки, разбрызгивая окалину и быстро превращая две короткие полоски в одну длинную, потом подровнял по сторонам, придавая железке прежнюю форму и размер, и, наконец, бросил назад в угли, предупредив паренька:

- Не качай! Металл отпустить надо, чтобы не покорежило. Потом еще нагреем, пройдемся ручниками и окончательно остудим. Спокойно, на воздухе. Петля ведь сыромятной должна быть - гнуться, но не лопаться. Так что подождем...

Вчетвером они уселись на пороге - бородач и ведун по краям, мальчишки посередине.

- Ну что, работнички, умаялись? - подошла Людмила и протянула глиняную крынку: - Вот, кваску холодного попейте. А ты, чужак, уж прости меня, беспамятную, от мыслей глупых никак избавиться не могу, всё забываю. Баньку я затопила тебе с дороги.

Захар громко крякнул, поднялся и двинулся вверх по проулку.

- К сумеркам возвращайся, дядя Захар! - крикнул вслед Одинец. - Аккурат петля твоя поспеет!

- Квасок понравился? - поинтересовалась у него женщина.

- Ага. Благодарствую, мам.

- А теперь иди воды для бани потаскай. И поболе! Ден десять, мыслю, не мылись. - Она присела рядом с ведуном: - Не серчай, чужак, что сразу не позаботилась. Совсем всё из рук валится, как одна осталась.

- Не чужак я, - вздохнул Середин. - Олегом меня зовут.

Лучше поздно, чем никогда. Приглашение в баню стало для него первым приятным известием за много, много дней.

Парился Олег долго, со вкусом. Сперва полежал на полке, согреваясь сухим жаром, пока пот не покрыл тело крупными каплями, пробив засаленные поры. Потом слегка ополоснулся и залез на полок снова, похлестался веником, еще раз ополоснулся, и опять вытянулся, пропитываясь щедрым теплом до мозга костей. Потом пришла Людмила и тут же плеснула на камни несколько ковшей воды. Пришла обнаженной - не принято как-то на Руси в бане стесняться. Это вроде как к доктору сходить. На улице голому показаться - стыдно, а перед врачом - ничего особенного. Была она из себя очень даже еще ничего. Несмотря на несколько родов, груди не отвисли, живот оставался подтянутым, а широкие бедра так и ждали появления новой жизни. Середин, чтобы не распаляться на чужое, отвернулся к стене, но добрая хозяйка принялась посыпать его спину золой, чтобы потом растереть мочалкой, облила водой прямо на полке, потом плеснула водой на камни и потребовала:

- Теперь меня пусти.

Олег, кое-как маскируя восставшую плоть, освободил место, облил женщину, растер золой ее тело и тоже принялся поливать камни, пытаясь спрятаться в клубах пара.

- Вон, шайку возьми, - усаживаясь, указала на низкое деревянное корытце женщина. - Ты чего, и не мылся без меня?

- Грелся, - кратко ответил ведун, смешивая воду.

Он с сожалением понял, что его уважительно пустили мыться в первую очередь. Вторыми идут женщины с детьми, а в третью, известное дело - банщики с овинными, кикиморами и прочей нечистью. Значит, нужно ополаскиваться быстрее да место освобождать. Валяться на полке, пока не надоест, не получится.

- Хорошо-то как, - пробормотала Людмила. - Я, кстати, мед вареный на крыльце в крынке поставила. Пусть после погреба чуток согреется. Так ты, коли понравится, мне не оставляй. Сморит с него, до полудня не встану.

- Спасибо, хозяюшка, - вздохнул Середин, наскоро растерся, вылил на себя воду и двинулся в предбанник. Там натянул чистую рубаху, вышел наружу. Навстречу с восторгом ломанулись дети.

И всё равно это было хорошо - сидеть на крыльце, не спеша посасывать хмельной мед, по вкусу похожий на темное пиво, смотреть на ползающие меж водяных окон неясные тени, слышать кряканье далеких уток, улетающих на юг за лучшей жизнью. Распаренное тело совершенно не ощущало воздуха - то ли холодно на улице, то ли жарко. Оно считало мир таким, каким хотело - и вокруг Олега царил маленький, локальный рай.

