напряжения. Не будь у меня милых Клюге, я, наверное, много тяжелей переносил
бы стрессы и перегрузки. Одно угнетает меня сегодня... - Лонгсдейл сделал
паузу, вновь посмотрел на Ведущего, и тот, подумав, благосклонно опустил
веки. - Меня и всех нас угнетает, - продолжил Конон Трофимович, - их
нынешнее положение. Дело в том, что однажды, попав в сложную ситуацию, я был
вынужден немедленно и надежно спрятать отработанный код. Не уничтожить его,
а именно спрятать. Я не придумал ничего иного, как заложить его в ножку
торшера, только что купленного мною в подарок мадам Клюге в честь ее
семидесятилетия. А когда через неделю меня арестовали, я уже не имел
возможности вынуть код из подарка. Между тем о моей привязанности к старикам
Клюге "они", вероятно, знали и во время обыска на вилле обнаружили в торшере
злополучный код. Ни я, ни все мы уже ничего не могли сделать для моих бедных
друзей, хотя я и доказывал всеми силами их абсолютную непричастность к моим
делам. Их все же провели по уголовному делу как соучастников и приговорили
каждого к семнадцати годам тюрьмы! До сих пор казню себя за неосторожность,
приведшую к столь трагическим последствиям, и успокою свою совесть лишь
после того, как невинные старики досрочно окажутся на свободе".
их история имеет продолжение. Когда Конона Трофимовича уже не было в живых
(он умер через полгода после нашей последней встречи, в возрасте сорока
шести лет, в подмосковном лесу, где с женой и дочерью собирал грибы:
нагнулся и тут же умер от обширного инфаркта, разорвавшего сердце), я
случайно узнал из газет, что молодого английского учителя, осужденного у нас
за шпионаж в пользу Англии, обменяли на стариков Клюге, которые признались
на суде в том, что были радистами сэра Лонгсдейла весь период его
деятельности в Великобритании.
учитель-шпион, по странному стечению обстоятельств летел командированный в
Лондон журналом "Юность" писатель Анатолий Кузнецов. Он попросил в Англии
политическое убежище, превратился в "Анатоля" и напечатал "открытое письмо"
своим бывшим коллегам-писателям, в котором был изложен такой факт. Сходя в
Лондонском аэропорту с самолета, Кузнецов увидел вдруг, что к его трапу
несется большая группа журналистов с кинокамерами и протянутыми вперед
микрофонами. Он похолодел от испуга, решив, что они к нему, хотя о том, что
он станет невозвращенцем, Кузнецов даже сам себе боялся признаться раньше
времени. Однако, когда он понял, что все взоры, камеры, микрофоны и интерес
направлены мимо него - к английскому учителю, об истории которого он вообще
ничего не знал, взяло ретивое, и он неосторожно сказал какому-то журналисту,
придержав его за полу пиджака: "Меня, меня фотографируйте! Будете первым!
Потом хватитесь, ан поздно!"
советских служащих, - благодарности с занесением в трудовую книжку, грамоты,
денежные премии, ценные подарки, ордена и плюс то, что нам, обыкновенным
совслужащим, можно сказать, не снилось: именное оружие, которое, правда,
пряталось в бездонный сейф "Пятого". А иногда разведчику сообщали по радио
(как замирало его сердце, когда он ночью расшифровывал текст!), что сам
Председатель знает, какое он выполняет задание, чем занимается, и его
благодарит - выше этой похвалы ничего не было. Однако было и такое, что
разведчикам тоже "не снилось": о них не писали в открытой печати, их имен и
фамилий, в отличие от космонавтов и тружеников полей, не знал народ, они
"проходили", как "безымянные герои", их иногда даже хоронили под чужими
фамилиями. Это про них в пролетарском марше: "Вы с нами, вы с нами, хоть нет
вас в колоннах..."
и не всем, и еще, бывало, в надгробных речах, если они легально уходили в
"вечные нелегалы" - туда, откуда обменов нет. Говоря обо всем об этом,
положим, мне они не жаловались, а констатировали факт. "Мне очень хотелось
бы, - написал в своей автобиографии полковник А., - чтобы наша молодежь
воспитывала в себе высокое чувство собственного достоинства, патриотизма и
безграничной веры в правоту того дела, за которое боролись их отцы". А
Конона Трофимовича, кстати сказать, во всей этой "закрытости" трогало за
живое только одно: дети разведчиков не могли прилюдно гордиться своими
отцами. Остальное, сказал он, поверьте, - трава!
угодно, стоя на месте, он фактически регулярно получал повышения; все
зависело от того, что полагать его "службой" - работу в качестве разведчика
или владение сначала одной, а потом и четырьмя фирмами да еще
многомиллионным капиталом. Три последних года он имел звание полковника.
Форму не надевал никогда в жизни. В сейфе у "Пятого" лежали его боевые
ордена; я имею право называть их "боевыми"? - обратился он к Ведущему с
легкой усмешкой, и тот молча и серьезно опустил верхние веки: да. Конон
Трофимович однажды сказал мне: "Когда я умру, ордена не понесут за мной на
подушечках, - знаете, почему? Потому, что я такой же "полковник" и
"орденоносец", каким "поручиком" был небезызвестный Киже: я есть, но в то же
время меня - нет!"
