Чтение 48–й страницы книги ~Давай поженимся~

Мерзавец.

- А еще что она говорила?

- Ей было неприятно, что я здесь, а не в коттедже. Она, видимо, ожидала,
что я высажу тебя, а сам поеду туда. - Джерри мучило то, что Руфь сказала
?молодец?, явно намекая на его пассивность. - Я должен был так поступить? -
спросил он. - Значит, чтобы завоевать твое уважение, надо встать, одеться и
уйти из дома, как Ричард?

- Поступай, как знаешь. А какой у нее был голос?

- Благодарю, несчастный.

- С чего бы это? Ведь она получила то, что хотела.

- Ты так думаешь? Мне кажется, она сама не знает, чего хочет, - теперь,
когда она это получила.

- Повтори еще раз.

- Нет. Я сейчас буду спать. У меня какое-то странное ощущение, - сказал
он, пускаясь в очередную фантазию, за что его так ценили в студии рекламы, -
будто я - Северная Африка и ноги у меня - Египет, а голова - Марокко. И весь
я - сплошной песок.

Когда телефон снова разбудил его, он проснулся с чувством вины, так как
видел во сне не свою ?ситуацию? - не Салли, или Ричарда, или Руфь, а далекие
уголки своего детства: горку на площадке для игр, которую натирают вощеной
бумагой, чтобы скатываться быстрее, две потрепанные коробки с настольным
хоккеем; кусок затоптанной травы за киоском, где дети постарше обменивались
невообразимыми секретами, осыпая землю окурками ?Олд голд?, - то прошлое,
тот рай, где ты не волен ничего выбирать. Он пошел, спотыкаясь, заткнуть
телефонный звонок - понимая, что повторяется, что сам обрек себя на
бесконечное повторение, совершив этот грех, который свинцовой тяжестью давил
ему на диафрагму. Звонила снова Салли, Салли; голос у нее обладал
центробежной силой, и слова разлетались во всех направлениях - ей было
унизительно снова звонить ему, она говорила задыхаясь, прерывисто.

- Эй! Джерри? Если я тебя кое о чем спрошу, ты мне скажешь по-честному?

- Конечно. Ты приняла таблетку?

- Только что приняла и решила позвонить тебе, пока она не подействовала.
Хотелось услышать твой голос, прежде чем отключусь. Не будешь на меня
сердиться?

- Почему я должен на тебя сердиться? Я чувствую себя ужасно от того, что
нахожусь далеко. Ричард не вернулся?

- Нет и не вернется. - Салли произнесла это как-то по-старомодному, чуть
в нос: так соседки когда-то выговаривали ему за то, что он топчет траву на
их лужайках.

- Спрашивай же, - сказал он.

- Ты не сердишься, что я ему сказала?

- Об этом ты и хотела меня спросить?

- Вроде бы.

- Нет, не сержусь, конечно, нет. Я-то ведь сказал еще несколько месяцев
тому назад, так что тебе за мной не угнаться.

- Ты все-таки сердишься, - сказала она. - Я так и подумала, еще когда
раньше тебе звонила, что ты сердишься.

- Я немножко дохлый, - признался он. - Завтра буду в форме. По-моему, ты
очень храбрая и достаточно долго все скрывала, и я очень тебе признателен.
Ты дала мне большую фору. В конце-то концов ведь он сам обнаружил телефонные
счета.

- Да, но я умела нагнать туману кое в чем и похуже. Я просто очень
устала. Кстати, Джерри! Знаешь, что еще случилось? Это в самом деле ужасно.

- Что еще, солнышко?

- Ты меня возненавидишь.

Ему надоело говорить ?нет?, и он промолчал.

Тогда она сказала:

- Я солгала ему. Я ему сказала, что мы никогда...

- Что - никогда?

- Я сказала, что мы никогда не спали у нас в доме. Я подумала, что это
было бы слишком ужасно при его самолюбии. Ну, разве не глупо?

- Нет, не глупо.

- Я сумасшедшая?

- Нет.

- Пожалуйста, не говори ему. Если мы все пойдем в суд, там я признаюсь,
но только ты, пожалуйста, ему не говори. Это ведь не твой дом, Джерри. -
Таблетка начала действовать, и она говорила как-то странно.

- А зачем, собственно, мне это нужно? - сказал он. - Чем меньше мне
придется с ним говорить, тем лучше.

- Он так уязвлен в своем самолюбии.

- Ну, такое впечатление он постарался создать у тебя. И сейчас он
старательно ведет к тому, чтобы все почувствовали себя виноватыми.

- Обещаешь, что не скажешь ему?

- Обещаю.

- Вот я, к примеру, очень многое никогда не скажу Руфи. Интимное.

