согласен... ты слышишь... не слушай... ну как... это же не печка какая...
это машина... Господи помилуй... ну как же... о, о, о... ох Христос
воскрес... теперь встречают... я на могиле Христа... а где-то лежу... я
конторщиком идти не хочу... все мрачные какие-то...
Потапов, Минор, Ракитников, Селюк, Брешковокая, Натансон, Бах, Авксентьев,
Азеф. Были Швейцер, Каляев, Боришанский, Бриллиант, Дулебов.
старые с молодыми. Раскаленный успехом Каляев говорил с распевным польским
акцентом. Стоял взволнованный, покрасневший, с рассыпавшимися волосами.
Каляев был похож на Руже де Лиля, поющего Марсельезу.
идеализму, даже не вникая в то, что говорил Каляев, были захвачены. Каляев
верил в то, что говорил. Вера его была фанатична, страстна, красиво
выраженная, она оковала слушателей, когда "поэт" говорил, нервно
жестикулируя правой рукой:
теперь стране какие-то успокоения! Нет! Мы должны напрячь все силы, чтоб
партия бросила в террор новые кадры преданных революции товарищей, чтобы
внезапно, стремительно нанести врагу удар, и не затем, чтобы правительство
шло по пути реформ, а затем, чтобы ударами, взрывами бомб, разбудить страну,
встряхнуть ее, чтобы террор против ненавистного правительства стал массовым!
Пусть каждый член партии идет не с речью, не с агитацией, не с литературой,
а с бомбой! Ибо вообще социалист-революционер без бомбы уже не
социалист-революционер! О, я знаю, недалеко то время, когда разгорится
пожар! Когда будет и у нас своя Македония! Когда рабочий и крестьянин
возьмутся наконец, за оружие! И тогда-то, вот тогда, наступит великая
русская революция!
азефово ухо: - Молодость, Иван, молодость, но святая, конечно, святая.
несколько его предложений в ЦК, он не освобождался. Чернов снял руку сам,
попросил слова.
нос, протяжным великорусским пеньем, - когда слышишь речь, подобную речи
дорогого товарища "поэта"! В особенности потому, что она полна силы и жажды
действия, несмотря даже на то, что товарищ только что участвовал в таком
сложном и большом деле, как дело Плеве! Верно! Верно! Нам конечно нужна
"своя Македония", но не надо только переламывать палку и, поддавшись,
увлечению молодости, забыв все иное, представлять себе нашу партию, как
партию исключительно террористическую! Конечно, глубже пашешь, веселей
пляшешь, это так, но надо все же помнить и то, что, как сказал наш великий
сатирик, с одной стороны нельзя не сознаться, а с другой нельзя не
признаться. Да, террор нам нужен! Да, террор одна из необходимейших форм
борьбы нашей партии, но террор ведь, дорогой товарищ, все же есть мера
временная, к тому же террор бывает троякий: эксцитативный, дезорганизующий,
агитационный. И вот тут-то только в согласии с волей ЦК должна действовать
наша святая беззаветная молодежь, наша боевая организация! Помните, что
ржаной хлебушка калачу дедушка. И не дай Бог, если я понял так дорогого
товарища, что, мол, он просто напросто влюбился, так сказать, в бомбочку, не
дай Бог, не дай Бог, - затряс рыжими волосами Виктор Михайлович, - это
конечно не то! Мы не верим правительству в его заверениях, мы поведем террор
и не одного Плеве разорвем в клочья, - стукнул по столу Чернов, - но конечно
боевая организация должна идти исключительно по воле ЦК партии, действовать
только по его указанию. Не увлекайтесь, молодые товарищи, у нас есть
программа, есть важнейшие задачи, аграрный вопрос, нельзя всю работу партии
свести к террору, от этого надо предупредить, уж поверьте, поверьте, -
говорил Чернов, обращаясь к боевикам, сидевшим плотной молодой кучкой на
кровати, - поверьте, товарищи, в бомбочку не влюбляйтесь, а к нам
прислушивайтесь, вот тогда-то сообща, без особого, так сказать, увлечения и
пойдет у нас дело, не велик воробей, а копает горы, только должно среди нас
быть полное подчинение воле ЦК.
теоретика. В общем гуле раздался голос больного Гоца.
затрясши распадающейся по широким плечам шевелюрой.
Плеве на алтарь революции большую жертву. Что жаль славно отдавшего свою
жизнь палачам, всем дорогого Егора Сазонова. Жаль молодого Сикорского. Но
лучшей отплатой за них будет вновь наступление на слуг царского режима. И
террор, верит он, поднимет действительно новую, большую революционную волну,
которая сметет самодержавие. Попутно он полемизировал с социал-демократами.
Но коротко. И закончил возгласом: - Да здравствует Б. О.!
остановилась среди кухни. - "Эти русские рычат, как звери. Совершенно
некультурные люди", - пробормотала она.
задержался? - говорил Гоц.
революции. Вид у него был болезненный. Щеки матовые, руки высохшие, как две
кости. Сегодня ярче блестели глаза, но блеск их был нехороший.
поцеловал.
как мертвец, как бревно...
знать, что я страдаю. И они правы.
дверь.
глазах Гоца были слезы. Он не выпускал руки Савинкова, сжимая ее бессильными
больными костями.
изменились, похудели как будто, да что там, немудрено. Ну, садитесь,
рассказывайте все, с самого начала, толком ведь никто еще ничего не
рассказал. Верочка! Дай нам чайку и закусить что-нибудь!
хороша была кухаркой Ивановская, как смело вышли метальщики, как мчались
кони, как лежал на мостовой Сазонов, как Савинков не знал, убит ли Плеве,
как узнал, как уехал, как в Варшаве его не узнала Ивановская.
думаете, что мы будем чувствовать после убийства Плеве? Он говорит, -
радость. И я ответил, - радость. А вот...
от Доры, ни от Швейцера, ни от Ивана Николаевича. Что же вы чувствуете?
"Грех убийства?"
заволновался Гоц, ударяя костлявой рукой по ручке кресла. - Что ж вы не
хотите работать в терроре?
расстановкой, не стирая улыбки.
работать только в терроре. Едучи по Германии, я уже думал об убийстве
великого князя Сергея. Как вы думаете, это нужно партии?
монгольскими глазами. - Я хочу предложить следующим именно это дело.
скрипка Страдивариуса так и остается надломленной. Боюсь за вас, Павел
Иванович, ох, боюсь! Многое можете сделать, только не пошла бы трещина
дальше, не лопнула бы скрипка.
сломается, хотя не думаю, так что ж поделать, такая уж никчемная стало быть
была скрипка и жалеть о ней нечего.
Гоц, - заходите завтра, а теперь "мне время тлеть, а вам цвести", - сказал
он, показывая на парализованные ноги. - Идите к Виктору, у него вечеринка,
поразвлечетесь, вам нужен отдых.