бы тусклым. У окошка -- зеркало, которое уже и само себя не принимало
всерьез.
с великой неохотой принимал при этом чужую помощь. Потом Мария с присущей ей
практической хваткой развернула меня, протянула мне новый купальник и
заставила меня, ни с чем не считаясь, втиснуться в плотно облегающую шерсть.
Едва застегнув мои бретельки, она усадила меня на скамейку, что у задней
стены кабинки, плюхнула мне на колени барабан и палочки и начала быстрыми,
сильными движениями снимать с себя одежду.
досках пола, а потом перестал и считать, и барабанить. Я никак не мог
понять, с чего это Мария, забавно выпятив губы, свистит прямо перед собой,
сбрасывая туфли, она просвистела два высоких, два низких тона, сбрасывая
носочки, она свистела, как возчик пива, снимая с тела цветастую ткань,
повесила, насвистывая, нижнюю юбку поверх платья, дала упасть лифчику и все
еще, так и не найдя мелодии, натужно свистела, опуская до колен свои
трусики, которые, собственно, были никакие не трусики, а спортивные
шаровары, уронила их на ноги, вышла из закатанных штанин и пальцами левой
ноги отбросила шаровары в угол.
времен бедной матушки он знал, что женщины снизу не безволосы, но ведь Мария
была не женщина в том смысле, в каком его матушка являлась женщиной Мацерату
или Яну Бронски.
начавшееся под купальником одеревенение моей поливалки, наполовину забавное,
наполовину болезненное, заставили меня ради этой внезапно объявившейся у
меня палочки забыть и барабан, и барабанные палочки.
своему лицу обрасти волосами. Волосы проросли у него между губами. Мария
засмеялась, хотела оттащить его, я же все больше вбирал ее в себя, я напал
на след ванильного аромата. Мария не переставала смеяться. Она не отнимала у
меня свою ваниль; верно, это ее забавляло, недаром она не переставала
смеяться. Лишь когда у меня заскользили ноги и мое скольжение причинило ей
боль -- потому что волос я так и не отпустил, а может, это они не отпускали
меня, -- лишь когда ваниль исторгла слезы из моих глаз, когда я почуял уже
не ва ниль, а, скажем, лисички или что-то столь же забористое, но только не
ваниль, когда этот земляной запах, который Мария скрывала под своей ванилью,
пригвоздил к моему лбу истлевающего Яна Бронски и на всю оставшуюся жизнь
отравил меня привкусом преходящести, лишь тогда я отпустил ее.
перестал плакать, даже когда Мария, уже снова смеясь, подняла его, взяла на
руки, погладила и прижала к тому самому ожерелью из деревянных вишен,
которое сохранила на себе как единственный предмет одежды.
промолвила:
плачешь.
ПОРОШОК ДЛЯ ШИПУЧКИ
года в плоских пакетиках. Моя матушка продавала у нас пакетики со вкусом
ясменника такого до отвращения зеленого цвета. А пакетик, позаимствовавший
окраску у недозрелых апельсинов, именовался: порошок для шипучки с
апельсиновым вкусом, а еще был порошок с малиновым вкусом, а еще порошок,
который, если полить его чистой водой из крана, шипел, булькал, приходил в
волнение, а когда его пьешь, прежде чем успокоиться, отдаленно, очень
отдаленно пах лимоном и цвет принимал соответственный, даже больше того: это
была ведущая себя как яд искусственная желтизна.
что: натуральный продукт, защищен законом, беречь от сырости; а под
пунктиром стояло: надорвать здесь.
матушки, а в любой лавке колониальных товаров -- только не в кафе Кайзера и
в крупных продовольственных магазинах -- можно было приобрести описанный
выше пакетик. И там, и во всех киосках он продавался за три пфеннига.
дотерпеть до дому, нам приходилось покупать их в лавках колониальных товаров
или в киосках с напитками, выкладывая за это три пфеннига, а то и вовсе
шесть, потому что одного пакетика нам было недостаточно, мы хотели получить
два.
начала Мария, а вот Мария никогда не утверждала, что первым начал Оскар. Она
оставила вопрос открытым, а если б допросить ее с пристрастием, ответила:
календарю купальный сезон подходил к концу. Однако погода не желала
признавать приближение сентября. После сплошь дождливого августа лето выдало
все, на что оно способно, и его запоздалые достижения можно было перечесть
на доске возле плаката спасательной станции, прибитого к кабине смотрителя:
воздух двадцать девять -- вода двадцать -- ветер юго-восточный --
преимущественно ясно.
