Чтение 125–й страницы книги ~Жестяной барабан~

Виды окрестностей ничуть меня не занимали. Ни садовые участки, ни
Герресхайм, ни лежащий за ним одномерный, в дымке город не привлекали мой
взгляд. Я сел на пустой заржавевший кабельный барабан. Почему я называю его
барабаном: потому, что, едва усев шись, Оскар начал барабанить по нему
костяшками пальцев. Стояла теплынь. Костюм давил меня, был недостаточно
легким для лета. Люкс ушел. Люкс не возвращался. Барабан для кабеля не
заменял мне, конечно, жестяного, но тем не менее -- я медленно уплывал в
прошлое, а когда застрял, когда передо мной то и дело вставали картины
последних лет, полные больничных воспоминаний, подобрал две сухие палки и
сказал себе: погоди, Оскар, давай наконец посмотрим, кто ты есть и откуда ты
пришел. И вот уже передо мной налились светом две шестидесятисвечовые
лампочки часа моего рождения. Мотылек громыхал между ними, отдаленная гроза
двигала тяжелую мебель. Я услышал голос Мацерата, а вслед за ним голос
матушки. Мацерат сулил мне лавку, матушка пообещала игрушку, в три года мне
предстояло получить барабан, вот Оскар и старался как можно скорей
проскочить эти три года: я ел, я пил, срыгивал, поправлялся, давал себя
укачивать, пеленать, купать, чистить, присыпать, прививать, обожать,
называть по имени, улыбался, идя навстречу пожеланиям, пускал пузыри, когда
хотел, засыпал, когда было пора спать, просыпался точно вовремя, а во сне
делал то лицо, которое взрослые называли ангельским. У меня много раз был
понос, я часто простужался, где-то подхватил коклюш, долго держал его при
себе и отдал лишь после того, как сумел постичь его непростой ритм и
навсегда сохранить его в запястьях, ибо, как всем известно, концертный номер

Люкс, повизгивая, прибежал ко мне и потерся о мои колени. Ох уж эта
собака из прокатного бюро, взять которую напрокат повелело мне мое
одиночество! Он стоял на своих четырех лапах, махал хвостом, был собака
собакой, у него был собачий взгляд и что-то в слюнявой пасти: палочка,
камешек, ну что там еще представляет ценность для собаки.

Мое столь важное для меня начало жизни медленно ускользало от меня.
Боль во рту, сулившая появление первых зубов, проходила, я устало откинулся
назад, взрослый, чуть теплей, чем надо, одетый горбун с наручными часами,
удостоверением личности, пачкой ас сигнаций в кошельке. Я уже зажал губами
сигарету, поднес к ней спичку, возложив на табак задачу вытеснить из моего
рта однозначный вкус детства.

А что же Люкс? Люкс терся об меня. Я отогнал его, я пустил в него струю
дыма. Он облизывал меня своим взглядом. Я обшарил глазами провода между
телеграфными столбами в поисках ласточек, я хотел использовать ласточек как
средство против приставу-чих собак. Но ласточек не было, и отогнать Люкса
мне не удавалось. Его морда ткнулась между моими ногами, и так уверенно
ткнулась в одно место, словно хозяин-прокатчик специально натаскивал его для
этой цели.

Мой каблук дважды поразил его. Он отошел, стоял, дрожа, на своих
четырех лапах и, однако, так несомненно подставлял мне свою морду, словно в
зубах у него была не палочка и не камешек, а мой кошелек, наличие которого я
ощущал в пиджаке, или мои часы, которые отчетливо тикали у меня на запястье.

Так что же он держал? Что было для него настолько важно и настолько
заслуживало показа?

Я уже запустил руку между теплыми челюстями, я сразу взял это в руки,
сразу понял, что именно я взял, но сделал вид, будто подыскиваю слово,
способное определить находку, которую Люкс принес мне с ржаного поля.

Существуют такие части человеческого тела, которые, будучи отделены,
отторгнуты от центра, поддаются более точному и легкому рассмотрению. Это
был палец. Женский палец. Безымянный палец. Женский безымянный палец.
Женский безымянный палец с изысканным кольцом. Между пястной костью и первым
суставом пальца, сантиметра на два ниже кольца, палец дал себя отделить. От
сухожилия разгибающей мышцы сохранился опрятный и четко угадываемый сегмент.

Это был красивый, это был подвижный палец. Камень кольца, который
удерживало шесть золотых лапок, я назвал сразу и, как выяснилось
впоследствии, вполне точно аквамарином. Само же кольцо в одном месте
оказалось настолько тонким, изношенным почти до разлома, что я определил его
как фамильную дра гоценность. Хотя грязь или, верней, земля прочертила
полоску под ногтем, словно этому пальцу пришлось царапать или копать землю,
ложе ногтя и форма его создавали впечатление ухоженности. В остальном палец,
после того как я вынул его из теплой пасти, ка зался холодным, а присущая
ему желтоватая бледность оправдывала этот холод.

