крематорий выпускает свой дымок над полуголыми деревьями, а как вы думаете,
сестра Гер труд, если разок, для разнообразия? Другое кладбище, другие
мастерские: круг почета в честь сестры Гертруд перед главными воротами; Бойц
и Краних, натуральные камни Поттгисера, надгробные рисунки Бема,
кладбищенское садоводство Гоккельн, проверка у ворот, попасть на кладбище
вовсе не так просто, сотрудник в форменной фуражке, известняк для могилы на
двоих, номер семьдесят девятый, участок восемь, Вебкнехт Германн, рука к
козырьку фуражки, судки сдать для разогрева в крематорий, а перед моргом
стоит Лео Дурачок собственной персоной. Я спросил у Корнеффа:
трогая фурункулы у себя на шее:
Данциге, а теперь я в Дюссельдорфе, но зовут-то меня по- прежнему Оскар.
его Лео Дурачок, но с самого начала, когда его звали просто Лео, он учился в
духовной семинарии.
крематорием:
выглядят и все были в семинарии, а теперь вот живут при кладбище и зовутся
по-другому. Этого звать Биллем Слюнтяй!
почувствовал себя на Южном кладбище как дома.
сказать, что желтые листья непрерывно плывут, покачиваясь, сверху вниз.
Покой, птицы, прохожие, мотор грузовичка работает, тянет нас к восьмому
участку, до восьмого еще очень далеко, по дороге -- старушки с лейками и
внуками, солнце на черном шведском граните, обелиски, символически
расколотые колонны, а то и реальные следы войны, тронутый зеленью ангел то
ли за тисом, то ли за какой-то схожей растительностью, женщина заслонила
глаза мраморной рукой, как бы ослепленная блеском собственного мра мора.
Христос в каменных сандалиях благословляет вязы, и еще один Христос, на
четвертом участке, тот благословляет березки. Возвышенные мысли на аллее
между участками четыре и пять: ну, скажем, о море. И это море в числе прочих
даров выбрасывает на берег чье-то тело. С морского причала в Сопоте -- звуки
скрипки и робкие попытки устроить фейерверк в пользу ослепших на войне. Как
Оскар и как трехлетка я склоняюсь над тем, что выбросили волны на берег,
надеюсь, это Мария или, может быть, сестра Гертруд, которую надо бы наконец
куда-нибудь пригласить. Но это прекрасная Лю-ция, бледная Люция, о чем
поведал и что подтвердил завершающийся фейерверк. И на ней, как всякий раз
когда она замыслила недоброе, ее вязаный берхтесгаденский жакетик. Я снимаю
с нее эту шерсть -- шерсть мокрая, и так же мокра блузка, которую она носит
под жакетиком, еще раз расцветает перед моими глазами берхтесгаденский
жакетик, а совсем к концу, когда фейерверк уже полностью выдохся и остались
только скрипки, я обнаруживаю под шерстью, на шерсти, в шерсти -- в
спортивной майке СНД, ее сердце, сердце Люции, холодный и маленький
могильный камень, а на камне выбита надпись: Здесь покоится Оскар -- здесь
покоится Оскар -- здесь покоится Оскар...
морем, подсвеченные фейерверком мысли. Мы свернули налево, и восьмой
участок, совсем еще не освоенный, без деревьев и с редкими могилами,
раскинулся перед нами, голодный и плоский. Среди этого однообразия отчетливо
выделялось пять последних захоронений, неухоженных, потому что совсем
недавних: гниющие горы порыжевших венков с размокшими, размытыми дождем
листьями.
ряда, вплотную к участку семь, где было несколько быстрорастущих молодых
деревьев, а кроме того, ровными рядами -- штучные плиты, по большей части
силезского мрамора. Мы подъехали к семьдесят девятому с задней стороны,
выгрузили инструменты, цемент, гравий, песок, постамент и известняковую
стену, у которой был чуть сальный блеск. Когда мы скатили плиту на
подкладные бревна, грузовичок слегка подпрыгнул. Корнефф вы дернул стоявший
в головах временный деревянный крест с надписью на поперечной балке "Г.
Вебкнехт и Э. Вебкнехт", велел подать ему заступ и начал копать ямы для
бетонных столбов, согласно кладбищенским правилам -- в один метр шестьдесят
глубиной, я же тем временем наносил воду на участок номер семь, замесил
бетон и успел все кончить, когда, углубившись на один метр пятьдесят, он
сказал: "Хватит", после чего я мог приняться за утрамбовку обеих ям, а
Корнефф, пыхтя, сидел на известняковой плите и, заведя руку назад, трогал
свои фурункулы.
седьмого участка через участок восемь на участок девять наползало
протестантское погребение. Когда они -- за три ряда до нас -- прошли мимо,
Корнефф сполз с плиты, и, согласно кладбищен ским установлениям, мы сняли
наши шапки, начиная с прохождения пастора и вплоть до ближайших
родственников. За гробом в полном одиночестве шла маленькая, черная,
кособокая женщина. Дальше следовал народ повыше и покрупней.
