этого нас обогнал тот трамвай, который на стрелке Магдебургерштрассе его
дожидался. И уже перед самым кладбищем Заспе, где была установлена вторая
стрелка, нас сперва со звоном обогнал трамвай из города, потом мимо нас
прошел встречный, который давно уже дожидался, как мы могли разглядеть
сквозь туман, потому что из-за плохой видимости он зажег влажно-желтый
передний фонарь.
со встречного трамвая, Лео стащил его с асфальтовой дороги в рыхлый песок,
уже свидетельствовавший о близости прибрежных дюн. Кирпичная стена
правильным квадратом обступала кладбище. Калитка на южную сторону, вся в
ржавых за витушках, лишь делала вид, будто она заперта, и легко пропустила
нас внутрь. К сожалению, Лео не дал мне времени пристальней рассмотреть
покосившиеся, готовые упасть или уже шлепнувшиеся ничком могильные камни,
сделанные по большей части из грубо отесанного сзади и с боков, а спереди
отполированного черного шведского гранита либо диабаза. Пять или шесть
убогих, окольным путем угодивших сюда сосен только и составляли зеленый
наряд кладбища. Матушка, еще при жизни, из окна трамвая отдавала этому
запущенному уголку предпочтение перед всеми прочими тихими местами. Но
теперь она покоилась в Брентау. Там земля была плодородней, там росли вязы и
клены.
меня с кладбища, еще прежде чем я успел освоиться среди этого
меланхолического
Дрок, сосна, кусты шиповника отчетливо плыли к берегу в бурлящем вареве
тумана. Оглянувшись на кладбище, я тотчас заметил, что часть его северной
стены свежевыбелена.
будто смятая рубашка Лео, сам Лео вдруг засуетился, начал делать напряженно
большие шаги, судя по всему он считал их, считал громко и -- так думается
Оскару и по сей день -- на латыни. Еще он пропел текст, который, надо
полагать, выучил в семинарии. Метрах примерно в десяти от сте ны Лео
приметил какое-то место, положил почти рядом со свежепобеленной и, на мой
взгляд, восстановленной штукатуркой кусочек дерева, причем делал все это
левой рукой, а правой сжимал патронную гильзу, наконец после длительных
поисков и обмеров он поместил возле куска дерева ту пустую, несколько
суженную впереди металлическую емкость, которая некогда заключала в себе
свинцовое ядро -- до тех самых пор, пока некто, согнув указательный палец,
искал, куда нажать, не со рвавшись раньше времени, после чего отказал свинцу
от дома и настоял на чреватом чьей-то смертью переезде.
Он сложил перчатки, пропел еще что-то на латыни, потом смолк, поскольку
поблизости не сыскалось никого, кто мог бы, как и положено в литургии, петь
с ним на пару. Далее он повернулся, с досадливым нетерпением глянул поверх
стены на Брезенское шоссе, всякий раз наклоняя голову в ту сторону, когда
трамваи, по большей части пустые, пережидали на разъезде, звонками
уклонялись от столкновения и увеличивали дистанцию между собой. Может быть,
Лео поджидал людей, постигнутых горем, но ни пешком, ни на трамвае не
приехал никто, кому Лео своей перчаткой мог бы выразить соболезнование.
подняли глаз, мы вытерпели рев моторов, мы не желали удостовериться, что,
мигая бортовыми огнями на кончиках крыльев, заходят на посадку три машины
типа "Юнкерс- 52".
же мучительной, сколь белой была ограда против нас, -- Лео, засунув руку
себе под рубашку, извлек оттуда нечто, сразу очутился рядом со мной, сорвал
свое воронье одеяние с Оскаровых плеч, рванулся в направлении дрока,
шиповника, прибрежных сосен к берегу и в своем рывке отчаянным, рассчитанным
на очевидца жестом выронил что-то из рук.
равнины, пока его не поглотили молочные, липнущие к земле полосы тумана, --
короче, лишь оказавшись в полном одиночестве на пару с дождем, я схватил
торчащий из песка кусочек картона: это была карта из колоды для ската, это
была семерка пик.
свою бабушку Анну Коляйчек на Лангфурском воскресном базаре. С тех пор как у
Биссау упразднили таможенный и пограничный контроль, она снова могла возить
на рынок яйца, масло, капусту и зимние сорта яблок. Люди покупали охотно и
помногу, ибо предстоящее в ближайшем будущем введение продуктовых карточек
побуждало их делать запасы. Завидев бабушку, прикорнувшую за своим товаром,
Оскар ощутил на голой коже под пальто, под пуловером, под маечкой
прикосновение игральной карты. Поначалу, когда кондуктор предложил мне
проехать даром и я возвращался в трамвае домой от Заспе к Макс-Хальбеплац,
мне хотелось разорвать эту семерку пик.
