равенство. Великие лозунги, провозглашенные знаменами, в конституции, но не
бывшие в реальности. Вырабатывая сюжетную линию, мы напозволяли себе такой
уровень критики нашего режима и такое свободомыслие, что однажды мой родной
брат на ухо шепнул мне по секрету: ты слишком опасно развязал язычок свой,
укороти его, пока не поздно, на тебя "там" уже есть досье.
вместе с командой журналистов (о чем я слышал, но никогда от брата) и
общался с кем-то из клевретов генсека. А что и откуда он знал? Господи, на
кого из Багряков я в ту пору не подумал, даже стыдно признаться, но сочинять
приключенческие повестушки в обществе стукачей?! - не самое приятное
ощущение, согласитесь. Вспоминал, сопоставлял: где, с кем, когда и о чем я
болтанул по своему обыкновению; как-то в Союзе писателей, ведя молодежный
дискуссионный клуб, начал спичем: прошу быть откровенными, в нашем обществе,
надеюсь, нет стукачей, а если есть - пусть они нас оставят под аплодисменты
присутствующих. Смех - был, ушедших - не было. Клуб скоро бесславно закрыли.
Слава и Володя, но и Витя Комар с Димой Биленкиным), были известны как
талантливые журналисты, профессионально занимающиеся наукой, да еще в
научном отделе "Комсомолки". Они все эти "штучки" уже перещупали и
передумали. Один я - гуманитарий, как глухарь и слепец, сидел с открытым
ртом в обществе зрячеслышащих с техническим и научным образованием, и еще
при этом обо всем этом думающих. Сундуком с золотыми драгоценностями называю
я сегодня наши научпоповские разговоры при обсуждении сюжетов повестей: мы о
"таком" не только говорили и думали, что ни словом тогда сказать, ни пером
описать невозможно было. Добавлю, что Дима с Витей в отличие от Славы и
Володи (я вообще вне этого уникального списка и перечисления) своим умом и
знаниями никогда не были обделены Богом и судьбою. Лишь сегодня понимаю: мой
вечно открытый от удивления и восхищения рот и расширенные от обалдения
глаза не смущали моих соавторов, которые были уверены, что я - "могила", и
не обманулись в этом.
нашей жизни: он длился без малого шестнадцать лет (с 1966 по 1982 годы), как
самый насыщенный творческим бескорыстием, товариществом и коллегиальностью.
Никогда не ссорились, спорили только по творческим делам и без кулаков за
пазухой. Кто и сколько внес ума, фантазии и "пера" (мастерства
литературного) мы не знали и считать не хотели. Понятие "лепта" в лексиконе
Багряка отсутствовало. Бывали ситуации, создаваемые коллегами по редакции
или женами: чья была идея "Пяти президентов"? кто написал именно эту главу в
"Синих людях"? Ответ: все! "Ну ладно, мне-то можно сказать по секрету"?
Хорошо, так и быть (и остальным передай: "Оптом!"). Именно по этой причине
при публикации повести или выходе в виде книги повестей мы никогда не
раскрывали читателю истинные фамилии Багрякского содружества. Мы трогательно
оберегали себя и от досужих сплетен, и от меркантильности. Хотя каждый про
себя точно знал меру способностей и участия в работе, но: царствовало табу!
года журнала "Смена", и тут понадобилась фотография автора для публикации
лауреатов премий. Мы добросовестно сели за стол, разложили живые лица,
аккуратно их нарезали и собрали "портрет Багряка". Получился редкостный
дебил, его и напечатали в журнале: нам не было жалко Багряка, мы ж его знали
в лицо, и этого было достаточно для самоликования. В другой раз для
польского издателя нужна была автобиография автора; кто-то из нас ее
сочинил: Багряк по этой биографии имел семь высших образований, был восемь
раз женат, его окружали дети в количестве одиннадцати мальчиков и девочек,
он побывал во всех странах мира, кроме (список десяти стран), знал восемь
языков и хуже остальных - русский и латынь. Слух о том, что за спиной автора
нанятая им же за огромные деньги полуголодная банда безработных и
талантливых знаменитых писателей уже витал и был близок к истине:
"безработных" - какая ж работа в газете денежная? "талантливая команда" -
вполне возможно? "банда" - смотря как посмотреть? Только с таким набором
личных качеств Павел Багряк рискнул назвать первое детгизовское издание
"Пять президентов" - р о м а н о м в пяти повестях: босяк типичный!
повести "Профессия: иностранец". Объявил нам о неожиданном заказе Володя
Губарев. Вот так он "обрадовал" Багряка: беру это слово в кавычки. Побывать
в КГБ на Лубянке, чтобы собрать материал о разведчике, увидеть его "живьем"
и вправду могло показаться любому из нас интересным делом, особенно с
творческой точки зрения. Что же касается лично меня (не берусь говорить от
имени всех Багряков), то в первый момент я элементарно испугался, даже
аббревиатуру "КГБ" ощутил с генетическим страхом, имея на то личные
основания: мои родители в злопамятные тридцатые годы побывали в "тех" местах
не день и не месяц, да и мы со старшим братом испытали счастье поносить
звание детей "врагов народа". Веселенькое было дело.
