станины-наземь. Струя теплой крови откуда-то из горла брызжет мне в лицо,
фонтаном обдает спину Задорожного. Я припадаю к земле, нащупываю и зажимаю
под расстегнутым воротником Желтых небольшую ранку. Но кровь все равно
прорывается и брызжет вокруг. Побледневшие веки Желтых непрерывно
вздрагивают, взгляд тухнет, и зрачки закатываются. Он не узнает меня.
Хлопцы, командира убило...
земле, всем телом ощущая ее непрерывную дрожь... Танка я не вижу, но
чувствую: он в нескольких шагах от нас. Я в оцепенении жду: сейчас все
будет кончено. И тогда, оторвавшись от прицела, оборачивается к нам Попов.
Задорожный гребет пальцами землю и жмется под бруствер. В бешенстве от
предчувствия неотвратимой гибели я толкаю Задорожного сапогом в бок,
кричу:
командира, сам хватаю снаряд и окровавленными руками загоняю его в ствол.
Из шеи Желтых снова вырывается тонкая струя, но тут же ослабевает и, когда
я снова подползаю к командиру, пропадает совсем.
гусеницей он подминает под себя остатки кукурузной кучи и взмахивает в
воздухе длиннющим стволом. Из-под его днища упруго бьют в землю струи дыма
и пыли. Попов секунду медлит и вдруг снова вскакивает со станины. Грохает
выстрел.
Будто споткнувшись, с разгона клюет стволом в землю и замирает. Впереди
острыми зубцами торчит направляющее колесо; гусеницы на нем нет. Танк
стоит к нам бортом.
огромный танковый ствол направляется в нас. Попов, не целясь, крутит
маховички паводки, и наш накаленный, короткий стволик с самоотверженной
готовностью спешит навстречу.
пробираюсь к ящикам. Головами мы сталкиваемся в пыли с Лешкой.
Стукнувшись, разлетаемся в стороны. К моим коленям падает его пилотка, в
дрожащих его руках - снаряд. Сразу же лязгает клин.
тормоз танкового орудия, как-то судорожно дергаясь, опускается ниже,
ниже... Это последнее, что я успеваю заметить, и на коленях, вниз головой
бросаюсь за Лешкой.
окопа обрушивается на мои плечи. Что-то колючим градом обдает затылок. Я,
кажется, глохну на несколько секунд и мертвею, полузакопанный...
прекращается. Куда-то пропадают взрывы, лишь издали доносится гул танков и
по-прежнему мелко дрожит земля. Я выгребаюсь из земли и выскакиваю из
обрушенного, разбитого окопа...
12
эту яму одним колесом провалилось перекошенное орудие. Между станин
неподвижно лежит засыпанный землей Желтых. Рядом - также весь в земле и
пыли - сползает на лопатках с бруствера, очевидно, отброшенный туда
взрывом Попов. Ни каски, ни пилотки на нем нет, грудь чем-то залита.
Невидящим, бездумным взглядом наводчик смотрит в ту сторону, откуда полз
на нас танк... Но почему же так тихо и где танк?
радости, страха и удивления. Огромная пятнистая громадина танка, почти
вперев в нас длинный ствол, неподвижно застыла на кукурузной куче, и
густые языки пламени шипят и чадят над ее приземистой, круглой, свернутой
набок башней.
кровянистой грязи. Он торопливо прижимает руку к груди, тихо, сквозь зубы
мычит от боли и пробует остановить кровь, которая льется на колени, штаны,
в сухую, жадную к влаге землю.
руку подолом гимнастерки и раздраженно приказывает мне:
сообщений, где тянутся в небо три столба черного дыма. Рядом бешеным
пламенем полыхает четвертый. Остальные вдоль узкой полоски подсолнуха
направляются в деревню. То и дело останавливаясь, они бьют по разрушенной
деревушке. Все стонет от частых гулких выстрелов. Издали слышно, как с
коротким стремительным визгом проносятся болванки.
вся ободрана осколками, склонилась набок, но еще послушна моим рукам. Я
торопливо подвожу угольник прицела под срез какого-то танка и нажимаю
спуск. Тугой резиновый наглазник больно бьет в бровь. Я не вижу, куда
летит снаряд, и бросаюсь за следующим. Мельком кидаю взгляд на танк:
верхний люк уже открыт. Из него высовывается рука в черной перчатке. Она
слепо шарит по броне, старается уцепиться за крышку люка, срывается и
снова шарит. Из окопа раздается короткая очередь - это Кривенок, но я не
вижу, что происходит дальше.
стреляю и снова спешу за снарядом, Попов сидит обессиленный, крепко зажав
подолом руку. Лицо его черно, глаза запали. Люк в танке по-прежнему
раскрыт, но в нем уже никого не видно.
снаряды. Пот ядовитой солью слепит глаза, каплет с кончика носа на руки -
утереться некогда. Я понимаю, что танки несут смерть, и бью в них.
угольничек под танком, гром выстрела, потом гримаса напряжения и боли на
упрямом лице Попова, его требовательное "Огонь!" и снаряды в ящиках. Я
мечусь, ползаю, глохну от выстрелов и, запыхавшись, часто дышу. Но вот,
схватив маховичок наводки, я круто поворачиваю ствол, впиваюсь взглядом в
прицел, только напрасно. Танки скрылись в вишенниках, подворьях, за
развалинами румынских мазанок...
не отстраняюсь. Я уже обессилел, оглох, в ушах гудит, перед глазами
расплываются желтые, оранжевые, черные круги. Высокое солнце безжалостно
палит с пропыленного, заволоченного дымом неба. В поле пусто, кое-где
видны желтоватые в зеленой траве бугорки - это трупы. Вон лежит, раскинув
ноги, лицом вниз, кажется, знакомый солдат-пулеметчик, который недавно
бежал за своим командиром. Грудью он придавил патронные ящики, будто и
мертвый не хочет выпустить их.
клочья дымного пламени, подскакивает башня, коротко звякает сталь, и
орудие дульным тормозом косо врезается в землю. Огонь с остервенелой
яростью начинает пожирать резину катков, краску, залитую бензином землю. В
воздухе кружат и оседают тлеющие хлопья ветоши.
осоловело глядим, как пламя уничтожает танк. Потом Задорожный вскрикивает:
струсил он, этот наш хваленый смельчак. На его гладком лице испуг, глаза
бегают, и он даже не пытается овладеть собой.
спрашивает:
поглядываем на него: теперь он наш командир.
заместитель! Какого черта!..
соседнего полка, траншеи которого идут по взгорью, еще гремит бой, видно,
как в густых клубах пыли там рвутся мины.
расстегивает его окровавленную гимнастерку и, помедлив, за руки
оттаскивает в укрытие. Потом берет Лукьянова, тот еще тихо стонет.
кисть.
оглядывается. Его чистый лоб прорезает изломанная морщина.
Задорожный. - Пока не поздно...
Херберт Фрэнк
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Ильин Андрей