точная могла бы родиться у нестандартного и, если угодно, гениального
Германа картина о Лонгсдейле-Молодом! Увы, грезы не сбылись, не прошел мой
номер. Алексей Юрьевич, думаю, даже не читал, а разве что пролистал первые
странички повести и не "заболел" моим сюжетом. Правда, примерно на ту же
тему снял позже пронзительную "Хрусталев, машину!". Но за целостность
рукописи я был спокоен.
рукопись (третий экземпляр засунул во Внуково под кровать: конспиратор!).
Диму попросил пустить вкруговую по Багрякам. Повесть называл тогда вычурно:
"Прометей ХХ века". (Сам в ужасе сейчас: ну и вкус!) Что ты таинственно
подкладываешь мне? - спросил Дима. Это Багряк, ответил я. Через сутки Дима
позвонил мне: я не вижу Багряка, а вижу тебя, причем, не понимаю, откуда ты
взял материал для прекрасной работы, что ты хочешь? Благословения на
подпись, ответил я: именем Багряка обозначить автора повести. Когда все
прочитали, собрали консилиум. Мои коллеги, увидев автором П.Багряка, не
выразили удивления. Кто будет печатать, ты сможешь сам получить визу
Комитета, учитывая твою ситуацию? Работа вам нравится, спросил я. Ничего,
ответил Ярослав, название зачем библейское? Вмешался Дима: будет вам
разыгрывать Валеру! Повесть получилась замечательная, но как он сумел
написать ее на куцем материале (единственный, кто вспомнил о давних визитах
нашей пятерки на Лубянку), я просто не понимаю. Витя Комар добавил: время
публикации и вправду ХХI век, в нашем не пойдет, к тому же здесь менее
четырех печатных листов. Два с половинкой, заметил профессионально Славка.
Володя Губарев, до сего момента загадочно молчавший, сказал: я найду
издателя и получу визу. Возражения против авторства Вали не имею, повесть по
теме не Багрякская. Дима немедленно согласился: она и по стилистике не наша,
а Валеркина. Лады? - подвел итог обсуждению Вовка Губарев.
лестнице мы всегда умны, рассудительны, полны оптимизма.
вопросы о судьбе повести уходил: в пресс-центре Комитета спецкомиссия
разбирается. Есть сомнения? Нет, я не знаю: молчат, работая кропотливо,
проверяя каждое слово, запятую в рукописи, и в какой степени повесть
соответствует действительности и целесообразности. Моя работа о космосе
лежала два месяца. Но не год! - воскликнул я; может, дашь телефончик, я с
ним поговорю? Тебе не стоит вмешиваться в "процесс". В своем деле они
доки-академики. Все.
максимально лояльно, с сочувствием, но публичности в защите меня и моей
чести избежали. Это сделали Александр Борин и Аркадий Ваксберг, работая не
со мной в "Комсомолке", и не являясь моими соавторами по Багряку, а трудясь
в "Литертурной газете": рванули на себе тельняшки и рискнули громко сказать,
как и могли бы сделать коллеги-друзья. Глаза Багрячков смотрели мимо моих
глаз (кроме благородного Димы Биленкина). Впрочем, я далек от упреков.
Просто узы, творчески связывающие Багряков, оказались по-человечески не
такими, как могли быть. Прочности не хватило. Однако, ни о каких претензий к
единоверцам по творческому процессу даже речи быть не может у меня. Для
оправдания всегда требовалось умение человека говорить кратко в изложении
мотивов: верю! А вот для обвинения можно и без доказательств обойтись и без
экономии времени, а только одним качеством управиться: многословием; простым
Станиславским "не верю" в жизни не получается, жизнь не театральная сцена,
здесь нужны глаза в глаза.
существования позволил мне не прервать дыхания, сохранить возможность писать
и даже публиковаться (правда, не под своим именем, а под Багрякским).
Кстати, в нашем содружестве никогда не было бытовых ссор (кроме творческих),
и "мальчишники" мы устраивали, пока был Дима, а после него довольно скоро
иссякли. Сначала ушли темы, потом уплыла фантазия и поубавились силы:
возраст. Дети выросли, пошли внуки. Правильно ответил однажды на мой вопрос
профессор Вотчал (почему мне, еще не старому человеку, скучно жить?):
происходит нормальный процесс умирания организма, но только не надо
грустить, мой молодой друг.
ощутили эту зловредную разность? Не о деньгах речь, не о должностях, даже не
о здоровье: интересы появились несостыкованные, несовместимые. Примеры
приводить нет резона, доказывать - тоже. Посмотрите на наше общество, в
котором мы живем, и найдете все доказательства и смысл в моих словах. Багряк
не подал в суд на развод, остался как если бы в "гражданском браке": хочешь
- живи вместе, хочется разбежаться по разным квартирам - беги. Понятно, о
чем я говорю? Мы хорошо поняли: больше никогда мы не сварим одну кашу на
всех.