Корнефф. -- Сдается мне, они все повылезут раньше, чем мы установим стенку.
собралась в кучку и исторгла из своего чрева взлетающий и опадающий голос
пастора. Теперь мы могли водрузить цоколь на фундамент, потому что бетон
схватился. Но Корнефф лег на живот поперек плиты, запихнул шапку между своим
лбом и камнем, отвел назад воротник куртки и рубашки, высвобождая затылок, а
с участка номер девять нам тем временем поведали об отдельных деталях из
жизни усопшего. Мне пришлось не только влезть на известняковую стену, мне
пришлось еще сзади забраться на Корнеффа, и тогда я понял в чем дело: их
было сразу два. Какой- то припозд-нившийся тип с непомерно большим венком
стремился на участок девять, навстречу медленно подходящей к концу
проповеди. Отодрав пластырь, я стер буковым листком следы ихтиолки и увидел
оба затвердения, одинаковой примерно величины, окраска черно- коричневая,
переходящая в желтизну. "Помолимся, братие", -- донеслось до меня с девятого
участка. Я воспринял это как знамение, наклонил голову к плечу, надавил и
потащил, прижимая буковые листья большими пальцами "Отче наш..." Корнефф
скрежетал зубами. "Тяни же ты, не дави, а тяни..." Я тянул, "...имя твое"
Корнеф-фу даже удавалось молиться. "Да приидет Царствие твое .." И тут я
все-таки надавил, потому что тянуть не помогало. "Да будет воля твоя, на,
яко, и..." Удивительно, что взрыва не последовало. И еще раз "даждь нам
днесь...". Корнефф снова присоединился к тексту "...грехи наши и... во
искупление". Получилось даже лучше, чем я надеялся. "Сила и слава и
крепость". Я извлек пестрые остатки. "Во веки веков, аминь". Я еще раз
потянул, Корнефф -- "аминь", еще раз нажал -- "аминь", а когда на девятом
участке приступили к соболезнованиям, Корнефф все еще твердил "аминь" и
лежал пластом на плите и с облегчением стонал: "Аминь" и еще "А бетон у тебя
для постамента остался?" Бетон у меня остался, а он -- "Аминь".
столбами. Тут Корнефф сполз с плиты и попросил у Оскара показать ему
по-осеннему пестрые буковые листья с окрашенным под цвет содержимым обоих
фурункулов. Мы надели шапки, приложили руки к плите и установили памятник
господину Германну Вебкнехту и Эльзе Вебкнехт, урожденной Фрейтаг, а
похоронная процессия тем временем медленно покидала участок номер девять.
"ФОРТУНА НОРД"
которые оставили на поверхности земли нечто ценное. Причем это не
обязательно должен быть бриллиант или жемчужное ожерелье в локоть длиной. За
пять центнеров картофеля полагался приличных размеров штучный камень из
гренцхаймерского ракушечника. Материалом на два костюма-тройки обеспечил нас
памятник для двойной могилы из бельгийского гранита на тройном постаменте.
Вдова портного, у которой был материал, за бордюр из доломита предложила нам
также взять материал в работу, поскольку она до сих пор держала подмастерье.
сторону Штокума, заявились к вдове Леннерт и дали снть с себя мерку. Оскар,
что и само по себе довольно смешно, носил к тому времени перешитое Марией
обмундирование бойца противотанкового взвода, но куртка, хотя Мария и
перешила пу говицы, все равно не сходилась на груди из-за моих нестандартных
размеров.
темно-синей шерсти в тонкую полоску костюм по мерке, однобортный, на
пепельно-серой подкладке, хорошие плечи, но, дабы не создавать ложных
ценностей, -- недооформлены, горб отнюдь не замаскирован, а, напротив,
сдержанно подчеркнут, брюки с отворотами, хотя и не чрезмерно широкие;
образцом в одежде для меня все еще оставался мой элегантный наставник Бебра.
Поэтому -- никаких петель для ремня, а вместо того -- пуговицы для подтяжек,
жилет сзади блестящий, спереди -- матовый, подкладка -- чайная роза. На все
про все потребовалось пять примерок.
Корнеффа и однобортным для меня, одному сапожнику понадобился каменный блок
для погибшей в сорок третьем году под бомбами жены. Поначалу он собирался
подсунуть нам промтоварные талоны, но мы пожелали товар. За силезский мрамор
с бордюром из искусственного камня и перевозку готовой работы на кладбище
Корнефф получил пару темно-коричневых полуботинок и пару домашних туфель на
кожаной подметке, а для меня сыскалась пара черных, пусть даже старомодных,
но зато удивительно мягких, сапог на шнуровке. Размер тридцать пятый -- они
придали моим слабым ногам элегантную устойчивость.
Флинт Эрик
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей