Вместо этого он увидел бога.
струится его кровь, когда его разрывают на части обезумевшие жрицы,
подстрекаемые к преступлению своей женской сутью каждый год в это осеннее
утро ради еще более истового служения богу. Как рвут на куски плоть
умирающего бога в служении двум богиням, которые любили его и были ему
матерью, дочерью, сестрой, невестой круглый год и все годы с тех времен,
когда Эанна дала имена звездам.
этого утра на переломе времени года. Этого утра, которое должно было стать
предвестником, обещанием наступления весны и окончания зимы. Этого
единственного утра в горах, когда богу, который был человеком, суждено
быть убитым. Растерзанным и убитым, чтобы его положили на его место, в
землю. Чтобы он стал землей, в свою очередь орошенной дождем слез Эанны и
горестными слезами нескончаемых подземных ручьев Мориан, извивающихся от
неутоленного желания. Убитым, чтобы возродиться и снова быть любимым, все
сильнее с каждым минувшим годом, с каждой смертью в одетых кипарисами
горах. Убитым, чтобы быть оплаканным, а затем восстать, как восстает бог,
как восстает человек, как поднимается пшеница на летних полях. Восстать, а
затем возлечь с богинями, со своей матерью и невестой, сестрой и дочерью,
с Эанной и Мориан, под солнцем и звездами, и кружащимися по небу лунами -
голубой и серебряной.
вверх по склону горы, их длинные волосы развеваются за спиной, они гонят
бога-человека к пропасти над стремниной Касаделя.
кустарников срывают с женщин одеяния, как они сами охотно остаются
обнаженными, чтобы бежать еще быстрее, как глотают на бегу кроваво-красные
ягоды сонрай, чтобы одурманить себя и подготовить к тому, что им предстоит
совершить высоко над ледяными струями Касаделя.
знающими и отчаянными одновременно, пока он стоял у края пропасти, словно
загнанный олень, на предопределенном, заранее выбранном, исконном месте
своего конца. И Дэвин видел, как женщины настигли его там, как по их телам
струилась кровь, а волосы развевались по ветру, как Адаон склонил свою
гордую, великолепную голову перед роком их терзающих рук, зубов и ногтей.
они перекликаются друг с другом в экстазе или страдании, терзаемые
неудержимым желанием, или безумием, или горечью, но во сне их крики были
беззвучными. Вместо криков всю эту дикую сцену среди кедров и кипарисов на
склонах гор сопровождал единственный, пронзительный звук тригийской
пастушеской свирели, которая играла мелодию его детства где-то высоко и
далеко.
сомкнулись вокруг него у пропасти над Касаделем, Дэвин увидел, что лицо
терзаемого бога было лицом Алессана.
стал править в Астибаре, этот город, любивший называть себя "Большим
пальцем, который управляет Ладонью", славился некоторым аскетизмом. В
Астибаре обряды прощания с покойником никогда не проводились в присутствии
усопшего, как в других восьми провинциях. Такая процедура считалась
излишней, так как возбуждала слишком сильные чувства.
разместили на стульях и скамьях, расставленных по периметру двора, и на
балконе, тянущемся вдоль внутренних комнат двух верхних этажей. В одной из
этих комнат, украшенной подобающими случаю драпировками - серо-голубыми с
черным, лежало тело Сандре д'Астибара. На его веки положили монеты для
уплаты безвестному привратнику у последних врат Мориан, в руки положили
немного еды, а ноги обули в башмаки, поскольку никто из живых не знал, как
долог последний путь к богине.
города и дистрады, кто не побоится запоминающих взоров барбадиорских
наемников, несущих караул снаружи, могли пройти цепочкой мимо его гроба и
бросить серебристо-голубые листья олив в хрустальную вазу, уже стоящую на
постаменте во дворе.
матросов, слуг, мелких купцов - должны были пропустить во дворец позднее.
Сейчас снаружи доносились их голоса: они собрались, чтобы послушать музыку
обряда отпевания старого герцога. А пока что во дворе образовалась самая
необычайная смесь мелкого и высшего дворянства и богатого купечества,
какую Дэвину еще не доводилось видеть в одном месте.