* * *

В заводи перед плотиной, поблескивая из глубины серебряными боками, кружила стайка мелких рыбешек. Изрядно их в этом году развелось, вполне можно и проредить. Нужно только снасть из дома принести. Олег заглянул в мельницу, добавил гречи в ворот над жерновами, побежал вверх по тропинке.

- Нет!! - попыталась протестовать против происходящего какая-то частица его души, но он всё равно услышал угрожающие голоса, укрылся в кустарнике, а когда половцы уехали - побежал во двор, раскидал сено под навесом, открыл люк, и всю его сущность захлестнула непереносимая тоска...

- А-а-а... - свалился он с полатей, выскочил во двор, уперся лбом в столб крыльца.

Боль потери разрывала душу, легким не хватало воздуха. Как же жить теперь? Зачем? Для кого? Пустота. Полная пустота. Разве возможна жизнь в пустоте?

Он спустился со ступеней, пересек двор, толкнул дверь бани, из предбанника шагнул в клубы пара. Крест испуганно обжег руку, послышалось недоуменное хихиканье. Белые рыхлые облака закружились в вихре, словно кто-то стремительный промчался от стены к стене, по голой ноге снизу вверх пробежало нечто мягкое. Послышалось тревожное шипение... Тут дверь снова хлопнула, и холодная рука рванула его наружу, в предбанник:

- С ума сошел?! Запарят ведь! За полночь давно.

- Ну и что? - обессиленно пожал плечами Олег. - Какая разница?

- Тяжело тебе? - Женщина ладонями взяла его лицо, повернула к себе. - Больно? Знаю, больно. У самой душу щемит. Но как же можно запросто так живот отдавать? Ты ведь не один в мире этом. Твоя боль - общая боль. Всех тех, кто надеется на тебя, верит, любит.

- Нет, Людмила, - покачал головой ведун. - Я-то как раз один. Жизнь моя, что пыль на тропе. Сдует ветер - и не заметит никто...

- Лжешь, не один, - глядя ему в глаза, не давала отвернуться женщина. - А как же селяне наши, что каждый твой день на месяц, почитай, вперед поделили? А как же дети мои, что навыки отцовские вспоминать стали. Как же я? Я ведь тоже, звон из кузни услышав, впервые в жизнь поверила. Ужели опять без куска и надежды оставишь?

- Разве я кому чего обещал?

- Так пообещай... - отпустила его Людмила. Ее глаза, ее лицо были совсем рядом, а в душе - полная пустота и одиночество. Олег наклонился вперед, коснулся губами ее губ - и женщина тут же ответила, не меньше его истомленная одиночеством и тоской. Из-за двери донеслось гнусное хихиканье, но за пределы парилки власть банщика и его приятелей уже не распространялась. Середин целовал лицо хозяйки, ее щеки, глаза, подбородок, а руки потянули наверх подол рубахи, сперва осторожно, а потом уже с силой рванув ее через голову. Людмила в ответ стащила шелковую рубаху уже с него. Олег прижал женщину к узкому окошку, затянутому выскобленной рыбьей кожей, подсадил на подоконник и слился с ней в единое целое, заставив стонать от наслаждения, впиваться пальцами ему в плечи, а губами - в губы, пока всё не завершилось волной очищающего сладострастия.

- Пойдем... - отдышавшись, крепко вцепилась ему в руку хозяйка. - Пойдем, неча тебе одному по ночам бродить.

"Оприходовали", - с усмешкой понял ведун, еще мгновение назад считавший, что это именно он овладел женщиной.

Людмила завела его в дом, уложила рядом с собой на застеленный тонкой периной топчан, голову пристроила у Олега на груди, словно боясь, что добычу опять куда-нибудь понесет, и вскоре благополучно провалилась в сон. Олег, заложив руки за голову, глаз не смыкал, стараясь понять, что же с ним происходит.

Тоска смертная - она, разумеется, не его, это мука Творимира, и теперь ведун отлично понимал, почему тот наложил на себя руки. Потеряв горячо любимую жену, детей-кровинушек своих, жить, конечно же, ни к чему. Не выдержал мужик. Не видел он больше смысла в том, чтобы работать, дышать, есть, смотреть на закат...

