после этого казалась свежевыбеленной, ну и так далее. Лишь когда все
крепнущий, навевающий истому запах ванили заставлял мерцать, а потом и вовсе
обрывал ленту перед сном, у Оскара устанавливалось то же спокойное, ровное
дыхание, которое уже давно обрела Мария.
отходящей ко сну, явила мне Мария три дня спустя. Она пришла в ночной
сорочке, свистела, распуская косы, свистела, когда причесывалась, отложила
гребень, перестала свистеть, навела порядок "а комоде, послала фотографии
воздушный поцелуй, совершила утрированный прыжок в постель, покачалась,
схватила перину и увидела -- я мог наблюдать только ее спину -- увидела
пакетик -- я восхищался ее длинными волосами -- она обнаружила на перине
нечто зеленое -- я закрыл глаза, решив подождать, пока она освоится с видом
порошка для шипучки, -- но тут под телом откинувшейся назад Марии скрипнули
пружины, тут щелкнул выключатель, и, когда щелканье заставило меня открыть
глаза, Оскар мог убедиться в том, что и без того знал: Мария выключила свет,
она неровно дышала в темноте, она не сумела освоиться с видом пакетика, но
оставался открытым вопрос: не усугубляет ли созданная ею темнота
существование пакетика, не заставляет ли эта темнота более пышным цветом
расцвести ясменник, не насыщает ли она ночь пузырьками углекислоты?
всего несколько минут -- если в совершенно темной комнате вообще уместно
говорить о минутах -- я ощутил движение в изголовье постели: Мария принялась
выуживать шнур, шнур закусил наживку, после чего я снова мог восхищаться
длинными волосами поверх стоящей колом сорочки. Как ровно и желто осветила
спальню лампочка под гофрированным абажуром! Откинутая и неприкосновенная,
горбатилась в ногах перина. А вот пакетик на этом взгорке не посмел в
темноте сдвинуться с места. Зашуршала бабкина ночная сорочка на Марии,
задрался рукав с принадлежащей ему пухлой ладошкой, и Оскар принялся
накапливать во рту слюну.
со вкусом ясменника, потом, когда ясменник кончился, с лимонным и малиновым
вкусом, причем одним и тем же способом: заставляли шипеть с помощью моей
слюны, что вызывало у Марии ощущения с каждым разом все более для нее
приятные. Я понаторел в накапливании слюны, я прибегал ко всевозможным
уловкам, чтобы слюна собиралась во рту быстро и обильно, и вскоре уже мог
содержимым одного-единственного пакетика три раза подряд вызывать у Марии
желанное ощущение.
насладившись шипучкой, даже целовала два-три раза куда-нибудь в лицо, после
чего скоро засыпала, но перед этим Оскар еще слышал в темноте ее короткое
хихиканье.
шестнадцати лет, обладал живой фантазией и отгоняющей сон потребностью
выразить любовь к Марии в еще неведомых формах, других, нежели те, что,
таясь в шипучем порошке, пробуждались от моей слюны и неизменно взывали к
одному и тому же чувству.
Целые дни напролет я корпел за своим барабаном и предавался размышлениям,
листал зачитанные до дыр распутинские выпуски, вспоминал прежние
образовательные оргии при участии Гретхен Шефлер и моей бедной матушки,
вопрошал также и Гете, из которого в отдельных выпусках -- как и "Распутина"
-- имел "Избирательное сродство"; короче, брал бурную активность чудодея,
приглушал ее с помощью объемлющего всю землю естественным чувством короля
поэтов, то наделял Марию внешностью царицы и отчасти чертами великой княгини
Анастасии, подбирал дам из аристократически-эксцентрической свиты Распутина,
чтобы немного спустя, не приемля слишком бурных страстей, узреть Марию в
неземной прозрачности Оттилии либо за искусно подавляемой пылкостью
Шарлотты. Себя же Оскар видел то самим Распутиным, то убийцей Распутина,
очень часто атаманом, куда реже -- этим мямлей, мужем Шарлотты, а однажды ю
признаюсь честно -- гением, который в общеизвестном облике Гете витает над
спящей Марией.
неприкрашенной реальной жизни. И потому Ян Бронски, которого я куда как
часто заставал в трудах над телом моей бедной матушки, почти ничему не мог
меня научить. Хоть я и знал, что именно этот порой составленный из матушки и
Яна, порой из матушки и Мацерата бурно, потом обессиленно взды хающий,
кряхтящий, распадающийся, протягивающий за собой нити клубок тел означает
любовь, Оскар не желал верить, что такая любовь и есть любовь, из любви
отыскивал другую любовь, неизменно наталкивался на любовный клубок,
ненавидел эту любовь еще прежде, чем сам успел ей предаться, и вынужден был
защищать ее от самого себя как любовь единственно истинную и возможную.
начинала дрыгать и сучить ногами, ночная сорочка уже при первом ощущении
задиралась у нее до бедер. Когда порошок начинал шипеть по второму разу,
сорочке чаще всего удавалось задраться вверх по животу до самых грудей.