Уже много месяцев Оскар носил в нагрудном кармашке пиджака
треугольничком выглядывающий из него платочек. Вот этот шелковый лоскут он и
достал из кармашка, расстелил, уложил на него безымянный палец, определил
походя, что вплоть до третьего сустава внутреннюю сторону пальца
прочерчивали линии, сви детельствовавшие о прилежности, целеустремленности и
честолюбивом упрямстве.

Упрятав палец в платочек, я поднялся с кабельной катушки, потрепал
Люкса по шее, держа в правой руке платочек и палец в платочке, собрался в
путь-дорогу, хотел двинуться на Герресхайм, к дому, имел различные замыслы
относительно своей находки, успел даже подойти к забору ближайшего садового
участка -- но тут ко мне воззвал Витлар, который лежал в развилке ветвей
яблони и с этой позиции все время наблюдал за мной и за собакой, доставившей
поноску.

ПОСЛЕДНИЙ ТРАМВАЙ, ИЛИ ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ БАНКИ ДЛЯ КОНСЕРВИРОВАНИЯ

Взять хотя бы его голос: высокомерная, напыщенная гнусавость. Итак, он
лежал в развилке яблони, и он сказал:

-- Хорошая у вас собака, господин мой. Я, в ответ, с некоторой долей
растерянности:

-- А что вы делаете на яблоне? Он начал охорашиваться у себя на
развилке, жеманно распрямил длинный торс.

-- Это всего лишь яблочки, всего лишь китайка. Ради Бога, ничего не
бойтесь. Пришлось его одернуть:

-- Какое мне, собственно, дело до вашей китайки? И чего я должен
бояться?

-- Ну, знаете ли, -- начал он по-змеиному шевелить языком, -- вы вполне
можете считать меня райским змием, ибо китайка существовала уже тогда.

Я, разъяренно:

-- Аллегорическая болтовня. Он, с немыслимой хитростью:

-- Вы полагаете, что одни лишь десертные фрукты достойны греха?

Я уже хотел уйти, ибо в ту минуту мне ничто не казалось более
невыносимым, чем дискуссия о фруктах, произраставших в раю, но тут он
отбросил околичности, проворно соскочил со своей развилки, возвысился перед
забором, длинный и разболтанный.

-- А что это такое принесла ваша собака со ржаного поля?

Ну почему я ответил:

-- Камень она принесла. Разговор превращался в допрос.

-- И вы прячете камень в карман?

-- Я вообще люблю носить камни в кармане.

-- А мне то, что принесла ваша собака, скорее напоминало палочку.

-- Я продолжаю утверждать, что это был камень, пусть даже это десять
раз было или могло быть палочкой.

-- Короче, все-таки палочка?

-- А мне без разницы, палочка или камень, китайка или десертные
яблоки...

-- Причем палочка подвижная?

-- Собаку тянет домой, я пошел.

-- Палочка телесного цвета?

-- Занялись бы вы лучше своими яблоками. Пойдем, Люкс.

-- Палочка телесного цвета, подвижная и с кольцом?

-- Чего вам от меня надо? Я обычный прохожий, который для прогулки взял
напрокат собаку.

-- Понимаете, я тоже кое-что хотел бы взять напрокат. Нельзя ли мне
надеть на мизинец, хотя бы на секундочку, то премиленькое колечко, которое
сверкало на вашей палочке, превращая ее в палец? Мое имя Витлар, Готфрид фон
Витлар, последний в нашем роду.

Так я познакомился с Витларом, в тот же самый день подружился с ним, до
сих пор считаю его своим другом, а потому не далее как несколько дней назад,
когда он пришел меня навестить, сказал ему:

-- Я от души рад, дорогой Готфрид, что именно ты, мой друг, донес на
меня в полицию, а не какой-нибудь первый встречный.

Если существуют на свете ангелы, то Витлар -- один из них: длинный
вертопрах, живой, складной, которого скорей можно представить себе
обнимающим самый бесплодный из всех уличных фонарей, нежели теплую, льнущую
к нему девушку.

Витлара углядишь не вдруг. Являя каждый раз лишь одну из своих
ипостасей, он может, в зависимости от обстановки, обернуться ниткой,
огородным чучелом, вешалкой для пальто, лежащей на земле развилиной. Вот
почему я его и не приметил, когда сидел на кабельной катушке, а он лежал на
яблоне. Ведь и собака не залаяла, ибо собака не может ни учуять ангела, ни
увидеть, ни облаять.

-- Будь так любезен, -- попросил я его позавчера, -- пришли мне копию
того доноса, который ты сделал три года назад и с которого начался мой
процесс.

И вот передо мной лежит копия его доноса, и я предоставляю слово ему,
тому, кто действовал против меня в суде:

"Я, Готфрид фон Витлар, лежал в упомянутый день на развилке яблони,
которая растет на садовом участке у моей матери и приносит каждый год ровно
столько яблок, сколько могут вместить в виде яблочного повидла семь наших
банок для консервирования. Итак, я лежал на развилке, следовательно лежал на
боку, раз местив левую тазовую кость в самой глубокой, слегка поросшей мхом
точке развилки. Ступни мои указывали пальцами в направлении Герресхайма.
Глядел же я -- куда я, впрочем, глядел? -- глядел же я прямо перед собой и