Чтение 7–й страницы книги ~Азеф~

я с вами потолковать хочу, дело то наше общее, артельное. Один горюет,
артель воюет. Ну, вот, стало быть хотите работать у нас, в терроре, хорошее
дело, молодой человек, хорошее, только надо уяснить себе какова эта работа.
- Чернов распластал на столе большие руки и заговорил.

- Да, террор дело святое, кормилец, святое, товарищи работающие в нем
отдают себя всецело. Учтите, молодой человек, духовные и телесные силы,
кроме того подготовьтесь теоретически. Надо знать, что террор бывает
троякий, во-первых, эксцитативный, во-вторых, дезорганизующий и в-третьих,
агитационный. Если с одной стороны наша партия признает необходимым и святым
все три вида террора, то все же нельзя конечно понимать идею террора
упрощенно.

В эту минуту вошла женщина с приятными чертами лица, несшая в руках
салатник.

_ Витя, - сказала она, - я вам вишни. - И поставила салатник между
Черновым и Савинковым.

- Спасибо, Настенька! Ешьте, пожалуйста, молодой человек, берите,
соединим, так сказать, приятное с полезным. - Необычайно быстро, словно
семячки Чернов брал вишни, выплевывая косточки на блюдце. Значительно
замедлив речь, Виктор Михайлович склонялся над салатником. Савинков видел,
как толстые пальцы выбирают самые спелые ягоды, даже расшвыривает вишни,
быстро говоря, Виктор Михайлович.

- Я, молодой человек, с своей стороны ничего против вашей работы в
терроре не имею. Вас я не знаю, но рекомендации бабушки достаточно. Но если
вы думали, что я заведую террором, так нет, ошиблись, не мой департамент. Я,
так сказать, теоретик нашей партии, может что и читали, подписываюсь
Гарденин. Что же касается террора, то вам придется потолковать, конечно, с
Иваном Николаевичем, товарищем Азефом, благо вы и познакомились. Большой
человек, большой. С ним и потолкуйте. Я поддержу, поддержу, да.

Доев вишни, словно кончив лекцию, Чернов встал и подал руку.

- Да, молодой человек, - говорил он, провожая Савинкова, - борьба
требует святых жертв, ничего не поделаешь, должны приносить. Зайца, как
говорится, на барабан не выманишь. Должны из любви к нашему
многострадальному народу, да, - прощайте!

По женевской улице Савинков шел, покручивая тросточкой. - Занятно, -
пробормотал он. Больше чем о Чернове думал он об "Иване Николаевиче".
Странное чувство оставил в нем этот брюхастый урод на тонких ногах, с
пудовыми черными глазами и отвислыми губами негра:

- Азеф понравился Савинкову: - в уроде была сила.

Через три дня, идя по Большой Набережной, Савинков смотрел на белосиний
Монблан. По озеру бежали гоночные лодки с загорелыми выгибающимися телами
гребцов. Мальчишка-булочник в фартуке и колпаке, провозя в вагончике булки,
поклонился Савинкову, как знакомому. День был горяч, душен. Придя домой,
Савинков разделся, в белье лег на диван. Но вместо дум он почувствовал, как
качается, плывет в дреме тело.

Короткий звонок заставил его приподняться. На звонок не ответили ничьи
шаги. Мадам Досье ушла в церковь. Савинков, накинув пальто, пошел к двери.
Раздался второй звонок. Стоявший видимо решил достояться.

- Кто тут? - спросил Савинков, и, глянув в глазок, увидел темножелтое
лицо и вывернутые губы Ивана Николаевича.

- Что это вы как конспиративны, в глазок смотрите,

- гнусавым смешком пророкотал Азеф, идя по коридору.

- Ах, да вы без порток, спали, что ль?

- Посидите, пожалуйста, я сейчас, Иван Николаевич. Стоя у окна, Азеф
смотрел на улицу. Бросил взгляд на стол, где лежали исписанные листы.
Отойдя, тяжело сел в кресло, опустил голову. Он походил на быка, который
может сорваться и пропороть живот.

Когда вошел Савинков, может длилось это час, может секунду: - Азеф
смотрел на Савинкова, Савинков на Азефа. "Как из камня", - подумал Савинков.

- Мне говорили, вы хотите работать в боевом деле?

- гнусаво произнес Азеф, - правда это?

Темные, беззрачковые глаза и все выражение лица стали вдруг ленивыми,
почти сонными. Азеф был в дорогом сером костюме. Ноги обуты в желтые туфли,
галстук зеленоватый.

- Да, вам говорили правду.

- Почему же именно в боевом? - медленно повернул голову Азеф и глаза
без зрачков, исподлобья уставились на Савинкова.

- Эта работа мне психологически ближе.

- Пси-хо-ло-гиче-ски? - процедил Азеф. И вдруг внезапно расхохотался
высоким, гнусавым хохотом. - А вы знаете, что за эту психологию надо быть
готовым к веревочке? - и Азеф чиркнул рукой по короткому горлу.