Импульсивно, не проконсультировавшись для начала с текстами из Гете и
"Распутина", я, после того как неделю подряд наполнял порошком ее левую
ладонь, высыпал порошок с малиновым вкусом в ее пупочную ямку, полил все это
сверху слюной, и, когда в маленьком кратере начало бурлить и шипеть, Мария
разом утратила все потребные для протеста аргументы: шипящий и бурлящий
пупок был много лучше, чем ладонь. Пусть и порошок был тот же самый, и моя
слюна оставалась моей слюной, и чувство было то же самое, только сильней,
гораздо сильней. Оно было столь безмерным, что Мария больше не могла
выдержать. Она подалась вперед, хотела остановить кипение малины у себя в
пупке, как останавливала ясменник у себя на ладони, когда тот выполнит свою
миссию, но длины языка для этого не хватало, пупок был для нее недосягаем,
как Африка или Огненная Земля, зато для меня он был очень даже близко, и я
запустил в него язык, искал малину и находил ее все больше, совершенно
углубился в сбор ягод, угодил в те края, где властвовал лесничий, имеющий
право потребовать с меня квитанцию на сбор, я сознавал свои обязательства
перед каждой отдельной ягодкой, не имел ничего, кроме ягод в глазах, на уме,
на сердце, на слуху, воспринимал лишь малиновый запах. Я до того углубился в
сбор ягод, что Оскар мельком про себя отметил: Мария одобряет твои старания.
Вот почему она выключила свет. Вот почему она с полным доверием отдалась во
власть сна, не мешая тебе продолжать поиски, ибо Мария была переполнена
ягодами. А когда ягоды иссякли, я как бы невзначай и уже в других местах
обнаружил лисички. И поскольку лисички были глубже запрятаны и росли под
слоем мха, мой язык с этой задачей уже не мог справиться, и тут я отрастил
себе одиннадцатый палец, поскольку уже имевшиеся десять тоже не справлялись.
Вот так Оскар обзавелся третьей барабанной палочкой -- по возрасту она была
ему уже в самый раз. Только барабанил я не по жести, а по моховой подушке,
барабанил и сам не знал, я ли там барабаню или Мария. Мой это мох или ее?
Может, и мох, и одиннадцатый палец принадлежат кому-то другому, а лисички
только мне? А этот тип внизу, у него что, свой разум, своя воля? Кто
зачинает дитя, Оскар, он или я?
безобидная ваниль, а под мхом -- пряные лисички, которая хоть и хотела
шипучки, но не хотела того, кого не хотел и я, кто начал вести
самостоятельный образ жизни, кто доказал наличие собственного ума, кто
выдавал то, чего я в него не вкладывал, кто встал, когда я лег, кто видел
другие сны, чем видел их я, кто не умел ни читать, ни писать, однако же
расписывался за меня, кто и по сей день идет собственным путем, кто
отделился от меня в тот самый день, когда я впервые ощутил его, кто мой
враг, с которым я то и дело должен заключать союз, кто предает меня и
бросает в беде, кого я сам готов предать и продать, кого я стыжусь, кому я
надоел, кого я мою, кто меня грязнит, кто ничего не видит и все чует, кто
настолько мне чужд, что я готов обращаться к нему на "вы", у кого и память
совсем не такая, как у Оскара: ибо, если сегодня Мария заходит ко мне, а
Бруно деликатно исчезает в коридоре, он явнв не узнает Марию, не хочет, не
может, флегматично лоботрясничает, тогда как взволнованное сердце Оскара
заставляет мои губы лепетать:
обоих кругом, мог бы тем же циркулем измерить угол наклона твоей шеи, когда
ты читаешь, шьешь или, вот как теперь, возишься с моим транзистором. Оставь
транзистор в покое, выслушай любовное предложение: я мог бы пустить капли
себе в глаза, чтобы снова обрести способность к слезам, я мог бы отдать
первому же мяснику свое сердце для мясорубки, если ты сделаешь то же самое
со своей душой. Мы могли бы купить плюшевую зверушку, чтобы между нами все
оставалось спокойным. Когда я соглашусь на червей, а ты -- на терпение, мы
могли бы отправиться на рыбалку и стать счастливее, А тогдашний порошок для
шипучки -- ты еще помнишь?
и еще, я отдаю тебе все без остатка -- Мария, шипучка, нежные предложения!"
Ну чего ты все время крутишь радио, слушаешь только радио, словно тобой
овладела безумная страсть к чрезвычайным сообщениям?
ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ СООБЩЕНИЯ
это следовало учесть. Моя жесть требует, чтоб дерево все время было одно и
то же. Она хочет выслушивать вопросы в барабанном бое и в бое давать ответы
либо барабанной дробью, непринужденно стрекоча, оставлять открытыми и вопрос
и ответ. Итак, мой барабан -- это вам не сковорода, которая после
искусственного подогрева заставляет румяниться сырое мясо, это и не
танцплощадка для парочек, которые еще не знают, парочка они или покамест
нет. Вот почему Оскар никогда, даже в часы полнейшего одиночества, не
посыпал поверхность своего барабана порошком для шипучки, не примешивал к
порошку свою слюну и не устраивал представление, которого не видел уже много
лет и которого мне очень недостает. Правда, Оскар не мог так уж
Шломо Вульф
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Херберт Фрэнк
Контровский Владимир