когда был подписан Раппальский договор. У Мацерата на свадебной фотографии
жесткие воротнички, выглядит он хорошо, элегантно, почти интеллигентно.
Правая нога выставлена вперед, возможно от желания походить на какого-нибудь
киноактера той поры, на Харри Лидтке к примеру. Платья тогда носили
короткие. Подвенечное платье моей подвенечной матушки, белая плиссированная
юбка в тысячу складок, едва заходит за колено, открывая ее стройные ножки и
изящные ступни в бе лых туфельках с пряжками. На остальных снимках собрались
все свадебные гости. Среди одетых и позирующих по- городскому бабушка Анна и
ее взысканный Божией милостью брат Винцент неизменно выделяются своей
провинциальной строгостью и внушающим доверие смущением. Ян Бронски,
который, подобно моей матушке, родом с того же самого картофельного поля,
как и его тетка Анна и его преданный Деве Небесной отец, умеет, однако,
скрыть свое деревенское, свое кашубское происхождение за праздничной
элегантностью секретаря на Польской почте. Как ни мал и хрупок кажется он,
когда стоит среди занимающих много места здоровяков, его необычные глаза,
почти женская про порциональность его лица, даже когда он стоит с краю,
создают центр любого снимка. Уже долгое время я рассматриваю некую группу,
сфотографированную вскоре после свадьбы. Мне надо взяться за барабан и
попытаться, глядя на этот матовый коричневый четырехугольник, заклинаниями
палочек по лакированной жести оживить узнаваемое на картоне трехзвездие.
Возможность сделать этот снимок представилась на углу Магдебургерштрассе и
Хересан-гер возле общежития для польских студентов, -- иными словами, в
квартире семейства Бронски, ибо он демонстрирует заднюю сторону озаренного
солнцем, на половину закрытого вьющейся фасолью балкона той модели, которую
строители любили налеплять на квар тиры Польской слободы. Матушка сидит.
Мацерат и Ян Бронски стоят. Но любопытно поглядеть, как она сидит и как они
оба стоят! Было время, когда я по наивности пытался с помощью циркуля, за
которым посылал Бруно в лавку, линейки и угольника измерить расстановку сил
в этом триумвирате -- да, да, триумвирате, ибо матушка вполне заменяла
мужчину. Угол наклона шеи -- неравнобедренный треугольник, это привело к
будущему смещению параллелей, к насильственному совпадению при наложении, к
оборотам циркуля, каковые судьбоносно встречались уже за пределами
треугольника, то есть на фоне зеленых побегов фасоли, образуя точку
пересечения, а я и отыскивал точку, был исполнен веры в точки, исполнен тяги
к точкам опоры, исходным точкам, а то и вовсе точкам зрения. Эти
дилетантские обмеры не привели ни к чему, кроме едва заметных и в то же
время раздражающих дырок, которые opnhgbek` ножка циркуля на важнейших
местах столь бесценного снимка. Что ж в нем такого особенного, в этом
снимке? Что побудило меня искать математические и -- того нелепее --
космические ассоциации, не только искать, но и находить, если угодно. Три
человека, сидящая женщина, двое стоящих мужчин. У нее -- укладка на темных
волосах, у Ма-церата -- светлые кудри, у Яна гладко зачесанные назад
каштаново-русые волосы. Все трое улыбаются, Мацерат больше, чем Ян Бронски,
оба вместе открывают верхние зубы в пять раз больше, чем матушка, у которой
лишь тень улыбки притаилась в уголках рта, а в глазах нет и следа улыбки.
Мацерат возложил левую руку на правое плечо матушки, Ян же довольствуется
легким возложением на спинку стула своей правой руки. Она, повернув колени
вправо, сидя вполне прямо, на коленях держит некую тетрадку, которую я
долгое время принимал за альбом Яна с марками, позднее -- за модный журнал,
наконец -- за коллекцию портретов знаменитых актеров из сигаретных пачек.
Руки матушки выглядят так, словно надумали перелистнуть страницу, едва
изображение окажется на фотопластинке и снимок будет сделан. Все трое
выглядят вполне счастливыми, поддерживая друг друга, дабы быть неуязвимыми
при неожиданностях, которые могут возникнуть, если кто-нибудь из партнеров
по тройственному союзу заведет собственные тайны или уже скрывает их с
самого начала. Будучи связаны друг с другом, они не могут обойтись без
четвертого участника, а именно без жены Яна Хедвиг Бронски, урожденной
Лемке, которая об эту пору уже, возможно, ждала родившегося позже Стефана,
не могут в том смысле, что она должна направлять на них, и тем самым на
счастье этих троих, объектив фотоаппарата, дабы удержать это тройное счастье
по крайней мере средствами фотографии.
этому. Снимки, на которых можно узнать либо матушку с Мацератом, либо
матушку с Яном Бронски. Но ни на одном из снимков неотвратимое, единственно
оставшееся решение не читается так отчетливо, как на этом "балконном"
снимке. Ян и матушка на одной карточке -- здесь веет трагедией,
золотоискательством, чрезмерностью, которая оборачивается пресыщением, и
пресыщением, которое влечет за собой чрезмерность. Мацерат рядом с матушкой:
тут сочится по капле потенциал воскресений, тут скворчит шницель по-венски,
тут немного воркотни перед трапезой, тут немного зевоты после еды, тут
необходимость перед сном рассказать друг другу анекдоты или припомнить
налоговую декларацию, дабы брак обрел духовную основу. И однако же, я
предпочитаю эту запечатленную на фотографии тоску отвратному моментальному
снимку более поздних лет, запечатлевшему матушку на коленях у Яна Бронски на
фоне Оливско-го леса неподалеку от Фройденталя. Эта непристой ность -- Ян
запустил руку матушке под платье -- выражает лишь безрассудную страсть
несчастной, с первого же дня брака с Мацератом прелюбодействующей парочки,
для которой, как я предполагаю, Мацерат выступил в качестве безучастного
фотографа. Нет и следа того спокойствия, тех осторожно сознательных жестов,
которые мы наблюдаем на "балконном" снимке и которые, вероятно, возможны
лишь тогда, когда оба мужчины стоят позади матушки, рядом с ней, либо лежат
у ее ног, как на пляже в Хойбуде, -- см. фотографию.