кочанов своей капусты, бабушка чуть не испугалась. Может, она про себя
подумала, что Оскар никогда не приходит с добром. Потом, однако, она
подозвала трехлетку, полу скрытого за корзинами с рыбой. Оскар не сразу
откликнулся на ее зов, сперва он разглядывал живую треску, лежавшую на
мокрых водорослях рыбину почти в метр длиной, хотел еще полюбоваться на
мелких рачков из Оттоминского озера, которые десятками, уже сидя в корзине,
все еще прилежно разучивали рачий способ передвижения, потом и Оскар, его
разучивая, приблизился к бабкиному лотку спиной своего матросского пальтишка
и лишь тогда продемонстрировал ей свои золотые пуговицы, когда налетел на
деревянные козлы у нее под прилавком, отчего яблоки покатились врассыпную.
подсунул их под юбки моей бабушки, как и всегда выгреб клюшкой холодные,
проставил палочку на шиферной доске, которая на нем висела, перекочевал к
следующему лотку, и тогда моя бабушка протянула мне блестящее яблоко.
протянул ей карту, потом патронную гильзу, которую точно так же не пожелал
оставить в Заспе. Долго, с недоумением разглядывала Анна Коляйчек эти два
столь различных предмета, но тут губы Оскара приблизились к ее хрящеватому
старушечьему уху под платком, и, забыв про всякую осторожность, я прошептал,
вспоминая розовое, маленькое, но мясистое ухо Яна с длинными, красиво
вырезанными мочками: "Он лежит в Заспе", -- и ринулся прочь, опрокинув на
бегу тачку с капустой.
МАРИЯ
смазанный экипаж катилась, плыла, летела, завоевывая дороги, водные
магистрали, воздушное пространство Европы, дела мои, сводившиеся к
неустанному разбиванию детских лакированных барабанов, шли плохо, шли ни
шатко ни валко, вообще не шли. Покуда другие расточительно разбрасывали
вокруг себя дорогой металл, моя очередная жестянка снова подошла к концу.
Правда, Оскару удалось спасти из здания Польской почты новый, почти без
царапин барабан и тем придать хоть какой-то смысл ее обороне, но что значил
для меня, для Оскара иными словами, жестяной барабан господина
Начальника-младшего, когда в свои лучшие времена я тратил от силы два
месяца, чтобы превратить жесть в металлический лом.
медицинских сестер, начал работать, выбивая дробь, и выбивать дробь,
работая. Дождливый день на кладбище в Заспе отнюдь не заставил меня
забросить свое ремесло, напротив, Оскар удвоил усилия и все свое усердие
бросил на решение одной-единственной задачи: уничтожить барабан --
последнего оставшегося в живых свидетеля своего позора перед лицом
ополченцев.
отвечал обвиняющим меня ударом. Как ни странно, всякий раз во время этой
потасовки, которая преследовала единственную цель -- стереть из памяти
определенный, четко ограниченный во времени отрезок моего прошлого, -- мне
неизменно приходил на ум разносчик денежных переводов Виктор Велун, хотя уж
он-то, человек близорукий, навряд ли смог бы против меня свидетельствовать.
Но разве не ему, близорукому, удалось совершить побег? И не следует ли из
этого, что близорукие больше видят, что Велун, которого я обычно называю
бедным Виктором, сумел разглядеть мои жесты как черно-белые тени, осознал
мой поступок Иуды, после чего совершил побег, прихватив с собой тайну и
позор Оскара, и разблаговестил их по всему свету?
расписанной красными языками пламени, утратили прежнюю убедительность: по
лаку тонкими волосками пробежали трещины, он начал лупиться, жесть измялась,
стала тонкой и прорвалась, еще не достигнув прозрачности. Как и всякий раз,
когда нечто страдает и с трудом близится к своему концу, свидетель этих
страданий хотел бы сократить их и по возможности ускорить конец. В последние
недели перед Рождеством Оскар очень спешил, он работал так, что соседи и
Мацерат хватались за голову, он хотел до сочельника управиться со своим
обвинителем, ибо к Рождеству я надеялся получить новый, ничем не отягощенный
барабан.
с шеи и души груз помятого нечто, неистово дребезжащего, ржавого,
напоминающего полуразбитую автомашину, скинуть, надеясь, что тем самым для
меня была окончательно сломлена оборона Польской почты.
-- не доводилось испытывать разочарования более жестокого, чем то Рождество,
которое пережил Оскар, обнаруживший под елкой пакеты с рождественскими
подарками, где наличествовало решительно все -- все, кроме барабана.
Лебедь-качалка был призван изображать подарок совсем особого рода,
превращавший меня в Лоэнгрина. Не иначе чтобы окончательно меня разозлить,
на столик для подарков выложили целых три книжки с картинками. Мало-мальски
Конан-Дойль Артур
Майер Стефани
Куликов Роман
Орловский Гай Юлий
Маккарти Кормак
Афанасьев Роман