Чтение 123–й страницы книги ~Жестяной барабан~

Лишь когда в начале ноября Клепп отыскал нового ударника, Бобби из
"Единорога", короче, вполне подходящего человека, -- а вместе с Бобби и
ангажемент в Старом городе, мы снова стали общаться как друзья, хотя Клепп
уже и тогда начал в духе своей КПГ больше говорить, чем думать.

Впрочем, передо мной еще была открыта дверь концертной агентуры Деша.
Возвращаться к Марии я не хотел, да и не мог, тем более что ее поклонник
Штенцель собирался подать на развод, чтобы после развода сделать мою Марию
Марией Штенцель. Порой меня заносило на Молельную тропу, к Корнеффу, где я
выбивал какую-нибудь надпись, наведывался я также и в академию, давал
ретивым ученикам возможность чернить меня карандашом и абстрагировать, часто
навещал, без всякой, впрочем, цели, музу Уллу, которой вскоре после нашей
поездки на Атлантический вал пришлось расторгнуть свою помолвку с художником
Ланкесом, потому что тот желал теперь писать исключительно дорогие картины с
монахинями, а музу Уллу даже и лупцевать больше не желал.

Тем временем визитная карточка доктора Деша тихо и настырно лежала на
моем столе рядом с ванной. Когда в один прекрасный день я ее попросту
разорвал и выбросил, поскольку не желал иметь с доктором Дешем ничего
общего, мне, к ужасу моему, стало ясно, что я могу продекламировать
наизусть, как стихотворение, и телефонный номер, и точный адрес концертного
агентства. Так я и делал три дня подряд, я не мог заснуть из-за этого
номера, а потому на четвертый день отыскал телефонную будку, набрал номер,
получил Деша, тот сразу повел себя так, словно круглосуточно ожидал моего
звонка, и попросил меня прийти к нему в тот же день после обеда, ибо хотел
представить своему шефу. Шеф-де ожидает господина Мацерата.

Концертное агентство "Запад" помещалось на девятом этаже вновь
отстроенного административного здания. Прежде чем войти в лифт, я спросил
себя, не скрывается ли за этим названием какой-нибудь скверный политический
смысл.

Ведь если существует концертное агентство "Запад", значит, в
каком-нибудь схожем здании должно существовать и агентство "Восток". Имя
было выбрано довольно искусно, поскольку я немедля отдал предпочтение
"Западу" и, выходя на девятом этаже из лифта, испытывал приятное чувство,
что связался с правильным агентством. Ковры, много меди, непрямое освещение,
звукоизоляция, дверь лепится к двери в мире и согласии, длинноногие
секретарши, рассыпая искры, проносили мимо меня запах сигар своих шефов, так
что я чуть не сбежал от кабинетов агентуры "Запад".

Доктор Деш встретил меня с распростертыми объятиями, и Оскар был рад,
что Деш не прижал его к своей груди. Пишущая машинка девушки в зеленом
пуловере смолкла, когда я вошел, но потом лихо наверстала упущенное из-за
моего появления. Деш доложил своему шефу о моем приходе. Оскар занял собой
одну шестую левой передней части мягкого кресла, окрашенного химическим
крокусом. Затем распахнулась двустворчатая дверь, пишущая машинка снова
затаила дыхание, струя воздуха подняла меня с подушек, двери затворились за
моей спиной, ковер потек через светлый зал, ковер повлек меня за собой, пока
некий стальной предмет меблировки не сказал мне: а теперь Оскар стоит перед
письменным столом шефа, интересно, сколько в нем весу? Я поднял свои голубые
глаза, отыскивая шефа за бесконечно пустой дубовой плоскостью, -- и в кресле
на колесиках, которое, подобно зубоврачебному, можно было поднимать и
откидывать, обнаружил своего разбитого параличом, сохранившего жизнь лишь в
глазах и пальцах друга и наставника Бебру.

Ах да, еще сохранился его прежний голос! Он произнес из глубин Бебры:

-- Вот мы и снова свиделись, господин Мацерат. Не говорил ли я уже
много лет назад, когда вы предпочитали общаться с этим миром на правах
трехлетки: такие люди, как мы, не могут потеряться?! Принужден, однако, с
глубочайшим сожалением констатировать, что вы по неразумию чрезвычайно
изменили свои пропорции, причем не в лучшую сторону. Не вы ли насчитывали
когда-то лишь девяносто четыре сантиметра росту?

Я кивнул, готовый заплакать. На стене, за равномерно гудящим креслом
наставника, приводимым в движение электромотором, висело единственное
украшение кабинета -- в барочной рамке поясной портрет моей Розвиты, великой
Рагуны в натуральную величину. Не следя за моим взглядом, но отлично зная
его направление, Бебра проговорил почти неподвижным ртом:

-- Ах да, наша добрая Розвита! Интересно, понравился бы ей новый Оскар?
Едва ли. Она имела дело с другим Оскаром, с трехлетним, пухленьким и, однако
же, исполненным любовного пыла Оскаром. Она боготворила его, о чем скорее
заявила мне, чем призналась. Он же в один прекрасный день не пожелал
принести ей кофе, тогда она сама пошла за кофе и при этом погибла. Впрочем,
сколько я знаю, это не единственное убийство, совершенное нашим пухленьким
Оскаром. Не он ли барабанным боем загнал в гроб свою бедную матушку?