главных людей моих первых лет, образующих rpescnk|mhj. Пусть здесь и не
достигнута та степень концентрации, что на "балконном" снимке, он тем не
менее излучает все тот же чреватый напряжением мир, который, пожалуй, нельзя
ни заключить, ни подписать иначе как между тремя участниками. Можно сколько
угодно браниться по поводу излюбленной темы треугольника на театре, но если
на сцене всего два человека, то что. им прикажете делать, кроме как до
смерти задискутироваться или втайне мечтать о третьем. Так вот, на моей
картинке их трое. Они играют в скат. Вернее сказать, они держат свои карты,
как хорошо подобранные веера, но смотрят не на свои козыри, как полагается,
чтобы назначить игру, а в объектив. Рука Яна, если не считать воздетого
указательного пальца, плоско лежит на столе, рядом с мелочью, Мацерат впился
ногтями в скатерть. Матушка позволяет себе небольшую и, как мне думается,
вполне удачную шутку: она приоткрыла одну карту и показала ее фотографу, но
так, что другие игроки не могли ее увидеть. Как легко, оказывается, одним-
единственным жестом, одной лишь приоткрытой дамой червей возродить древний
таинственный символ: кто из нас не клял ся в верности своей даме сердца?
и обоих ее партнеров был не только наиболее подходящей игрой, но и
прибежищем, той самой тихой гаванью, в которой они укрывались всякий раз,
когда жизнь соблазняла их наконец создать пару, все равно в каком сочетании,
и играть в дурацкие игры типа "шестьдесят шесть" или "пьяница".
так всего было достаточно. Прежде чем перейти к самому себе, несколько слов
про Гретхен Шефлер, мамину подружку, и ее пекаря, равно как и законного
супруга Александра Шефлера. Он -- лыс, она демонстрирует в улыбке лошадиную
челюсть, состоящую преимущественно из золотых зубов. Он -- коротконог и,
сидя на стуле, никогда не достает ногами ковра. Она в платьях собственной
вязки, на которых всегда слишком много узоров. Позднее -- фо тографии обоих
Шефлеров в шезлонгах или на фоне спасательных шлюпок парохода "Вильгельм
Густлов", принадлежащего обществу "Сила через радость", либо на прогулочной
палубе "Танненберга" от морского судоходства Восточной Пруссии. Каждый год
они совершали путешествие на пароходе и привозили из Пиллау, Норвегии, с
Азорских островов, из Италии в целости и сохранности сувениры домой, на
Кляйнхаммервег, где он пек булочки, а она отделывала наволочки кружевами
"мышиные зубки". Когда Александр Шефлер молчал, он безостановочно увлажнял
кончиком языка верхнюю губу, а друг Мацерата зеленщик Грефф, живущий от нас
наискосок, осуждал такую манеру дер жать себя как непристойную.
супруг. Фотография показывает его, широкоплечего, поджарого, здорового, в
форме с короткими штанами, со шнурами, как положено вождю, и в шляпе скаута.
Рядом, в такой же экипировке, стоит белокурый, пожалуй чересчур глазастый,
мальчуган лет примерно тринадцати; Грефф положил левую руку ему на плечо и,
в знак благосклонности, прижимает к себе. Мальчишку я не знал, а Греффа мне
еще предстояло узнать и понять через его жену Лину.
радость", и свидетельствах нежной эротики скаутов. Хочу быстро перевернуть
несколько страниц и nap`rhr|q к себе, к своему первому фотографическому
изображению.
Мне исполнилось тогда восемь месяцев, меньше на два месяца, чем Стефану
Бронски, который изображен на соседней странице, на карточке того же
формата, и излучает несусветную заурядность. У открытки -- волнистый, как бы
искусно оборванный край, обратная сторона разлинована для адреса, --
вероятно, было отпечатано много экземпляров для семейного употребления.
Вырез на странице альбома демонстрирует посреди горизонтально расположенного
прямоугольника овал чересчур симметричного яйца. Голый, очевидно
символизируя желток, я лежу на животе, на белой шкуре, которую, вероятно,
какой-нибудь белый медведь ссудил какому-нибудь восточноевропейскому
фотографу-профессионалу, спе циализирующемуся на детских снимках. Для моего
первого изображения, как и для многих снимков того времени, был безошибочно
избран теплый коричневатый тон, который не спутаешь ни с каким другим и
который мне хотелось бы назвать человечным, в отличие от бесчеловечно
гладких черно-белых снимков наших дней. Тускло-расплывчатая, должно быть
прорисованная, листва создает темный, кое-где разбитый бликами света задний
план. В то время как мое гладкое здоровое тельце в плоском спокойствии чуть
наискось возлежит на шкуре, поддаваясь воздействию полярной родины белого
медведя, сам я с усилием поднимаю круглую, как шар, детскую головку и гляжу
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Аникина Наталья
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Пехов Алексей