- Я же сказал: обещаю. Ты думаешь, ты сможешь заснуть? Сколько сейчас,
черт возьми, времени?

- Эй?

- Да?

- Помнишь, тогда, в Вашингтоне, на тебя напала бессонница? Я никак не
могла понять, что тебя так мучило. А теперь знаю.

- Жизнь - мучительная штука, - изрек он. Она рассмеялась.

- Я прямо вижу, как у тебя губы поджались, когда ты это произнес,
Джерри.. Вот теперь таблетка начала действовать. Я стала вся такая тяжелая.

- А ты расслабься, - посоветовал он ей. - Проснешься - и будет утро, и
мир все такой же вокруг.

- Меня куда-то утягивает. Я боюсь. Мне страшно, как бы чего не случилось
с детьми.

- Ничего с детьми не случится.

- Мне страшно - вдруг я не проснусь. И уже никогда не увижу тебя, и ты
будешь любить другую. Снова влюбишься в Руфь. Ты ведь любишь ее, я это
сегодня поняла.

- Обещаю: ты проснешься. Ты очень сильная, ты очень здоровая, ты не
куришь. - Он прикрыл рукой рот и зашептал так, чтобы Руфь не могла услышать:

- Ты - солнышко.

- Я вынуждена повесить трубку, а то рука совсем отяжелела. В самом деле
со мной ничего не случится?

- Ничего. Ты ведь уже не раз оставалась одна в доме.

- Не так.

- Ничего с тобой не случится.

- Спокойной ночи, любовь моя.

- Спокойной ночи, Салли.

На этот раз, когда он снова залез в постель, Руфь лишь спросила:

- Почему голос у тебя такой чудной, когда ты с ней разговариваешь?

***

Руфь встала рано, и в странно преломленном солнечном свете этого утра
Джерри почувствовал, что он не вправе перекатиться на середину постели и
поспать еще минутку, прежде чем она, по обыкновению, позовет его, чтобы он
успел на поезд в 8.17. Он вспомнил обрывки своего сна. Все происходило как
бы после вечеринки в большой гостиничной комнате с высоким потолком. Салли
прикорнула на диване, и, как это бывало у них с Руфью, Джерри стал искать,
что бы на нее накинуть. Он обнаружил на резной спинке стула грязный мужской
дождевик с клетчатой подкладкой. Он укрыл им плечи Салли, но длинные ноги ее
торчали: плащ оказался короток. Это был детский плащ, совсем маленький. А
что было дальше, Джерри не помнил. Он встал, побрился и сошел вниз. Дети в
пижамах казались нежными пчелками, гудевшими вокруг свечей из молока.
Джоанна встретила его широкой хитренькой ухмылкой, раздвинувшей ее веснушки.

- А папа сегодня ночевал дома, - объявила она.

- Папа всегда ночует дома, - сказал Джоффри. Чарли потянулся через угол
стола и натренированной рукой стукнул брата по голове.

- Ничего подобного. Они с мамой слишком много ссорятся.

Личико Джоффри, расплывшееся было от счастья, сморщилось, и улыбка
сменилась рыданиями.

- Чарли, это - не наилучший способ, - сказал Джерри. - И не самый
правильный.

- Он же дурачок, - оправдывался Чарли. Джоанна хихикнула.

- Чарли всегда говорит, что Джоффри - дурачок, - сказала она. -
Развоображался.

- Ничего подобного, - сказал Чарли, обращаясь к отцу; маленькое личико
его заострилось от напряжения. Он повернулся к Джоанне и сказал:

- Сама ты воображала. Джоанна развоображалась потому, что у нее есть
дружок.

- Ничего подобного. Мама, чего он болтает, что у меня есть дружок, нет у
меня никаких дружков. Он все врет. Врун. Воображала. Врун.

- Джерри, да скажи же им что-нибудь, - сказала Руфь, ставя на стол
большую тарелку с намазанными маслом тостами. - Не стой так.

- Он... он... он... - заикаясь, произнес Джоффри, взывая к отцу, - он
оби-идел меня.

- Он - дурачок, - деловито изрек Чарли, как неопровержимую истину; губы
его лоснились от масла.

- Знаете, что я думаю по поводу этих ваших пререканий? - спросил,
обращаясь к ним ко всем, Джерри, и сам же ответил:

- Кака. - Все дети - даже Джоффри - дружно рассмеялись, услышав от отца
детское словцо. Личики их повернулись к нему, приподнялись, засветились в
ожидании дальнейшего развлечения. - Знаете, кто вы, по-моему, такие? -
спросил он. - По-моему, вы - какашки.

Они захихикали и заерзали.

- И еще тонкозадики, - добавил Чарли и быстро оглядел стол, проверяя,