Парижа, Копенгагена, Осло и Брюсселя -- его все время переводили с места на
место, -- мы с Марией недурно загорели. В июле у нас с ней было постоянное
место на солнечной стороне семейных купален. Но поскольку Марии там вечно
докучали плоские шуточки красноштанных семиклассников из гимназии Конрада и
занудно многословные излияния какого-то девятиклассника из Петришуле, мы к
середине августа отказались от семейных купален и перекочевали на более
спокойное местечко в детскую купальню почти у самой воды, где толстые и
одышли-вые, подобно балтийскому прибою, дамы заходили в воду до самых
венозных узлов в подколенных ямках, где малые дети, голые и дурно
воспитанные, боролись с судьбой, -- иными словами, воздвигали на песке
крепости, которые тут же неизбежно рушились.
уверены, что за ними никто не наблюдает, юноше, которого умело скрывал в
себе Оскар, остается только закрыть глаза, дабы не сделаться невольным
соглядатаем бесцеремонного женского естества.
я напялил свой синий. Песок уснул, море уснуло, раковины были растоптаны и
не могли нас слышать. Янтарь, который обычно отгоняет сон, пребывал, надо
полагать, в другом месте, ветер, который, если верить черной доске, приходил
к нам с юго-востока, тоже медленно уснул, и все про сторное, наверняка
утомленное небо не могло сдержать зевоту, да и мы с Марией что-то
притомились. Купаться мы уже купались, после купания, а не перед ним
подкрепились. Теперь вишни в виде еще влажных косточек лежали рядом с уже
высохшими до белизны косточками прошлого года.
свой барабан вместе с годовалыми, тысячелетними и совсем еще свежими
вишневыми косточками, устроил таким манером песочные часы и пытался, играя с
костями, вообразить себя в роли смерти. Под теплой сонной плотью Марии я
представ лял себе части ее наверняка бодрствующего скелета, радовался
промежутку между локтевой и лучевой костью, затевал считалку, продвигаясь
вверх и вниз по ее позвоночнику, проникал через оба отверстия в ее тазу и
ликовал, созерцая мечевидный отросток. Но наперекор забаве, которую я
сотворил для самого себя в роли смерти с песочными часами, Мария
шевельнулась, вслепую, полагаясь только на свои пальцы, сунула руку в
пляжную сумку и что-то там поискала, покуда я пропускал остатки песка с
последними косточками на свой уже полузасыпанный барабан. А поскольку Мария
не отыскала того, что хотела, свою губную гармошку, надо полагать, она
опрокинула сумку, и тотчас на купальной простыне оказалась никакая не
гармошка, а пакетик шипучего порошка.
был удивлен на самом деле, не уставал повторять и повторяю по сей день: как
попал этот порошок, эта дешевка, которую покупают только дети безработных да
грузчики, потому что у них нет денег на настоящий лимонад, как этот
совершенно неходовой товар угодил в нашу сумку? Впрочем, покуда Оскар еще
предавался размышлениям на сей счет, Мария захотела пить. Пришлось и мне,
против воли прервав нить размышлений, признаться, что я тоже испытываю
сильнейшую жажду. Стакана мы с собой не взяли, до крана с питьевой водой
было не меньше тридцати пяти шагов, если бы к воде пошла Мария, и не меньше
пятидесяти, если бы отправился я. Что означало: если сходить к смотрителю за
стаканом либо отвернуть кран рядом с его же кабинкой, придется страдать от
раскаленного песка между блестящими кремом "Нивея", лежащими на спине или на
животе горами мяса.
простыне. Под конец я схватил его, прежде чем Мария успела сделать то же
самое. Но Оскар положил пакетик на прежнее место, чтобы Мария могла его
взять. А Мария не брала. Тогда я взял его сам и протянул Марии. А Мария
вернула его Ос кару. А я поблагодарил и подарил его Марии. А она не желала
принимать от Оскара никаких подарков. Пришлось положить пакетик на прежнее
место, где он и пролежал довольно долго, не шевелясь.
пакетик. Мало того, она оторвала полосу бумаги как раз там, где пониже
пунктира было написано: отрывать здесь! Потом она протянула мне вскрытый
пакетик. На сей раз Оскар с благодарностью отказался. Марии удалось
напустить на себя обиженный вид, и она с величайшей решительностью положила
вскрытый пакетик на простыню. Что мне еще оставалось делать, кроме как в
свою очередь схватить пакетик, прежде чем туда насыплется песок, и, схватив,
предложить Марии?
Бажанов Олег
Березин Федор
Рыбаков Вячеслав
Андреев Николай
Прозоров Александр
Мацумото Сэйте