Василь Быков
Третья ракета
1
бездну летнего неба. Вокруг тихо - ни взрыва, ни выстрела, все спят. Чуть
дальше, возле снарядной ниши, кто-то натужно посапывает, кажется, вот-вот
захрапит. Солнце скрылось за бруствером и уже клонится к закату. Помалу
спадает жара, утихает ветер. Одинокая былинка на краю бруствера, что с
утра беспокойно билась о высохший ком чернозема, обессиленно свисает в
окоп. Высоко в небе летают аисты. Распластав широкие, размочаленные на
концах крылья, они забрались в самую высь и кружат там, будто купаются в
солнечном ясном раздолье. Ветровые потоки постепенно относят их в сторону,
но птицы, важно взмахнув крыльями, опять набирают высоту и долго парят в
поднебесье.
наверно, высматривая какое-нибудь болотце, камышовую заводь или лужок,
чтобы поискать корма, напиться, а то и просто, по извечному обычаю, в
раздумье постоять на одной ноге. Но теперь возле заводей, у приречных
болот, на всех полях и дорогах - люди. Не успевают птицы сколько-нибудь
снизиться, как на земле начинают трещать пулеметные очереди, высокий
голубой простор зло прошивают невидимые шмели-пули, аисты пугливо
бросаются в стороны и торопливо улетают к предгорьям Карпат.
зацепиться взгляду, я прищуриваюсь и дремотно притихаю.
иссохшей пыльной земле, и я, вздрогнув, пробуждаюсь от сонливой
задумчивости. В окопе по-прежнему тихо, все спят, только на ступеньках
ерзает что-то Лешка Задорожный, наш заряжающий. Он в нижней рубашке с
незавязанными и разметанными на широкой груди тесемками; голые до локтей,
сплошь покрытые татуировкой руки его держат промасленную гимнастерку, на
вороте которой болтается непришитый конец подворотничка. Лукавые Лешкины
глаза на круглом бровастом лице часто мигают, как это бывает у
провинившегося в чем-то человека.
подразню!
значком и хватает стоящую рядом лопату. Я не успеваю еще сообразить, что к
чему, как Лешка тихонько высовывает из-за бруствера точечный ее черенок.
улыбается и уже смелее высовывает из окопа лопату. Где-то в неприятельской
стороне слышится выстрел, и одновременно новая пуля откалывает толстую
щепку от лопаты.
"чвик", - и с бруствера брызжет земля.
устоявшаяся вокруг тишина нарушается грохотом крупнокалиберного пулемета.
Песок, комья земли и клочья кукурузы разлетаются с бруствера, сыплются на
лица, головы, спины, спящих в окопе людей. Но очередь короткая, она вдруг
утихает, и ветер медленно сдувает с бруствера пыль.
командир, старший сержант Желтых.
что кто-то провинился. Пригнувшись, без ремня, в расстегнутой гимнастерке,
на которой позвякивает полдюжины медалей, он перелезает через спящие тела
к Лешке.
заряжающего.
зубы, нагловато ухмыляется:
что к чему?
тишина больше не нарушается, и старший сержант, успокаиваясь, начинает
отряхивать с головы и усов песок. Потом он переводит все еще недовольный
взгляд на нас - его подчиненных. Глаза у командира маленькие,
неопределенного, будто вылинявшего, цвета, они остро смотрят из-под
мохнатых строгих бровей: пожилое, синее, побитое порохом лицо его не
предвещает добра.
А ну, марш наблюдать!
шутку, а командир стоит и хмуро оглядывает остальных.
командует он снарядному Кривенку, который, надвинув пилотку на смуглое,
перекошенное шрамом лицо, неподвижно лежит на дне окопа.
ворчит:
не надо. Молчаливый и тощий, как жердь, Лукьянов тихо сидит на шинели,
усердно хлопая глазами и делая вид, что давно уже проснулся. Как всегда,
когда командир ругается, в синеватых глазах этого еще молодого,
безвременно увядшего человека появляется молчаливая робкая покорность.
Уголки его тонких губ вздрагивают, брови смыкаются - он явно не переносит
грубости. Остальные давно уже привыкли к командирскому крику, и им хоть бы
что. Уже деловито копошится на коленях наводчик - якут Попов. Он, видно,
сразу догадывается, чем все кончится, и, не ожидая приказания, вытаскивает
из ниши ящик с недочищенными накануне снарядами. Вид у него несколько
надутый, недовольно-заспанный, широкое скуластое лицо сосредоточенно, веки
узких глаз припухли.
калач дам? Задорожный, Лукьянов, Кривенок, за работу!
щеку, от рта до уха, ярко краснеет обезображивающий лицо шрам - недавний
след минного осколка; на месте начисто срезанного уха лишь небольшое
отверстие. Попов с Лукьяновым уже протирают ветошью снаряды. У Попова это
получается сноровисто и ловко, натренированные его руки так и мелькают
вдоль блестящих латунных гильз. Лукьянов же вял и медлителен, одной рукой
поворачивает скользкий снаряд и неуверенно трет его тряпкой, брезгливо
сжатой между двумя пальцами; Кривенок пристраивается рядом. Только
Задорожный, натянув на круглые плечи тесноватую гимнастерку, проходит по
окопу мимо работающих.
пониже, разминает на лодыжках кирзовые голенища новых сапог. Эти с
особенным шиком пригнанные сапоги, коротенькая, подрезанная снизу
гимнастерка, широченные суконные галифе цвета хаки, а также лихо сдвинутая
на самое ухо пилотка заметно выделяют Лешку среди нас. Кажется, он
чувствует в этом немалое свое превосходство над остальными, и потому с его
подвижного лица не сходит беззаботная озорная улыбка.
беззлобно ворчит про себя:
2
чаще "пушкари", а то и "прощай, родина". Последнее обижает и злит нас, и
мы указываем тогда на нашего командира старшего сержанта Желтых, который
воюет в батарее с сорок первого, и ничего - жив, здоров. Но, видно, есть в
этом прозвище доля правды, в которой мы не хотим признаться. Война во
многом изменилась за три года, обновились оружие и тактика, другими уже
стали немецкие танки, появились "тигры", "пантеры", "фердинанды", а
"сорокапятка" у нас все та же, из которой стреляли по броневикам и
танкеткам. Конечно, порою нам бывает не сладко.
из-за бруствера острый кончик "перископа-разведчика". В маленьком его
Лукьяненко Сергей
Дальский Алекс
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия