Чтение 99–й страницы книги ~Жестяной барабан~

А вот о сорочках позаботилась Мария, которой я выложил на чашку весов
для искусственного меда пачку рейхсмарок.

-- Скажи, ты не могла бы купить для меня две белые сорочки, одну -- в
тонкую полосочку, один светло-серый галстук и один каштанового цвета? Что
останется, пусть будет для Куртхена или для тебя, дорогая Мария, а то про
себя ты никогда и не думаешь, все про других да про других.

И раз уж на меня нашел такой великодушный стих, я заодно подарил Густе
зонтик с настоящей роговой ручкой и колоду почти новых альтенбургских карт
для ската, поскольку она очень любила раскладывать пасьянс, но очень не
любила брать колоду взаймы у соседей, если ей хотелось спросить у карт,
когда наконец вернется Кестер.

Мария поспешила выполнить мое задание, а на оставшиеся -- и довольно
большие -- деньги купила для себя плащ, для Куртхена школьный ранец из
искусственной кожи, который при всей уродливости вполне мог служить по
назначению до лучших времен. К сорочкам и галстукам Мария приложила три пары
серых носков, которые я совсем забыл ей заказать.

Когда Корнефф и Оскар пришли получать готовые костюмы, мы замерли друг
против друга перед зеркалом в мастерской, смущенные и одновременно производя
друг на друга глубочайшее впечатление. Корнефф даже не смел повернуть свою
испещренную рубцами от фурункулов шею. Опустив плечи, он свесил руки и
попытался распрямить вечно согнутые коленки. Мне же, особенно когда я
скрещивал руки на груди, увеличивая тем самым свои верхние поперечные
размеры, выставлял правую, слабую, ногу как опорную, а левой эдак небрежно
поигрывал, новые одежды придавали нечто демонически интеллектуальное.
Улыбаясь Кор-неффу и наслаждаясь его немым изумлением, я приблизился к
зеркалу, я стоял перед плоскостью, вобравшей мое зеркальное отображение так
близко, что мог бы его поцеловать, но лишь дохнул на себя и сказал как бы к
слову:

-- Хэлло, Оскар! А теперь тебе нужен галстук!

Когда неделю спустя, в воскресенье после обеда, я переступил порог
городской больницы и нанес визит моим сестрам, явив себя со всех своих
лучших сторон -- новым, тщеславным, элегантным, -- на мне уже был
серебристый галстук с жемчужиной.

Добрые девушки лишились дара речи, когда увидели, как я сижу в
сестринской. Было это на исходе лета сорок седьмого. Испытанным способом
скрестил я на груди руки, поигрывая кожаными перчатками. Уже больше года я
проработал практикантом у каменотеса и мастером по каннелюрам. Я положил
ногу на ногу, не забыв, однако, позаботиться о сохранности складок на
брюках. Добрая Густа так пеклась об этом произведении портновского
искусства, словно оно было изготовлено для Кестера, который вернется и все
тут переменит. Сестра Хельмтруд захотела пощупать ткань, и не просто
захотела, но и пощупала. Для Куртхена весной сорок седьмого года, когда мы
самодельным яичным ликером и песочными пирожными -- рецепт таков: надо
взять... -- отметили его седьмой день рождения, я купил шерстяное пальто
мышино-серого цвета. Сестер -- к ним присоединилась и сестра Гертруд -- я
угостил конфетами, которые принесла мне диабазовая плита помимо двадцати
фунтов неочищенного сахара. На мой взгляд, Куртхен ходил в школу чересчур
охотно. Учительница, еще не измотанная и ничуть не напоминавшая
Шполленхауэршу, очень его хвалила, говорила, что у него светлая голова, но
что он чересчур серьезный. Как умеют развеселиться медицинские сестры, когда
их угощают конфетами! Ненадолго оказавшись в комнате наедине с сестрой
Гертруд, я поинтересовался, по каким воскресеньям она свободна.

-- Ну вот сегодня, например. Я кончаю в пять. Но ведь в городе и нет
ничего интересного, -- сокрушалась сестра Гертруд.

Я считал, что попробовать все-таки стоит. Она поначалу даже и пробовать
не хотела, а хотела хоть раз как следует выспаться. Тут я отбросил
околичности, произнес вслух свое приглашение и, поскольку она все еще не
могла решиться, завершил таинственными словами:

-- Чуть-чуть инициативы, сестра Гертруд! Молодым бываешь раз в жизни. А
за талонами на пирожные дело не станет.

Подчеркивая сказанное, я слегка демонстративно похлопал по своему
нагрудному карману, предложил ей еще конфет и был странным образом малость
напуган, когда грубоватая вестфалка, которая, вообще говоря, была вовсе не в
моем вкусе, оборотясь лицом к аптечке, пролепетала:

-- Ну раз вы так думаете, тогда ладно. Скажем, в шесть, но не здесь, а,
скажем, на Корнелиусплац.

Я и сам никогда не потребовал бы у сестры Гертруд свидания в вестибюле
или перед главным входом. Вот почему я ожидал ее в шесть под тогда еще не
отреставрированными после войны и вообще не показывавшими время часами на
Корнелиусплац. Она пришла минута в минуту, как я мог увидеть по не слишком
дорогим кар манным часам, приобретенным неделю-другую назад. Я ее даже и не
узнал сразу, ибо, успей я углядеть ее, когда она выходила из трамвая на
остановке напротив, шагах в пятидесяти отсюда, я бы спрятался и сбежал,
полный глубокого разочарования, ибо сестра Гертруд явилась не как сестра
Гертруд, не в белом и с брошкой, изображающей красный крест, а как самая
заурядная, одетая в непривлекательную одежку дешевого пошиба фройляйн
Гертруд Вильмс из Хамма, или из Дортмунда, или еще откуда-то между
Дортмундом и Хаммом.