- Вы не курите? - раскрыл портсигар Савинков. Азеф как бы не заметил
портсигара. Встал, раскачивая колоссальное тело на тонких ногах, прошелся по
комнате. Савинков заметил, ступни, как и руки, маленькие. Азеф стоял у окна,
глядя на улицу. Не поворачиваясь, проговорил гнусавым рокотом:

- Хорошо, вы будете работать в терроре. Повернувшись, сказал
неразборчиво:

- Беру только потому, что просил Гоц и бабушка, так бы не взял, тут
много шляется. - Не глядя на Савинкова подошел к столу. На столе лежали
нелегальные брошюрки: "Народная воля", "За землю и волю", Азеф, взяв одну,
пробормотал:

- Ну, что, хорошие книжки?

- Да, как вам сказать...

- Эти книжки сделают то, что у России через несколько лет косточки
затрещат, - гнусаво проговорил Азеф и, взяв мягкую шляпу, пошел к двери. У
двери остановился.

- У вас деньги есть? - Вынув из жилетки две бумажки, кинул на стол. -
Завтра в восемь, в кафе "Националь", я найду вас, - и мотнув бычьей головой
без шеи, Азеф скрылся за дверью.

На Монбланской набережной в кафе "Националь" играл оркестр. Черными
фрачными фалдами трепыхали лакеи. Веранда выходила на Женевское озеро. За
озером виднелись далекие горы.

По озеру скользили яхты, лодки, пароходы. С озера тянул сыроватый
ветер. За столиками, у перил пили какие-то напитки две мощеобразные
англичанки. Были тут и французский писатель, и румынский министр, и два
прусских офицера в штатском.

В сумерках и Азеф смотрел на играющую огнями воду. Он ни от кого не
отличался, походя на директора какого-нибудь концерна. На безымянном пальце
у него бриллиант. В белом костюме рядом с ним сидел элегантный молодой
человек, по виду могший быть секретарем директора концерна.

Несколько наперев жирной грудью на стол, Азеф проговорил тихим рокотом:

- Вам скоро надо ехать в Россию. Ставим крупное дело. Послезавтра
выедете в Германию, поживите, выверите, нет ли слежки. Если будете чисты,
проедете в Берлин, а там, в воскресенье встретимся в 12 дня в кафе Бауер на
Унтер ден Линден.

Англичанки чему-то смеялись. Толстый француз с тонкокурчавыми волосами
читал "Матэн". Возле него мальчик с бледным личиком ел пирожное. Рыдала
скрипка и в такт танцам Брамса в оркестре качался первый скрипач.

- Прекрасно, но если я иду на дело, не находите ли вы, что мне надо
знать несколько побольше, чем то, что вы сейчас сказали, - отпивая вино,
проговорил Савинков.

- Если будете убивать, то не неизвестного, а определенное лицо, -
лениво проговорил Азеф. В Берлине дам указания, явки, все узнаете, -
прогнусавил он, скучно осматривая террасу.

По террасе шла женщина, смуглая, черные волосы лежали взбитым валом,
она походила на креолку.

- Не плоха? - улыбнулся в бокал Азеф. Эфиопские, мясистые губы
расплылись в непонятное с первого взгляда.

- Вы женаты? Где ваша жена?

- В Петербурге.

- Скверно. За ней могут следить. Вы ей писали?

- Нет.

- Не пишите. Наверняка следят. Где она живет?

- На Среднем. А вы женаты, Иван Николаевич?

- Моя жена в Швейцарии, - нехотя ответил Азеф.

- Сегодня утром, - заговорил он. - Брешковская говорила, что какой-то
Каляев приедет к воскресенью в Берлин. Я с ним должен увидеться. Вы его
знаете?

- Это мой друг.

- Вы думаете, он подходящ для нашей работы?

- Безусловно. Он едет только для этого. Берите его обязательно, Иван
Николаевич.

- Я беру только того, кого считаю сам нужным взять. Азеф помолчал. И
вдруг улыбнулся засветившимися глазами, отчего все его лицо приняло
ласковое, почти нежное выражение.

Когда они шли по веранде, на них обращали внимание. В их фигурах был
контраст. Савинков много ниже, худ, барствен. Азеф толст, неуклюж,
колоссален, дышал животом.

- Хороший вечер, - проговорил Азеф. Савинкову показалось, что выйдя из
кафе, Иван Николаевич стал проще и доступнее.

- Если с вами пошли по одной дорожке, а может еще и висеть вместе
придется, - гнусаво говорил Азеф, - надо хоть поближе познакомиться. Вы ведь
из дворян?

- Дворянин. А что?

- Я еврей, - улыбнувшись, сказал Азеф, - две больших разницы. Вы
учились, кажется, в Варшаве? Ваш отец мировой судья?

- Откуда вы знаете?

- Гоц говорил. Только не понимаю, зачем вы пошли в революцию? Жили не