что жужжит одинокая муха да тикают часы и радио чуть слышно передает
сообщения об успехах наших парашютистов на Крите. Я начал слушать, только
когда к микрофону подошел великий боксер Макс Шмелинг. Насколько я мог
разобрать, он, приземлившись после прыжка на скалистой земле Крита, повредил
свою чемпионскую ногу, должен был лечь в постель и щадил себя, точно как
Мария, которая после падения с лестницы тоже должна была щадить себя.
Шмелинг вещал спокойно, скромно, потом выступали парашютисты не столь
знаменитые, и Оскар перестал слушать: тишина, может быть, одинокая муха,
часы -- как всегда, радио -- чуть слышно.
кушетке. Она дышала тяжело и лежала с закрытыми глазами. Изредка я с досадой
ударял по своей жестянке. Однако Мария не шевелилась и все же принуждала
меня дышать одним воздухом с ее животом. Правда, тут же были и часы, муха
между гардиной и стеклом и радио с каменистым островом Крит на заднем плане.
Но все это исчезло в мгновение ока, я видел только живот, уже не знал, в
какой комнате бугрится этот живот и кому он, собственно, принадлежит, почти
позабыл, кто сделал этот живот таким огромным, и испытывал одно-
единственное желание: живот должен исчезнуть, это ошибка, он застит тебе
белый свет, ты должен встать, ты должен что-то сделать. И я встал. Ты должен
сообразить, что здесь можно сделать. И я направился к животу, кое-что
прихватив по дороге. Надо выпустить лишний воздух, это недобрая опухоль. Тут
я поднял то, что прихватил по дороге, отыскал местечко между пухлыми
ладонями, дышащими на животе и вместе с ним. Оскар, тебе пора наконец
принять решение, не то Мария откроет глаза. Тут я почувствовал, что за мной
уже наблюдают, про должая, однако, неотступно следить за чуть дрожащей левой
рукой Марии, хоть и заметил, что она убрала правую руку, что у правой руки
недоброе на уме, а потому не слишком удивился, когда Мария правой рукой
вывернула ладонь Оскара и выдернула из нее ножницы. Возможно, я еще
некоторое время простоял с занесенной, хотя и пустой рукой, слышал часы,
муху, по радио голос диктора, завершавшего отчет о высадке на Крит, потом
развернулся и, прежде чем могла начаться очередная передача -- бодрые
мелодии от двух до трех, -- покинул нашу гостиную, которая стала слишком для
меня тесна из-за всю ее заполнившего чрева. Два дня спустя Мария снабдила
меня новым барабаном и отвела к мамаше Тручински в пахнущую эрзац-кофе и
жареной картошкой квартиру на третьем этаже. Сначала я спал на софе,
поскольку Оскар наотрез отказался спать в бывшей кровати Герберта, до сих
пор, как я мог опасаться, хранящей ванильный аромат Ма рии. Спустя неделю
старый Хайланд втащил вверх по лестнице мою деревянную детскую кроватку. Я
разрешил установить это сооружение подле того ложа, которое в свое время
хранило молчание подо мной, Марией и нашим общим порошком для шипучки. У
мамаши Тручински Оскар стал спокойнее или, скажем так, равнодушнее. Благо
теперь я больше не видел этого живота, поскольку Мария боялась лестницы. А я
обходил стороной нашу квартиру на первом этаже, нашу лавку, улицу и даже
двор нашего дома, где из-за трудностей со снабжением снова появились
кроличьи вольеры. По большей части Оскар сидел перед набором почтовых
открыток, которые прислал или привез из Парижа унтер-офицер Фриц Тручински.
Я много чего представлял себе под словом "Париж" и, когда мамаша Тручински
дала мне открытку с видом Эйфелевой башни, начал, проникая мыслью в железную
конструкцию смелого сооружения, отбивать на барабане Париж, начал отбивать
мюзет, хотя до сих пор ни разу не слышал никакого мюзета.
знаком Близнецов, а не Рака, как я предполагал, явился на свет мой сын Курт.
Отец -- в год Юпитера, сын -- в год Венеры. Отец -- во власти Меркурия под
определяющим знаком Девы, что наделяет скептицизмом и находчивостью, сын --
тоже во власти Меркурия, но под знаком Близнецов, наделяющих холодным
целеустремленным умом. То, что у меня смягчала Венера под знаком Весов в
Доме восходящего светила, Овен в том же Доме портил у моего сына, и мне еще
предстояло почувствовать его Марса.
я уже думала, вот думаю, чтоб не Маричка была, с ней потом столько забот.
недавно присоединившегося к ней вида Триумфальной арки. Мамаша Тручински в
качестве бабушки Тручински тоже не ждала от меня поздравлений. И хотя было
вовсе не воскресенье, она решила малость подрумяниться, схватилась за уже
давно зарекомендовавшую себя обертку из-под цикория, натерла щеки чистой
свежей краской и покинула комнату, дабы там, на первом этаже, подсобить
Мацерату, предполагаемому отцу.