обязанность "связника" с госбезопасностью, я не знаю и знать не хочу:
возможно именно Володя вызывал у ведомства наибольшее доверие, то ли он сам
пошел к ним встречным курсом? Умолкаю. Все такие вопросы я от себя отвожу.
Конечно, я мог бы и догадываться, рискуя грубо ошибиться и в точку попасть,
а вообще-то все это - темный лес, в котором и зрячему легко заблудиться.
Можно таким же образом обидеть кого-то или недооценить его, все от самого
устроителя зависит. Так или иначе, а дело случилось в конце шестьдесят
восьмого года. Думаю, каждый заместитель главного редактора популярной
газеты в те времена по должности своей был связан с "ведомством", будучи со
всех сторон проверенным и достойным человеком; осторожно говорю, подбирая
слова и округляя их, чтобы невзначай не обидеть таких людей, тем более -
Володю Губарева, вскоре ставшего замом главного "Комсомолки". Не исключаю и
того, что иные журналисты становятся сотрудниками Госбезопасности не по
принуждению, а по долгу совести, не оставляя работы в газете.
знаменитого здания на Лубянке. Никогда не забуду мое единственное желание:
затеряться в толпе, чтобы меня никто из знакомых не видел входящим в здание,
а уж все остальное как-нибудь переживу. И почему-то страшно было и
интересно, по принципу "журналист меняет профессию"; Господи, сколько из нас
не "меняли", а совмещали профессии (возможно, как и наш "ведущий" на
Голгофу)? Проще сказать, все мы (и я в том числе) были в странном состоянии,
когда ни пугаться, ни радоваться соавторам не было смысла. Отчетливо помню,
почему-то уверенный в том, что и мои коллеги переживали те же чувства.
(Сегодня все, что связано с "ведомством", полность смикшировано (приглушено)
реальной жизнью и нынешним бытом и иным отношением к КГБ, но тогда
воспринималось иначе, что естественно.) "Стук-стук, это я - твой друг...",
неужели так быстро позабыли?
среди ворон черных, не с намерением остаться в белоснежной жилетке и еще при
бабочке: никто меня не подозревал "в связях", как и я никого из соавторов
тоже не подозреваю, а то подчеркиваю, что времена меняются незаметно от нас,
но зато вместе с нами. Ну и что (спросите вы сегодня), что я пришел в некую
службу под названием ФСБ? А вам-то какое дело? - спокойно отвечу. А тогда
коробило и страшило, заставляя каждого втягивать голову в плечи: вот в чем
секрет и смысл изменений нашей сегодняшней психологии и жизни, отхода от
реалий минувшего.
Вся процедура визита Багряков на площадь Джержинского достаточно полно и
достоверно описана в повести. Это освобождает меня от необходимости
самоцитирования.
Не грубо об этом сказали, а весьма вежливо: "предупредили". Слушать? Можно
все, сколько и что будут говорить хозяева. Слава Богу, что не обыскивали, не
подозрительно осмотрели, а даже благожелательно: им тоже интересно
посмотреть на литераторов, которым разведкой сделан "заказ".
Терминологически все было выдержано по-джентльменски: "не рекомендуем", "не
переспрашивайте, даже если не поймете или не услышите", "чувствуйте себя,
извините, в своей тарелке", "будьте раскованны, но просим не курить",
"смейтесь, сколько душе угодно", "о лимите времени предупредим минут за
десять", "вопросы приготовили, как мы вас просили, заранее и в письменном
варианте?", "весьма признательны", и последнее: "ваш герой будет сидеть
посередине, вы и сами его узнаете", и т.д., и т.п.
Славка Голованов сразу сказал, положив ногу на ногу: можем ли мы
рассчитывать на то, что увидим Рудольфа Абеля? (Я поперхнулся, так как не
знал даже, что легендарного шпиона зовут Рудольфом! А они, сидящие за
столом, переглянулись, улыбаясь. Позже мы поняли, почему, и читателю это
станет известно, но позже.)
десять или пятнадцать кресел, а с другой стороны ровно пять (по креслу на
каждого Багряка). Сопровождал нас господин, встретивший Багряков у входа в
здание, документов не проверяли, мы же были с провожатым. Минут пять или
чуть больше мы сидели одни. Потом вошли "хозяева" в сопровождении того же
"нашего", все расселись напротив, во главе стола оказался "наш" (я до сих
пор, даже написав повесть и опубликовав ее, не ведаю, кем он был, в какой
должности и в каком звании, и вообще больше его никогда не видел).
потом писать, а пока что - беседовать. Абсолютная тишина. Слышу
астматический выдох и вдох одного из сопровождающих героя; смысла
присутствия этих людей мы сначала не знали, но скоро сообразили, как только
они открыли рты. Теперь умолкаю: всю процедуру трех бесед и их содержание
читатель может узнать, прочитав повесть. Единственное, чего в ней нет, так
Емилина Ника
Белов Вольф
Русанов Владислав
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Корнев Павел