Я кивнул, я, слава Богу, оказался способен к слезам, а глаз не сводил с
Розвиты. Но тут Бебра замахнулся для следующего удара:

-- А как, собственно, обстояли дела с тем почтовым чиновником, Яном
Бронски, которого наш трехлетка изволил называть своим предполагаемым отцом?
Он отдал его в руки палачей. Палачи выстрелили ему прямо в грудь. А не могли
бы вы, господин Оскар Мацерат, смеющий выступать в своем новом обличье,
поведать мне, что сталось со вторым предполагаемым отцом трехлетнего
барабанщика, с владельцем лавки колониальных товаров Мацератом?

Тут я покаялся и в этом убийстве, признал, что таким путем освободился
от него, подробно описал его, спровоцированную мною смерть от удушья, не
прятался более за русским автоматчиком, а откровенно сказал:

-- Да, наставник Бебра, это был я. Я сделал то, и это я сделал тоже,
причиной этой смерти был я, и даже в той смерти есть доля моей вины.
Смилуйтесь!

Бебра засмеялся. Уж и не знаю, чем он смеялся. Его кресло задрожало,
ветры развевали белые волосы гнома над сотней тысяч морщин, из которых
состояло его лицо.

Я еще раз настойчиво взмолился о милосердии, придал моему голосу ту
сладость, о которой знал, что она воздействует, закрыл лицо руками, о
которых знал, что они красивые и тоже воздействуют.

-- Смилуйтесь, дорогой наставник Бебра, смилуйтесь!

Тут он, сам себя назначивший моим судьей и превосходно игравший эту
роль, нажал какую-то кнопку на пульте цвета слоновой кости между коленями и
руками.

Ковер за моей спиной подвел к столу девушку в зеленом пуловере. Она
держала папочку, раскрыла ее среди дубовой равнины стола, которая покоилась
на переплетении стальных трубок, достигая уровня моих ключиц, и это лишало
меня возможности посмотреть, что же такое она разложила. Итак, девушка в
пуловере протянула мне авторучку. Ценой подписи я мог купить помилование
Бебры.

И однако же, я осмелился адресовать креслу на колесиках некоторые
вопросы. Мне было трудно сразу, без раздумий поставить свою подпись в месте,
отчеркнутом лакированным ногтем.

-- Это рабочий договор, -- довел до моего сведения Бебра. -- Здесь
требуется ваша полная подпись. Словом, напишите: "Оскар Мацерат", чтоб мы
знали, с кем имеем дело.

Сразу после того, как я подписал, гудение мотора возросло пятикратно, я
поднял взгляд от авторучки и успел еще увидеть, как быстроходное кресло на
колесиках, уменьшавшееся во время движения, сложилось и исчезло за боковой
дверью.

Кто-нибудь может подумать, что тот составленный в двух экземплярах
договор, который я дважды подписал, покупал мою душу и обязывал Оскара
совершать гнусные злодеяния. Ничего подобного! Когда я с помощью доктора
Деша изучал договор в передней, я быстро и без труда понял, что задача
Оскара состояла исключительно в том, чтобы выступать соло перед публикой со
своим барабаном так, как делал это трехлеткой, а затем и еще раз -- в
Луковом погребке у Шму. Концертное агентство обязывалось, со своей стороны,
готовить мои турне, то есть прежде, чем выступит со своей жестянкой Оскар
Барабанщик, хорошенько ударить в рекламный барабан.

Пока разворачивалась рекламная кампания, я жил со второго щедрого
аванса, выплаченного мне агентством "Запад". Время от времени я наведывался
в административное здание, выступал перед журналистами, позволял себя
фотографировать, один раз заблудился в этой коробке, которая всюду одинаково
пахла, всюду одинаково выглдела и на ощупь воспринималась как нечто
совершенно неприличное, обтянутое бесконечно растяжимым, все изолирующим
презервативом. Доктор Деш и девушка в пуловере обращались со мной более чем
обходительно, и лишь наставника Беб-ру я так больше никогда и не увидел.

По сути говоря, я еще перед началом турне мог бы переехать в квартиру
получше. Но ради Клеппа я оставался у Цайдлера, пытался умиротворить друга,
который осуждал меня за мои контакты с менеджерами, однако не соглашался с
ним и больше не ходил в Ста рый город, не пил больше пива, не ел свежей
кровяной колбасы с луком, а -- чтобы подготовиться к будущим разъездам --
обедал в превосходных вокзальных ресторанах.

Расписывать здесь свои успехи Оскар не считает уместным. За неделю до
начала моего турне появились те первые, постыдно действенные плакаты,
которые предваряли мой успех, возвещая о моем выступлении как о выступлении
волшебника, целителя, мессии. Для начала я должен был объехать города
Рурского бассейна. Залы, где мне предстояло выступать, вмещали от полутора
до двух тысяч зрителей. На фоне черного бархатного задника я должен был в
полном одиночестве стоять на сцене. Луч прожектора указывал на меня. Смокинг
облегал мое тело, и хотя я играл на барабане, меня слушали отнюдь не молодые
джазманы. Нет, взрослые люди от сорока пяти и выше внимали мне и почитали
меня. Чтобы быть уже совершенно точным, скажу, что четверть моей публики
составляли люди в возрасте от сорока пяти до пятидесяти пяти. Это была самая
молодая часть моих приверженцев. В следующую четверть входили люди от
пятидесяти пяти до шестидесяти. А самую многочисленную и благодарную часть
моей аудитории составляли старики и старушки. Я обращался к людям
преклонного возраста, и они мне отвечали, они не хранили молчание, когда я
заставлял говорить свой трехлетний барабан, они радовались моему барабану,
но выражали свою радость не языком старцев, а лепетом трехлеток, криками
"Рашу, рашу, рашу!", когда Оскар барабанил им что-нибудь из удивительной