В животе булькнуло, словно пустое брюхо первым заметило: вот она, разгадка! Жить Творимир не хочет. А потому, когда начинается то, что и является наполнением жизни, душа его замыкается в своем горе, освобождая ведуна из плена. Есть, пить, мыться в бане и работать ручником дозволено Середину. Однако когда Олег сам покидает сознание во время сна - разум немедленно наполняется тем, что ныне составляет сущность несчастного Творимира.

Собственно, это объясняет всё. Почти всё. Мельник желает смерти и мести. А потому, судя по обрывкам его высказываний, которые слышал ведун, когда его сознание выметалось среди дня, бедолага осыпает половцев проклятиями, желая убедить всех остальных присоединиться к его мести. Оратор он, судя по всему, не ахти... Истерики свои Творимир закатывает именно тогда, когда народу вокруг много. Так что всё логично. Вот только вместо поддержки жалость он одну вызывает.

Что же, судя по всему, ситуация для ведуна складывалась не самая печальная: он всё-таки оставался живым, его не выкинуло из тела в полное небытие. Но и жить так - без сна нормального, с постоянной угрозой превратиться в людном месте в ничего не смыслящую истеричку - тоже нельзя. Нужно что-то делать...

* * *

Утром, когда петухи вдоволь прокричались, а с разных сторон деревни начали доноситься то стук, то ржание лошадиное, то ругань, свидетельствующие о том, что Сурава проснулась, ведун выбрал из поленницы охапку дровин понеказистее, высыпал их на утоптанную площадку перед кузней, запалил. Когда пламя разгорелось ему чуть ли не по пояс, вилами зацепил рядом с берегом пук тины пополам с покрытыми синей плесенью водорослями, кинул на костер. Огонь исчез, а к небу поднялся густой черный столб дыма. Ведун постоял несколько минут, глядя на деяние рук своих, а когда услышал позади торопливый топот - обернулся, окинул взглядом спешащих с ведрами баб и мужиков:

- Что, сбежались? Пожара, никак, испугались? Дружно все справиться решили?

Люди столпились в проулке, несколько успокоившись. Они поняли, что огонь селению не грозит, но пока недоумевали, что происходит.

- Да разве это беда, люди?! Разве огонь - это беда? Ну, сожрет он дом-другой, ну, попортит вам сараи. Так за пару дней вы ведь опять всё отстроите! Беда - это набег вражеский. Они не за добром, они за жизнями вашими приходят, за детьми вашими, за вами самими, чтобы в скот покорный превратить! Любо вам это, а, люди? Что же вы против огня ополчаетесь, а супротив половцев - нет?!

Тоска, подобно тошноте, уже рвалась наружу, удерживаемая только огромным усилием воли. Но когда прозвучали последние слова, она замерла где-то под горлом, заметно ослабив свой напор.

- А ну, скажи, Захар, - ткнул пальцем в старшего ведун. - Скажи, разве успокоятся степняки, коли дорогу к селениям вашим проведали? Разве не станут набегать каждый год, а то и по паре раз за год, пока не выскребут все погреба и амбары до донышка, пока не переловят всех, кого продать в неволю можно? Что, так и станете жить в покорности? Думаете по схронам отсидеться, каждый раз по трое-четверо неудачников отдавая? Не спрячетесь! Навсегда удачи и везения не хватит! Бить их надо, люди! Бить в зародыше, пока они вас не истребили! В логово их пойти, да и вырезать выродков, дабы другим неповадно было!

- Поди их, вырежи, - недовольно скривился Захар. - А ты знаешь, где логово их самое? Куда бить их идти? Степь большая, племен много. Поди угадай, кто тропы наши разнюхал. Опять же, половцев, сказывали, больше сотни было, если не две. А средь нас сколько ты ратников соберешь? Тридцать дворов, полста мужиков, да каждый третий али стар уже, али немощен.

- Я так мыслю, - уже без надрыва ответил Олег, - не только к вам половцы наведались. К мельнице не одна тропка тянулась. На конце каждой, думаю, по деревне. С каждого селения по три десятка - глядишь, и мы сотню мужей соберем. Ну что, лапотники? Станем за себя и детей биться али к степнякам дружно под ярмо пойдем?

- С кем биться-то? - мотнул головой мужик. - Кто душегубствовал? Половцев уму-разуму научить ни один человек честный не откажется - да где искать тех, кто землю нашу осквернил? Коли всех подряд карать, окромя новой крови ничего не получишь. А душегубы нынешние опять придут.