фронтах -- если только успехи на Балканах можно обозначить как таковые. Зато
предстояли успехи еще более весомые -- на востоке. В том направлении
выдвигалось огромное войско. Железная дорога работала как никогда. Вот и
Фрицу Тру чински, которому до сих пор так весело жилось в Париже, пришлось
начать путешествие на восток, и путешествие это не обещало скоро завершиться
и отнюдь не походило на увеселительную прогулку. А Оскар продолжал спокойно
сидеть перед глянцевыми открытками, он все так же пребывал в теплом Париже
раннего лета, слегка барабанил "Три юных барабанщика", не имел ни малейшего
отношения к немецкой оккупационной ар мии, а стало быть, мог не опасаться
партизан, которые только о том и думали, как бы спихнуть его с моста в Сену.
Нет, с головы до ног в партикулярном платье я карабкался со своим барабаном
на Эйфелеву башню, сверху, как и полагается, любовался обширной панорамой,
чувствовал себя отменно, без малейшего признака сладостно-горьких мыслей о
самоубийстве -- несмотря на затягивающую высоту, так что лишь после спуска,
когда я, ростом в девяносто четыре сантиметра, стоял у подножья Эйфелевой
башни, мне снова припомнилось рождение моего сына.
он у меня получит жестяной барабан. Вот тут мы и посмотрим, кто из нас
настоящий отец -- некий господин Мацерат или я, Оскар Бронски.
успешной ликвидации одного котла, смоленского -- крестили моего сына Курта.
Но как получилось, что на крестины пригласили мою бабку Анну Коляйчек и ее
брата Винцента Бронски?
а тихий и всегда малость чудаковатый Винцент Бронски -- мой дедушка с
отцовской стороны, тогда, конечно, для приглашения были все основания. Ну и
в конце концов, мои дед и бабка были прадедом и прабабкой моего сына Курта.
Мацерату, от которого и исходило приглашение. Ибо даже в самые сомнительные
моменты, например после с позором проигранной партии в скат, он мнил себя
дважды производителем, еще вдобавок отцом и кормильцем. Так что своих деда и
бабку Оскар увидел совсем по другой причине. Обоих стариков онемечили. Они
больше не считались поляками, они только сны видели теперь по-кашубски. А
именовались они "фольксдойче, группа три". Вдобавок Хедвиг Бронски, вдова
Яна, вышла за балтийского немца, который служил в Рамкау ортсбауэрнфюрером.
И уже были поданы заявления, чтобы в случае положительного ответа Марга и
Стефан Бронски могли впредь носить фамилию своего отчима и называться Элерс.
Семнадцатилетний Стефан пошел добровольцем, находился теперь на плацу в
Гросс-Бошполе, где проходили подготовку пехотные части, -- словом, имел все
шансы своими глазами увидеть европейские театры военных действий, -- тогда
как Оскар, который тоже близился к призывному возрасту, принужден был ждать
за своим барабаном, покуда в армии, либо на флоте, или, предположим, в
авиации не сыщется возможность применения такого вот трехлетнего
барабанщика. Начало положил ортсбауэрнфюрер Элерс. За две недели до крестин
он запряг пару и со своей Хедвиг приехал на Лабесвег. У него были кривые
ноги, больной желудок, и он не шел ни в какое сравнение с Яном Бронски. На
голову ниже, чем его Хедвиг с коровьими глазами, сидел он у нас в гостиной
за столом. Его приезд даже Мацерата поверг в смятение. Разговор никак не
завязывался. Поговорили о погоде, отметили, что на востоке много чего
происходит, что там все идет как по маслу и вообще куда успешнее, чем в
пятнадцатом году, по словам Мацерата, который в пятнадцатом году и сам
участвовал.
перечеркнул все их планы умолчания и, выпятив губы, как дитя, многократно и
громко позвал Оскарова дядю Яна. Мацерат взял себя в руки и произнес
несколько задумчивых и добрых слов про своего былого друга и соперника.
Элерс тотчас с ним согласился, хотя сам он своего предшественника вообще
никогда не видел. Хедвиг выдавила из себя несколько искренних, медленно
катящихся по щеке слезинок, и -- наконец -- заключительные слова по теме
"Ян":
он так погибнет, когда он был такой робкий, а вот дал себя застрелить зазря,
ну как есть зазря.
бутылочку пива, а у Элерса спросил, умеет ли тот играть в скат. Элерс, как
выяснилось, не умеет, о чем крайне сожалел, но у Мацерата хватило
великодушия, чтобы простить ортсбауэрнфюреру этот небольшой изъян. Он даже
похлопал его по плечу и, когда пиво уже было разлито по бокалам, заверил,
что, если даже Элерс ничего не смыслит в скате, это, вообще- то говоря,
пустяк и они все равно могут остаться друзьями.
дорожку в нашу квартиру, приведя на крестины моего сына Курта не только
своего ортсбауэрнфюрера, но и своего бывшего свекра Вин-цента Бронски и
сестру его Анну. Мацерат, судя по всему, был в курсе, он громко и очень
сердечно при ветствовал обоих стариков прямо на улице, под окнами у соседей,
а когда бабушка уже в гостиной запустила руку под свои четыре юбки и достала
оттуда крестильный гостинец -- откормленного гуся, сказал:
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Березин Федор
Каменистый Артем
Каменистый Артем