Она не заметила моего разочарования, а вместо того поведала, что едва
не опоздала, потому что старшая сестра из чистой вредности дала ей какое-то
поручение без малого пять.

-- Итак, сестра Гертруд, вы позволите мне проявить инициативу? Может,
начнем с самого простого, с кафе, а потом -- чего вы захотите, допустим,
кино? В театр билетов уже не достать, а может, и вовсе сходим потанцуем?

-- Да-да, пошли на танцы! -- возликовала она и лишь запоздало, с трудом
скрыв свой испуг, спохватилась, что как партнер по танцам я представляю
собой явление хоть и хорошо одетое, но в остальном немыслимое.

Не без злорадства -- ну почему, почему она не пришла в так высоко
ценимом мною сестринском халате? -- я поддержал уже одобренный ею план, и
она по недостатку воображения забыла вскоре все свои страхи, ела вместе со
мной, я кусочек -- она три кусочка торта, который был, вероятно, испечен из
цемента, затем, после того как я талонами и наличными расплатился, села
вместе со мной возле Коха у Верхана в трамвай, что шел до Герресхайма,
поскольку, если верить словам Кор-неффа, за Графенбергом была одна
танцулька.

Последний кусок пути, в гору -- потому что остановка была как раз перед
подъемом, -- мы медленно одолели пешком. Сентябрьский вечер как по заказу.
Деревянные сандалии Гертруд -- такие есть в свободной продаже -- стучали что
твоя мельница у ручья. Это настроило меня на веселый лад. Люди, спускавшиеся
с горы, все оборачивались и смотрели нам вслед. Фройляйн Гертруд очень
смущалась, а я к этому привык и не обращал внимания: уж коли на то пошло,
это моими талонами были оплачены три куска цементного торта в кондитерской
Кюртена.

Танцулька именовалась "Ведиг" и к тому же носила дополнительное
название "Львиный замок". У кассы нас встретило хихиканье, а когда мы вошли
-- повернутые к нам головы. Сестра Гертруд в цивильной одежде готова была
сгореть со стыда и чуть не упала, споткнувшись о складной стул, не успей мы
с кельнером подхватить ее. Он же подвел нас к столику поблизости от
танцплощадки, и я заказал нам обоим по стаканчику холодного, причем тихо,
чтобы только кельнер мог меня услышать, добавил: "С довеском, пожалуйста".

"Львиный замок" состоял, по сути, из одного зала, где раньше, вероятно,
размещалась школа верховой езды. При помощи бумажных змей и гирлянд,
оставшихся с прошлого карнавала, удалось как-то замаскировать верхнюю часть,
то есть изрядно замурзанный потолок. Полуслепые, вдобавок закрашенные фонари
вращались, отбрасывая световые пятна на гладко зачесанные волосы молодых,
порой весьма элегантных спекулянтов и на тафтяные блузочки девушек, которые
явно были все между собой знакомы.

Когда подали холодный напиток с прицепом, я добыл у кельнера десять
американских сигарет, предложил одну сестре Гертруд, одну -- кельнеру,
который тотчас засунул ее за ухо, и, предварительно дав огня своей даме,
достал янтарный мундштук Оскара, чтобы выкурить "Кэмел" никак не больше чем
до половины. Волнение за соседними столиками улеглось. Сестра Гертруд
осмелилась поднять глаза. И когда я загасил в пепельнице довольно еще
большой окурок, сестра Гертруд подхватила его профессиональным движением и
сунула в боковой кармашек своей клеенчатой сумочки.

-- Для моего жениха в Дортмунде, -- пояснила она, -- он курит прямо как
сумасшедший.

Я обрадовался, что не обязан быть ее женихом и еще, что заиграла
музыка.

Джаз в пять человек начал "Do not fence me in>>(* Не ограждай меня
(англ.).). Заспешившие наискось через танцплощадку мужчины на каучуковом
ходу не сталкивались по дороге и подхватывали девушек, которые, встав с
места, отдавали свои сумочки подружкам на сохранение.

На площадке уже возникло несколько пар, танцующих довольно легко,
словно после школы танцев. Множество пакетиков жевательной резинки пришло в
движение, некоторые парни даже прерывали танец на несколько тактов и
придерживали за плечо своих девушек, нетерпеливо перебиравших на месте
ногами, -- английские словечки играли в рейнском диалекте роль закваски.
Прежде чем парочки снова пускались в пляс, маленькие пакетики шли по рукам
-- хороший спекулянт работает без перерыва.

Этот танец мы пропустили, следующий, фоке, -- тоже. Оскар время от
времени поглядывал мужчинам на ноги, потом, когда банд заиграл "Розамунду",
пригласил сестру Гертруд, которая решительно не знала, на каком она свете.

Припомнив танцевальное искусство Яна Бронски, я, хоть и был почти на
две головы ниже сестры Гертруд и сознавал гротескный вид нашей пары, даже
захотел эту гротескность подчеркнуть, а потому решился начать с уанстепа: я
держал ее, кротко позволявшую себя вести, за бедра, ладонь вывернул наружу,
ощущал под рукой тридцатипроцентную шерсть, почти прильнув щекой к ее
блузке, толкал коренастую сестричку Гертруд спиной вперед, пытался ступать
по ее следам, отвел влево наши негнущиеся локти и тем требовал для нас все