- Так что же теперь - ждать, да шею для хомута намыливать?

- Отчего намыливать? - пожал плечами Захар. - Раз пересидели, милостью Велеса и еще раз за болотом пересидим. А как по весне торговые гости на юг тронутся, у Кшени поспрошать надобно - может, кто на торгах услышит, что за кочевье набег устраивало. Тоды они по осени, как назад двинутся, перескажут всё. Опосля мы какого феню, торговца мелкого, подкупим в степь с товаром пойти да кочевье это поискать. Он познакомится, расторгуется, разведает, в каких местах этот род кочует, по каким путям и в какие времена ходит. Тогда уж и охотников скликать можно, да с ответным визитом ехать. А уж из нас никто от такого веселья не откажется, кузнец, тут ты поверь. Так, мужики?

- Да уж, покажем им, каковы мечи наши! - немедленно подтвердил какой-то мальчишка лет четырнадцати. - Поиграем кистенями по их головушкам!

- Купцы, фени, расторговаться, разведать... - сжал виски Середин. - Это сколько же лет пройдет, пока ты готов будешь кишки убийцам выпустить? Сколько раз тебе в схронах дрожать придется, сколько мальцов, девок или соседей твоих под лихой набег нежданный попадет?

- Быстро токмо блохи скачут, кузнец. Для сурьезного дела и подготовка сурьезная нужна. Али ты иные пути, дабы в секреты половецкие проникнуть, знаешь? А, чего молчишь, колдун Олег? Поворожи на нежить, уж простим, тебе ради благого дела.

- Поворожить? - Ведун, склонив голову, ненадолго задумался. - Ан и верно, отчего не поворожить. Слыхал я краем уха, что, когда степняки в деревню лезли, одного из них на косу кто-то поймал. Тушку куда дели? Найти ее можно?

- Словен! - закрутил головой Захар. - Дед, ты где? Куда половца своего дел?

- Дык, - от самой воды отозвался дедок с лохматой, торчащей во все стороны бородой, - что ж я его, сбитенем поить буду? Засадил косу-то под ребра, да и погнал телегу с добром до гати. Вестимо, уволокли своего степняки, родичам отдали.

- А еще кто? - требовательно спросил Середин. - Они же деревню вашу грабили! Неужели никого больше прибить не удалось? Ну, может, хоть одна тушка осталась?!

- Вроде за нами погнался один, - припомнила незнакомая женщина с бисерной понизью на кокошнике. - Да мимо гати промахнулся и в топь улетел. Сход-то у нас тайным сделан.

- Вытащили его, Лада, - тут же заметила другая. - Веревку кинули да вытянули.

- Проклятье на их род до седьмого колена! - сплюнул ведун. - Ладно, Захар, скажи мужикам, пусть мечи точат. Всё едино найду подход к душегубам. Чего-нибудь да придумаю.

День прошел за ковкой колец для бочек. Дело простое: обычная железная лента, никакого выпендрежа, металл - сыромятина. Но уж очень нудное занятие. А колец деревне требовалось аж сорок штук. Хотя, оно понятно - осень, заготовки.

Когда стало смеркаться, Олег поручил Одинцу разогнать до нужного размера последнее кольцо, сунул за веревку порток топор - сабля и кистень остались в избе - и пошел к воротам.

- Куда ты на ночь глядя, кузнец? - окликнул его селянин, скучавший на тереме. - Гляди, стемнеет - назад не пущу. Будешь до свету гулять.

- Пустишь, куда ты денешься, - отмахнулся Олег. - Ручей у вас тут течет, сказывали. Это где?

- Да вон, слева, - ткнул пальцем мужик. - Ну, где бабы белье завсегда полощут. Токмо ты туда не ходи. У нас там это... Место недоброе. Бабам всё равно, а нашему племени опасно.

- Ну, стало быть, там и веселее будет, - повернул ведун в указанную сторону.

Журчащий по камням ручеек шириной в полтора шага опасным не казался, не считая поворота перед самым впадением в болото. Тут вода, похоже, наткнулась на рыхлое место и вымыла омут шириной метра три, а какой глубины - и вовсе неведомо. Оглянувшись, Олег разделся догола, разбежался в несколько шагов и прыгнул в самую середину, поджав ноги. А то ведь головой в незнакомом месте нырять - недолго и шею свернуть.