часа в сутки. Особенно если живешь в отеле. Я, например, никак не мог
привыкнуть мыться "по-английски", я бы даже сказал, пусть англичане на меня
не обижаются, а бог меня простит, по-свински, когда пробкой затыкают в
раковине слив, наливают воду и плещутся в ней, будто поросята в корыте. Мы,
русские, с точки зрения иностранцев, вероятно, слишком щедро, а потому глупо
моемся под струей из крана! Но я всегда держал себя под таким контролем,
что, даже живя в номере один, запирал все двери, проверял запоры, чтобы, не
дай бог, не заглянул случайно служитель гостиницы или посторонний, и лишь
тогда пускал со всей российской щедростью роскошную струю и наслаждался.
встречается со своим помощником. Встречи мы делим на очередные (плановые) и
экстренные. Встречаться с агентом запросто можно на улице, в кафе, в музее и
так далее. И так же просто передавать ему или что-то получать от него. Я уже
говорил об этом, не грех повторить: истинная драматургия нашей работы
заключена не в таинственной атрибутике, а в чрезвычайно опасной сути всей
нашей деятельности за границей, поскольку все мы знаем, что, если провал,
пощады нам не будет. Когда ночью, во сне, кто-нибудь обращался ко мне
по-русски, я просыпался в холодном поту - это ли не драматургия? Когда же я
выходил на связь со своим помощником, то вел себя в его обществе просто и
естественно, как только и могут вести самые обыкновенные и нормальные люди.
Кажется, Фучику принадлежат слова, которые можно отнести и к людям моей
профессии: "Герои пролетариата просты и обычны. Их героизм заключается лишь
в том, что они делают все, что нужно делать в решительный момент".
проводил это время не "просто так", а ездил домой, к семье. Да-да, в Москву,
что вы на меня смотрите круглыми глазами? Дело, конечно, не простое, но
Центр на это шел, прекрасно понимая, что "чувство Родины", "чувство семьи"
надо постоянно поддерживать у разведчика, он не может и не должен
расставаться с этим чувством надолго. Как Антею, и ему надо было время от
времени прикасаться к источнику своей силы - к родной земле. Скажите: я,
будучи миллионером, мог позволить себе на собственной морской яхте
"Альбатрос" уйти на пару недель в море с хорошим матросом, который, как вам
нетрудно догадаться, был моим верным помощником? Где-то в нейтральных водах
я мог пересесть на "попутную" подводную лодку, не имеющую опознавательных
знаков? Мог через двое суток вынырнуть (в прямом смысле этого слова) где-то
возле Одессы или Ленинграда? И надеюсь, вы не станете отрицать, что оттуда
до площади Восстания в Москве рукой подать? И вот я - дома. Не узнаю жену,
потому что она перекрасилась, да так, что вся Москва становится рыжей. Мои
домашние уверены, что я приезжаю скорым прямо из Пекина, а через десять дней
обратно в Пекин полечу прямым рейсом на Ил-18 с тремя посадками: в
Свердловске, Чите и Хабаровске.
буквально выталкивали меня, как человека предприимчивого, в составе
британской торговой делегации на переговоры в Москву. Ночью я позволял себе
выйти на полчаса из "Метрополя" и погулять по городу, подойти к своему дому,
поглядеть на него, облизываясь, и вдруг схватиться рукой за сердце, когда
вспыхивал свет в детской комнате: это Галя высаживала на горшок нашего
маленького, названного в честь деда Трофимом и родившегося в мое отсутствие.
Только вы не подумайте, что Центр столь всемогущ, что может обеспечить нашим
женам непорочное зачатие; потом, когда я вновь побывал дома, Трошка в честь
моего приезда "из Пекина" пошел!.. При моей профессии и жена моя - одиночка,
и дети - одиночки. Вот и сейчас: она сажает Трофима на горшок, а я снизу
смотрю голодными глазами на светящееся окно в "детской" и профессиональным
чутьем угадываю - такое вовсе не исключено, давайте будем реалистами - еще
одну пару глаз, за мной следящую: они хоть и "свои", эти глаза, но при этом
"чужие", и я понимаю, сколько хлопот может доставить владельцу глаз этот
странный и непоседливый член торговой делегации.
спортсмена (впрочем, к какой секретной информации по своей профессии он
может иметь доступ: к технике прыжка в высоту или к "защите
Нимцовича-Тарраша"?), и другое дело, если сам разведчик неплохой спортсмен.
Как ему быть? Дать волю таланту? Я, например, играл в шахматы - средне по
нашим масштабам, но очень даже прилично по тогдашним английским. Чесал всех
коллег-бизнесменов, и это могло кому-нибудь показаться подозрительным:
почему я не играю в клубе и не участвую в соревнованиях? А мне
"высовываться" нельзя - разве кому-нибудь объяснишь? Тогда скрепя сердце
поубавил прыти, стал, как все, "зевать" пешки, хотя душа бунтовала. В
Шилова Юлия
Перумов Ник
Буркатовский Сергей
Маркелов Олег
Андреев Николай
Маккарти Кормак