работал в "Огоньке", часто печатался с большими и заметными статьями. К
этому моменту Багряк, как выше было сказано, тихо растаял на наших глазах,
словно ледышка. Больше мы ни разу не собирались, последний раз увиделись на
похоронах и на поминках Димы Биленкина. Комар и Слава отмалчивались, если я
заговаривал о повести "Профессия: иностранец".
"Знамя". Через неделю "главный" журнала официально обратился в пресс-центр
Госбезопасности, и тут неожиданно выяснилось, что там для меня приготовлен
"подарочек" от моего соавтора по Багряку.
Владимир Сергеевич Струнин, чтобы сделать несколько поправок по тексту, да и
то в виде предложения. Сидели мы в кабинете в креслах, нам подали
бутерброды, чай, если угодно - кофе в специальных маленьких чашечках (вам с
сахаром? - вот кусочки, каждый завернут в бумажку, как в поездах дального
"плавания"). На столе у Струнина я увидел рукопись, пришедшую из журнала, а
"Губаревского" варианта не заметил и даже спрашивать не стал. Захотел бы
Владимир Сергеевич, сам бы сказал: вот, мол, еще раз вас почитали. Нет, ни
слова: повесть была здесь свежевыпеченной. Как принято "там" (наверное),
начал Струнин разговор с погоды, с семьи, со здоровья, а уж затем аккуратно
- к делу. От имени руководства - общая благодарность за отличное исполнение
работы. Если вы не возражаете, сказал полковник Струнин (тогда же я обратил
внимание на то, что все высокопоставленные кагэбешные чиновники, как один,
полковники, даже если они и генералы, и общаются с окружающими, говорят о
себе не "я", а непременно "мы"), попросим вас, прежде всего, избегите,
пожалуйста, двух слов с (извините) пошлой оскоминкой "шпион" и "нелегал", в
нашем ведомстве за границей работают только "разведчики"; я не возразил.
Кроме того, малюсенькая просьба переправить слово джентльмен (в самом начале
повествования, когда в зале при первой встречи с Молодым вокруг него сидели,
как я написал, "джентльмены"), так вот, заметил Струнин, ежели вы не против,
назовите их "коллегами", хотя все они, как вы понимаете, истинно
джентльмены. Я понимал. Даже то, что сотрудники пресс-центра, дотошно
рукопись проверяющие на "точность и целесообразность", читали ее по
диагонали. У меня было в тексте написано, так я специально "проверял" их:
Конон Трофимович Молодый родился и вырос... (и шел московский "точный"
адрес, к которому мой герой никакого отношения не имел, но позже мы о моих
"проверках" на грани фола еще поговорим). Возможно, они нарочно хотели
обнародовать неправильные данные об известном разведчике, то е
специальный заказ, являясь рупором или слепо-глуховатым орудием в руках
нашей зарубежной разведки, продолжая сладко петь о тех же "тайнах" все того
же "двора"? Ладно, предположим, что именно так: допрыгался? Прикуси язык! В
самом конце полуторачасовой беседы Владимир Сергеевич открыл в моем
присутствии сейф, вынул из него возжеланный мною знаменитый гербовый штамп и
буднично шлепнул по первой странице повести. И - все!?
сопроводив такими словами: любому редактору любого калибра должно знать, что
изменения в тексте можно делать лишь с письменным уведомлением пресс-центра
Комитета и с его согласия. Я воскликнул: даже чисто редакционную правку? -
отлично зная болезненный зуд, амбициозность и страсть к вкусовой правке
любого редактора. Даже запятую нельзя трогать, - ответил Струнин, - вы же
помните: "казнить нельзя помиловать"? Так и в нашем деле: отныне ваш текст
неприкосновенен. Это был воистину царский подарок.
хотя Струнин потом откровенно сказал, что мою рукопись видит впервые; (стало
быть, у Володи ее не держали?) Действительно, с каким смыслом? Возможно,
сработал "испорченный телефон": одни были уверены, что еще не созрело время
для публикации "такой" повести, а другие хотели, чтобы когда-нибудь я сам
обо всех перепетиях "ведомства" рассказал читателю? Ну что ж, вот и
рассказываю. Похоже, главным принципом разведки (не только отечественной и
"родной") является великая и мудрая формула, изложенная в Коране,
переадресованная мною из будущего времени в прошлое: "Все было так, как
должно быть, даже если это было наоборот"? Поверить, что они вообще не
работали над рукописью, не могу и не верю в злонамеренность ведомства и
своего старого друга-коллеги. Тем более что Володя, каким-то образом узнав,
что повесть (уже не Багрякская, а под моей собственной фамилией) набрана в
журнале "Знамя", в одно прекрасное утро позвонил мне домой с предложением
целый кусок (он сказал "кусище" на полосу) опубликовать в виде рекламы
"знаменского" варианта в его "Правде".
Трофимовича я оказался единственным обладателем бесценных воспоминаний
легендарного человека. Получилось, что можно расценивать это как неожиданное
Шилова Юлия
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Корнев Павел
Афанасьев Роман