Вода обожгла нестерпимым холодом. Ведун вынырнул, пошевелил ногами внизу. Нет, не достать. Видать, глубина изрядная, водяного спрятать можно, Потом неторопливыми гребками поплыл к берегу, моля великую Сречу о том, чтобы голени не свело судорогой. К счастью, обошлось - плыть-то было всего ничего. Зато шуму среди болотного спокойствия он наделал изрядно. Наверняка немало любопытных заявится узнать, кто тут воду баламутит, кому купаться в такой холод приспичило?

Выбравшись на траву, Середин побежал на месте, высоко вскидывая ноги и со всех сил крутя руками одеваться на мокрое тело было глупо. Потом во всём влажном точно не согреться будет. Зато, если кровь хорошенько по жилам разогнать, то и высохнешь минут за десять, и оденешься уже тепленьким

Крест под мокрой повязкой заметно нагрелся, и Олег улыбнулся себе под нос: разумеется, ну, какая же водяная нежить устоит перед таким соблазном! Тут тебе и сумерки, и жертва одна, и время холодное, когда мало кто на берегу засиживается.

- Это что за красный удалец, молодой удалец? - Голос прозвучал звонко и весело, никак не напоминая жалобно хныкающих болотниц или вкрадчивых русалок.

- Да вот, запылился на работе, ополоснуться в чистой водице решил, - так же бодро отозвался Середин. - Ужели мешаю? Тоже искупаться желаешь, красавица?

Крест уже не грел, а обжигал руку, и ведун резко оглянулся.

Девушка была одета. Одета в легкий сарафан, непрозрачный, свободно струящийся вдоль тела, под тканью явственно проступали высокая грудь и широкие бедра. Русые волосы собраны в косы, одна из которых лежала поверх лба, заменяя повойник, а остальные - собраны на затылке. Чуть продолговатое лицо, губки бантиком, забавный курносый носик, тонкие, но густые брови, круто изогнутые над глазами - именно такие, что принято называть соболиными. А глаза темные - настолько темные, что и цвета не определить, - зовущие, манящие.

Она подняла руку, показавшуюся в сумраке белоснежной, поманила молодого человека тонкими пальчиками. Олег потянулся было навстречу, но, сообразив, что вот-вот не устоит, вскинул ладонь и спешно начертал знак воды с указанием на переход по ту сторону.

- Фу, обманщик, - недовольно сморщила губы мавка и как-то сразу поблекла. Сарафан оказался весьма потертым и вдобавок мокрым насквозь. Руки - пусть и с тонкими пальцами, но не белыми, а серыми, одного цвета с волосами, пущенными косичкой надо лбом. - Как давно я к горячему телу не касалась...

- Ничего, потерпишь, - кивнул Олег.

- Смотри, - опустила взгляд на уровень живота Томила, - а он меня хочет.

Но стоило нежити сделать еще шаг, как ведун тут же начертил на траве защитную линию и, смахнув дыхание с губ, тряхнул им по обе стороны черты.

- Чего тебе стоит? - опять остановилась мавка. - Дай горячих губ коснуться. Холодно мне в воде. Хоть чуток согреться. Души пить не стану. Ты ведь водяному свояк, нельзя.

- Ты же сама такую жизнь выбрала. - Олег на всякий случай начал одеваться. - Чего теперь жалишься?

- Ай, и хорошо выбрала, - неожиданно улыбнулась нежить и покачала головой. - Ко мне ныне каждый мужик тянется. Кто увидит - никак мимо не пройдет. А раньше я, знаешь, какая была?

Томила выпучила глаза, как морской окунь, растянула в стороны рот и выставила длинный горбатый нос. Картинка и вправду показалась... Не девушка месяца, в общем.

- Так бы и осталась где в приживалках, нецелованная. А ныне меня уж всякий, кто встретит, обнимать тянется...

Она повернулась, прошла к воде, поелозила среди осоки босой ногой. Середин увидел черную, словно в пролежнях, спину. Кое-где сквозь гнилую плоть проступали кости. Да, этой стороной она, наверное, не поворачивалась ни к кому. Мавка...

- Неужели в баньке горячей попариться не хочется? Булочки, молочка покушать?