Праздник Виноградной Лозы. А приехав в город, они не могли пропустить
обряд прощания с Сандре, пусть даже многие, или большинство из них,
страстно ненавидели его во время правления, а отцы или деды некоторых даже
покупали яд или нанимали убийц лет тридцать назад в надежде увидеть этот
обряд намного раньше.
спокойный и торжественный вид, какой обычно бывает у всех священников,
словно они причастны к тайне, сообща охраняемой ими от простых смертных.
которую Томассо приказал отвести для них. Там было накрыто обычное
угощение, а кое-что далеко выходило за рамки обычного. Дэвин, например, не
помнил, чтобы где-нибудь музыкантам подавали голубое вино. Это был
экстравагантный жест. Тем не менее он не соблазнился: было еще слишком
рано и он чересчур нервничал. Чтобы успокоиться, Дэвин подошел к Эгано,
который, как обычно, лениво барабанил по столешнице.
пришепетыванием. - Будем делать то же, что и всегда. Будем делать музыку.
сухо. Он подошел к столам, и один из двух ожидающих приказаний слуг
поспешно налил ему воды в хрустальный с золотом бокал, который стоил
больше, чем все, чем владел Дэвин в этом мире. Через несколько мгновений
Менико подал знак, и они вышли во двор.
певцов. Пока.
проявилось в то утро, а если и проявилось, то лишь в сосредоточенности и
напряженности их согласованных движений.
ней. В своих серо-голубых туниках и черных перчатках, скрывающих ладони, с
худыми набеленными лицами они выглядели поистине потусторонними
созданиями. Именно этого добивался от своих танцовщиц Менико. Танец не
должен быть зазывным или искушающим, как считали в некоторых труппах, или
просто грациозной прелюдией к основному выступлению, как понимали его в
некоторых других труппах. Танцовщицы Менико были проводниками, холодными и
непреклонными, в царство мертвых. Постепенно, неумолимо их медленные,
торжественные движения, бесстрастные, почти нечеловеческие лица заставили
погрузиться в молчание эту своенравную, гордую собой аудиторию.
запели "Призыв" к Эанне, богине Огней, которая сотворила этот мир, солнце,
две луны и россыпь звезд-алмазов в ее диадеме.
чтобы создать впечатление обманчивой безыскусности, артисты Менико ди
Феррата безжалостно уносили вместе с собой дам, и господ, и владетельных
купцов Астибара на вершину печали. Оплакивая Сандре, герцога Астибарского,
они оплакивали, как и подобает, умирание всех смертных детей Триады,
которых лишь ненадолго впустили во врата Мориан побродить по земле Адаона
под огнями Эанны. На столь сладкий, и горький, и короткий отрезок времени.
ледяную вершину, куда, казалось, зовет его свирель Алессана.
землю низкими звуками своей партии. Он видел двух танцовщиц, то
застывающих, словно статуи, то кружащихся, словно пленницы, рвущиеся из
силков времени, и в соответствующий момент его собственный голос в
сопровождении двух сириний взмыл в то пространство, которое им втроем
предстояло заполнить, в ту середину, где жили и умирали смертные.
обрядам отпевания, уже давно им определенный. Он вложил в него сорок лет
служения искусству и проведенной в дороге жизни, которая привела его к
этому мгновению сегодняшнего утра. Еще только начиная петь, Дэвин
почувствовал, что его сердце переполняет гордость и искренняя любовь к их
тучному, скромному руководителю, благодаря которому артисты оказались
здесь и творили свою музыку.
своего блага и своих слушателей. Томассо заранее обсудил все с Менико, и
теперь наверху должно было начаться движение благородных лордов мимо гроба
Сандре. После труппа исполнит последние три части обряда, завершив их
"Плачем" Дэвина, а потом тело снесут вниз и впустят толпу, ожидающую за
воротами с листьями для хрустальной вазы.
себе была наивысшей похвалой. Они снова вернулись в отведенную им комнату.