Чтение 12–й страницы книги ~Алтын-Толобас~

безопасное, а кроме того от попутчиков, большинство из которых
путешествовали по России не впервые, удалось получить немало ценных сведений
о таинственной, полусказочной стране, в которой капитану, согласно
подписанному договору, предстояло прожить целых четыре года.

Купцы были люди степенные, всякое повидавшие и ко всему привычные. От
жадных русских губернаторов и магистратов откупались малой мздой, лишнего не
платили, а опасные леса и пустоши, где poschaliwali (это слово означало
"немного разбойничали"), объезжали стороной. На крайний же случай, если
уберечься от встречи с лихими людьми не удастся, уговор был такой: с фон
Дорна за пищу и корм для его лошадей денег не берут, но за это он обязан
командовать караванной охраной, биться честно, до последней возможности, и
купцов с их имуществом разбойникам не выдавать. Посему в глухих местах
Корнелиус выезжал вперед, воинственно озираясь по сторонам (мушкет поперек
седла, кобуры расстегнуты). За ним -- четверо кнехтов, тоже с мушкетами.
Потом повозки (по сторонам дороги еще двенадцать вооруженных слуг), а уже
сзади -- купцы, при саблях наголо и пистолях. Раза два или три на обочине
подрагивали кусты, и невпопад, среди бела дня, начинала ухать сова, но
напасть на таких серьезных людей никто из гулящих так и не осмелился. В
общем, уговор для Корнелиуса получился выгодный.

Одна беда: каждый вечер, на привале, когда сцепляли возы кольцом и
расставляли часовых, почтенные коммерсанты за неимением иных развлечений
просили снова и снова рассказать, как бравого мушкетера в первой же русской
деревне опоили, раздели· догола и выкинули за околицу. Всякий раз было много
смеху и шуток, рассказ не надоедал. Правда, и сам фон Дорн заботился, чтоб
история от повторения не закисала -- придумывал все новые подробности, чем
дальше, тем курьезней и невероятней.

-- Вам бы не шпагой, а гусиным пером хлеб зарабатывать, господин
капитан, -- не раз говорил Майер, держась за толстые бока и утирая слезы.

-- Книжные издатели платили бы вам за сочинительство золотом. Особенно
мне нравится слушать, как вы впрягли бестию-трактирщика в телегу и заставили
его везти вас к полицейскому начальнику. И еще, как важно вы шествовали
нагишом через всю деревню, а молодки заглядывались на ваши стати через
забор.

Про телегу Корнелиус, конечно, выдумал, но приключение в деревне
Неворотынской в самом деле вышло недурным, даже и без небылиц. Теперь фон
Дорн вспоминал эту историю с удовольствием, гордясь, что при такой ужасной
оказии не растерялся, а сумел вернуть имущество и примерно наказать воров.

Голышом через деревню он шел, это правда -- а как иначе было добраться
до проклятой корчмы? Но молодок он никаких не видел, да и вообще по пути ему
никто не встретился. Перед тем как подняться на крыльцо кабака (по-туземному
kruzchalo) Корнелиус взял из поленницы суковатое полено.

Пропойцы (по-русски pjetsukhi) оглянулись на голого человека с
интересом, но без большого удивления -- надо думать, видали тут и не такое.
Двух прислужников, что кинулись вытолкнуть вошедшего, фон Дорн одарил:
одного с размаху поленом по башке, другому въехал лбом в нос. Потом еще
немного попинал их, лежащих, ногами -- для острастки прочим, а еще для
справедливости. Не иначе как эти самые подлые мужики его, одурманенного да
ограбленного, отсюда и выволакивали.

Кабатчик (по-русски tszelowalnik) ждал за прилавком с допотопной
пистолью в руке. От выстрела капитан увернулся легко -- присел. После
ухватил каналью за бороду и давай колотить жирной мордой об стойку. И в
блюдо с грибами, и в черную размазню (это, как объяснили купцы, и была
знаменитая осетровая икра), и в кислую капусту, и просто так -- о деревяшку.
Удары были хрусткие, сочные -- Корнелиус отсчитывал их вслух, по-немецки.
Пьецухи наблюдали с уважением, помочь целовальнику никто не захотел.

Сивобородый сначала терпел. На zwei und zwanzig стал подвывать. На
dreissig заплевался кровью прямо в капусту. На drei und vierzig перешел на
хрип и попросил пощады.

Те же самые слуги, которых Корнелиус бил поленом и топтал ногами,
вынесли, утирая красную юшку, все похищенное, а после привели и лошадей.

Уже во дворе, сидя в седле, капитан заколебался, не подпалить ли к
черту это воровское логово, да пьянчужек невинных пожалел -- половина до
двери не доберется, угорит.

К вечеру того же дня, когда до Пскова оставалось меньше мили, фон Дорну
повезло -- встретил европейских коммерсантов, к совместной выгоде и
обоюдному удовольствию.

-- Вот и застава, -- вздохнул Майер, вынимая кожаный кошель, где
хранились деньги на общие расходы. -- Сейчас будем с таможней торговаться.
Это называется sobatchitza или lajatza, такой туземный обычай, без него тут
никакого дела не решишь. Они будут кричать, требовать по три рубля с
повозки, я тоже буду кричать, что больше трех алтынов не дам, а сойдемся на
рубле с полтиною, но не сразу -- через час, полтора. Пройдитесь пока по
слободе, господин фон Дорн, разомните ноги. Только трубку не курите --
запрещено.

