гады!
с ума. У меня поднимается нестерпимая злость на него и до боли сжимаются
кулаки. Но ведь рядом немцы! Я снова выглядываю из окопа, однако немцев в
поле уже нет - часть их прорвалась в лощину, в наш тыл, во фланг полка.
Тогда я бросаюсь к парню и хватаю его за плечо.
наступает на меня:
его за грудь, он цепко сжимает мои руки, мы недолго боремся, и он кричит
мне в лицо:
на землю.
ты ее обижаешь? Задорожный сволочь! Он сачканул, чтобы не идти сюда. А она
бежала! Из-за нас! По-хорошему! По-человечески! А ты? Чего ты дуришь? Чего
бесишься? Пойми сначала!
смотрит на меня, потом на Люсю и, опершись на землю, погружается в
оцепенение. А Люся, с виду далекая от нашей ссоры, будто загнанный зверек,
жмется к стене. Она не плачет, но видно, как изо всех сил старается
сдержать отчаяние и обиду в себе.
волосами его голова бессильно свисает, как у пьяного. Я гляжу на его босые
ноги, на плечи с оторванными погонами. Рукав ниже плеча рассечен осколком,
на боку мокрое кровавое пятно. Непонятно, что случилось с парнем, который
всегда был тверд и держался как надо? Неужели нервы? Но я не хочу
успокаивать, уговаривать его, я знаю: чтобы привести его в чувство, нужны
строгость, суровость. Но мне некогда - я боюсь, что к нам близко подойдут
немцы, и бросаюсь к брустверу.
перекопан, будто его разрыло стадо огромных диких кабанов, повсюду густая
россыпь глубоких и мелких воронок. Немцев, однако, вблизи не видно.
лицом в рукава, неподвижно сидит несколько минут. Затем, обмякший, но,
кажется, успокоенный, медленно поднимает лицо.
тебя и уложат. Навеки! Опять же - Лукьянов.
Только он жить будет. Где же справедливость?
смотрит на него.
Пить...
желваки. Будто сговорившись с Лукьяновым, рядом шевелится, приподнимается
на локтях немец. Он, кажется, пробует встать, повернуться, но это ему не
удается, и он в отчаянии просит:
беспомощности. А немец все еще не умирает, все дрожит и просит:
ничем им помочь, и я отворачиваюсь. Пригнувшись за разбитым бруствером, я
смотрю в поле.
- они направляются куда-то в тыл, во фланг прорванной обороны. Видно, они
махнули рукой на нашу огневую и спокойно обходят ее.
в последний раз тупо лязгает и больше уже не взводится. Люся в укрытии
ползает на коленях и перебирает магазины, ее автомат тоже без диска.
Кривенок безразлично сидит на земле, опустив голову. Что ж, остались
гранаты!
появляются красные метки - гранаты на боевом взводе.
полезут на нас. Солнце уже на закате, оно слепит глаза, но надо смотреть,
не прозевать. Я немного успокаиваюсь, как вдруг тишину взрывает испуганный
крик Кривенка:
оглядываюсь, но поздно. На бруствере мелькают подошвы Люсиных сапог, и
девушка тотчас исчезает в ближней воронке. Меня бросает в жар от страха.
Что она задумала? Чего это она?
присыпанную землей траву и быстро-быстро ползет к танку. Вот она уже
минует его и ползет, ползет дальше. Я напряженно слежу за ней и только
теперь понимаю: это она к ближнему убитому немцу. В руках я сжимаю
гранаты, окидываю взглядом простор, кажется, немцев не видно, но кто их
знает... Подсолнух в двух сотнях шагов.
руках у нее появляется фляга, еще что-то, и девушка поворачивает назад.
Оглядываясь, она быстро и ловко ползет, на мгновение исчезает в воронке,
но тотчас показывается. И тогда из подсолнуха бьет первая длинная очередь.
вздрагивает, на секунду притихает, оглядывается и еще быстрее устремляется
вперед. Почуяв недоброе, ко мне на бруствер бросается Кривенок. Я
чувствую, как он впивается в землю руками и замирает. У меня самого
холодеет сердце. Но что мы можем сделать тут без патронов?
войлоком фляжка (наверное, вода!), в другой какая-то сумка или кобура. Ну,
скорее же, скорей! Из подсолнуха снова трещит очередь, и снова замирает
мое сердце. Но Люся ползет. Она направляется в окоп, где до сих пор сидел
Кривенок, туда ей ближе, чем к нам. Кривенок отскакивает от меня и,
пригнувшись, бросается через площадку. Я с гранатами бегу вслед за ним.
глыбам окопа. Встретив наши испуганные взгляды, она ободряюще улыбается.
Эта ее улыбка, кажется, все переворачивает во мне. Я хочу закричать от
напряжения и страха за нее. Но Люся уже поднимается на уцелевший в этом
месте бруствер. Кривенок, несмотря на опасность, встает во весь рост и
тянет навстречу ей руки. Она протягивает к нему свои, приподнимается на
коленях и... падает.
Песок и комья хлещут по моему лицу, запорашивают глаза. Инстинктивно я
пригибаюсь, и в тот же миг меня пронзает отчаянный вскрик Кривенка.
покорностью ложится на бруствер. Рядом, обхватив руками окровавленное
лицо, опускается на дно окопа Кривенок.
подсолнуха бьет вторая, третья очередь. Пуля сбивает, с моей головы
пилотку, и я снова прячусь за бруствер.
21
на него сбоку, невольно ужасаюсь: у парня на иссеченном лице - кровавые
пустые глазницы.
руку, и на лице ее - милая светлая улыбка, которую, наверное, в последнее
мгновение увидел Кривенок, в протянутой руке фляга, в другой - брезентовая
кобура с ракетницей; толстой своей рукояткой ракетница высовывается
наружу. Опомнившись и отчетливо осознав, что случилось, я беру девушку за
тонкие, еще теплые кисти и, обрушивая с бруствера землю, стягиваю ее в
окоп. Маленькое гибкое ее тело легко ложится на мои руки.
брустверу.
исступленно начинает звать меня.
- Сядь... Сиди...
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Суворов Виктор
Конан-Дойль Артур
Курылев Олег
Володихин Дмитрий