ловко сдвигает под пряжкой сборки: воротник его франтовато расстегнут и
белеет свежей полоской марли.
то что нам, старикам...
Сегодня на батальонной кухне дежурит Люся, санинструктор, младший сержант
медицинской службы - та самая наша Синеглазка, которую так жду и я и
которую первым увидит Лешка. Сразу становится скучным весь этот
долгожданный вечер, не радует и предстоящий ужин.
бесцеремонно расталкивая нас, пробирается к выходу.
видны кукурузные кучки и кое-где черные глазницы воронок, но вражеские
холмы скрылись, потонули в дымчато-сумеречном тумане, и в небе загораются
первые одинокие звезды. Удивительно, как хорошо тут - привольно и широко,
как много воздуха! И я думаю, как мало надо человеку, чтобы почувствовать
незамысловатую прелесть жизни, коротенькую, на несколько минут, радость.
Потом эта радость исчезнет, человек слишком быстро привыкает к хорошему и
перестает ощущать его.
бряцает оружие, слышится приглушенный топот ног. Собрав котелки,
Задорожный с Лукьяновым уходят по тропке к полоске подсолнуха в тыл.
высоком и еще прозрачном небе горят россыпи звезд, но их как-то мало,
совсем не то что зимой. Широко и раздольно поблескивает ковш Большой
Медведицы. По давней школьной привычке я провожу от его края прямую и
нахожу Полярную в хвосте Малой Медведицы. Там, далеко на севере, в стороне
от отрогов Карпат, что в погожий день синеватой дымкой выступают на
горизонте, лежит мой край, моя истерзанная Беларусь. Скоро исполнится год,
как я оставил ее. Беспомощного, спеленатого бинтами, с перебитым бедром,
самолет перенес меня в тыл, добрые люди выходили, я снова веял в руки
оружие, но там остались мои земляки, мои старенькие родители, остались в
лесах партизаны родного отряда "Мститель". Я не попал к ним обратно -
военная судьба забросила меня на фланг огромного фронта в Румынию; но -
что поделаешь - моя душа там, в далекой лесной стороне. Как аист, кружит
она над ее полями, перелесками, большими и малыми дорогами, над
соломенными стрехами ее деревень. Днем и ночью стоят перед моими глазами
синеокие озера нашего края, шумливые дремучие боры, полные всякого зверья
и птиц, поживы в ягодную летнюю и осеннюю грибную пору, столь памятные
загадочными детскими страхами. Но то было давно, в полузабытое и
непостижимо беззаботное время, когда на земле был мир. Теперь все
изменилось. Теперь в черной тоске молчат деревеньки, пустуют поля, а на
западе над борами еще катится голосистое эхо партизанских боев. Другой,
суровой и беспокойной жизнью живет теперь моя Беларусь, непокоренная,
героическая, славная многотрудными делами тысяч своих сражающихся и павших
сынов. И я всегда ношу в себе молчаливую гордость за них, скромных моих
земляков, и знаю, что я в большом неоплатном долгу перед моей землей и
моим многострадальным народом. Но я только солдат, - видимо, час не пробил
еще, и я жду, терпеливо и долго.
как я, а молча сидит и вглядывается в ночь. Мне снизу хорошо видна его
настороженная и какая-то четко-нервная худая фигура; голова у Кривенка
большая, лобастая, пилотка надета поперек. Парень он с норовом, молчун и,
как говорит Лешка, совершенно без чувства юмора, поэтому они
принципиальные противники. Меня также не очень располагает его характер,
но мы тут самые молодые с ним, что невольно и без слов дружески связывает
нас. И еще: с самого начала войны наши сердца глухи к слову "почта". Мы не
бросаемся, как все, к солдату, который приносит из штаба письма, никто
никогда не прислал нам ни одного треугольника. Мои родители в оккупации, у
Кривенка их нет совсем.
упрямства Кривенок уже не раз был наказан. Как-то, возвращаясь из санбата,
где ему залечили рассеченное лицо, он встретил разведчиков с двумя
немцами. То были "языки", за которыми ребята несколько ночей подряд
ползали в тыл к врагу и теперь, довольные удачей, вели пленных в штаб. Но
где Кривенку было разбираться в этом, если еще болела щека и жажда мести
распирала его душу. Он набросился на пленных. Взбешенные хлопцы едва
спасли "языков" и вместе с ними привели в штаб Кривенка, под глазом
которого расплывался багровый синяк.
окончательного разговора привели к командиру дивизии. Тот так же, не щадя,
отчитал солдата, но Кривенок не промолвил ни слова в свое оправдание, все
молчал, и полковнику, наверное, показалось, что он раскаивается. Вдоволь
покричав, командир спросил:
роту, где ему, однако, посчастливилось - провоевал три долгих месяца и
даже не был ни разу ранен. Потом на бесчисленных дорогах войны он все-таки
отыскал свою часть и однажды с трофейным пулеметом на плече заявился на
батарею. Желтых ворчливо пожурил хлопца и зачислил его в пулеметчики,
разумеется, по совместительству с обязанностями орудийного номера.
не побывал. Все детдома обошел.
него раздраженный, отрывистый.
занервничаешь.
- Знаю, как живут. Каждому от тебя отвернуться хочется.
на бруствере и снова садится.
сдержанной и мрачнеет, когда встречается взглядом с Кривенком, хотя ведет
себя с ним, как и со всеми. Да и Кривенок, кажется, старается быть
подальше от нее и никогда не заговорит, не поздоровается. И вдруг меня
осеняет догадка, от которой холодеет на сердце. Неужели? Но, видимо, так.
И Кривенок, будто в подтверждение моей мысли, говорит:
Теперь понятно, отчего он такой нервный и грубый, особенно когда
появляется Люся.
умолкаю. Что я могу сказать ему? Сказать, что и мне она снилась дважды,
что и я вот теперь лежу и думаю: придет ли? Так хочется видеть ее,
слышать, чем-нибудь угодить ей. Необыкновенная, непонятная и никогда
прежде не испытанная нежность к этой девушке наполняет меня.
инструктором. Я видел девушек-санинструкторов и в других подразделениях;
они, казалось мне, несколько свысока относились к нашему брату солдату и
больше тянулись к офицерам. Это было понятно, но это и отталкивало нас.
Синеглазка же была простая, удивительно общительная и ко всему еще очень
красивая девушка. Невысокая, подвижная, с виду совсем еще девчонка лет
шестнадцати, она вела себя так, будто не знала, какая на самом деле
хорошая. У нас она пользовалась всеобщим уважением: и у бойцов, и у
командиров, молодых и постарше. Мы чуть ли не наперебой старались сделать
ей что-либо приятное, как-нибудь облегчить нелегкую ее фронтовую жизнь.
Правда, она не из тех, кто принимает ухаживания и заботы. Усердная в
службе, Синеглазка сама задавала нам немало хлопот своими заботами о нашем
здоровье, быте, гигиене. Видно, потому, а может, по какой-нибудь другой
причине начальство и решило забрать ее в полковую санчасть. Ее перевели от
нас, но никем не заменили, а девушка не забывает своей батареи, почти
каждую ночь прибегает к нам, и, наверное, половина из нас тайком влюблены
в нее. А она будто и не замечает того - по-прежнему со всеми одинаково
весела и, как всегда, заботится о нашей окопной жизни. И все же порою
кажется мне, что это не совсем так, что кто-то приворожил ее сердце, иначе
не присохла бы она так к нашему расчету.
- только тех, привычных и желанных нам звуков не слышно.
уже.
придет.
Лондон Джек
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Быков Василий