Слобода называлась Ямской, потому что здесь жили государственные
почтальоны и возчики, jamstchiki. Смотреть тут особенно было не на что.
Корнелиус обвел взглядом глухие заборы, из-за которых торчали крытые дерном
скучные крыши и пошел к заставе -- глядеть на Москву.

Майер и еще один купец, Нильсен, хорошо знавший по-русски, громко
кричали на бородатых людей в красных кафтанах. Те тоже сердились, а один
даже тряс саблей, впрочем, не вынимая ее из ножен.

Граница русской столицы была такая: сухой ров, по которому гуляла тощая
бурая свинья с поросятами, потом земляной вал с покосившимся частоколом. Над
острыми, уставленными в небо концами бревен виднелись купола -- по большей
части деревянные, но были и железные, а один даже золотой (его фон Дорн
рассмотрел с особенным вниманием -- ну, как и вправду из золота). Хотелось
поскорей проехать в ворота и увидеть все чудеса главного московитского
города собственными глазами.

Наконец, тронулись. Майер был доволен -- таможня торопилась хлебать
кисель, так что удалось сторговаться по рублю и пяти копеек.

-- Доедете с нами до Гостиного двора, а там и до Иноземского приказа
рукой подать, -- объяснил он. Так называлось министерство, ведавшее
иностранцами -- Inozemski Prikaz.

Сначала Москва разочаровала фон Дорна, потому что была похожа на все
прочие русские городки и села: поля, огороды, пустыри, одинокие усадьбы.
Потом дома стали понемножку сдвигаться, тыны сомкнулись, а крыши полезли
вверх -- в два, три этажа. Если не считать нескольких церквей из мягкого
известнякового камня, все строительство было деревянное. Корнелиус никогда
не видел, чтобы такой большой город был весь из бревен и досок. Должно быть,
Москва -- самый большой деревянный город во всем мире! Даже мостовая, и та
была бревенчатая. Лошади с непривычки ступали сторожко, оскользаясь
копытами. Когда же капитан захотел слезть, чтоб вести испанца в поводу,
Майер не позволил, сказал, что в Москве пешком по улице ходят только
простолюдины, а человеку благородному зазорно. Даже если тебе нужно в
соседний дом, садись на лошадь или в возок. Московиты в таких вещах
щепетильны.

-- Сейчас будет Мясной ряд, -- предупредил купец и прикрыл нос платком,
надушенным лавандой.

Корнелиус платка не заготовил и потому чуть не задохнулся от жуткого
зловония. Маленькая площадь была заставлена деревянными лавками, на которых
сплошь лежали гниющие куски мяса. По ним ползали зеленые мухи, а по краям
торга, в бурых лужах, валялись груды протухшей требухи.

-- Русские не коптят и не солят убоину, ленятся, -- прогнусавил с
зажатым носом Майер. -- А к гнилью они равнодушны, варят из него капустный
суп под названием stzchi и с удовольствием его поедают.

Возле деревянной часовенки метался совсем голый человек, в одном
передничке на чреслах. Тряс длинной бородой, закатывал глаза, плевался в
прохожих. На груди у него висел тяжелый чугунный крест, желтое тело все было
в язвах.

Увидев иностранцев, ужасный человек закричал, завертелся вокруг себя, а
потом схватил с земли кусок нечистот (вероятно, собственного произведения) и
швырнул в почтенного господина Майера, причем явил редкую меткость -- угодил
купцу в плечо. Корнелиус взмахнул было плеткой, чтобы как следует проучить
наглеца, но купеческий старшина схватил его за рукав:

-- Вы с ума сошли! Это blazchenni, вроде мусульманского дервиша.
Русские почитают их, как святых. Ударите его -- нас всех разорвут на части.

Он аккуратно вытер замаранное платье, бросил опоганенный платок на
землю. К куску материи кинулись нищие.

Другой пример странных представлений русских о святости Корнелиус
увидел на соседней улице. Из церкви вышел поп в полном облачении, но такой
пьяный, что еле держался на ногах. Заругался на прохожего, что тот
недостаточно низко поклонился, сначала ударил его медным кадилом, потом сбил
шапку, схватил за волосы и давай к земле пригибать.

-- Пьянство здесь грехом не считается, -- пожал плечами Майер. -- А
вот, смотрите, bojarin.

По самой середке улицы ехал верхом важный господин, одетый не
по-летнему: в чудесной златотканой шубе, в высокой, как печная труба,
меховой шапке. У седла висел маленький барабан, и нарядный всадник мерно
колотил по нему рукояткой плети. Чернь шарахалась в стороны, торопливо
сдергивая шапки. За боярином ехали еще несколько верховых, одетых попроще.

-- Зачем он стучит? -- спросил фон Дорн.

-- Чтобы сторонились, давали дорогу. Отъедем и мы от греха. Эй! --
обернулся Майер к своим. -- В сторону! Пропустим индюка!

Шляпы Корнелиус снимать не стал -- много чести. Боярин покосился на
него через щелки припухших глаз, сплюнул. В Европе фон Дорн отхлестал бы
невежу перчаткой по щекам -- а дальше шпага рассудит, но тут была не Европа,
так что стерпел, только желваками заиграл.

За белой каменной стеной, отгораживавшей центральную часть города от
предместий, к каравану привязалась стайка мальчишек. Они бежали рядом, ловко
уворачивались от плеток и кричали что-то хором.