Сол Беллоу
В связи с Белларозой
сорок лет жизни - мне пришлось натаскивать множество чиновников,
политиков, руководителей оборонного комплекса, и теперь, уйдя на покой, я
препоручил институт моему распорядительному сыну и хотел бы выбросить
память из памяти. Утверждение в духе "Алисы в Стране чудес". На закате
дней, когда все перчатки давным-давно брошены (или там мечи вложены в
ножны), решительно не тянет заниматься тем, чем занимался всю жизнь:
"Иначе, иначе! Престол мой - только б жить иначе" [измененная цитата из
"Короля Ричарда III" У.Шекспира: "Коня, коня! Престол мой за коня" (пер.
А.Дружинина)]. Адвокат покидает своих подзащитных, врач - пациентов,
генерал берется расписывать фарфор, дипломат принимается ловить на блесну.
Но мне этот путь заказан: своим житейским успехом я обязан памяти, а это -
природный дар, каверзное словечко "природный" намекает на скрытые
источники всего поистине существенного. Бывало, я говаривал клиентам:
"Память - это жизнь". Ловкий способ поразить воображение какого-нибудь
ученика из членов Совета национальной безопасности, однако теперь он
ставит меня в неудобное положение: ведь если сферой твоей деятельности
была память, а она не что иное, как жизнь, отойти от дел можно лишь со
смертью.
счетов: благодаря этому дару был заложен фундамент моего преуспеяния, то
есть доход от весьма осмотрительно помещенного энного количества миллионов
и еще ante bellum [перед войной (лат.); здесь: предвоенный] особняк в
Филадельфии, меблированный моей покойной женой, докой по части мебели
XVIII века. Так как я не из числа тех упрямых любителей подыскивать себе
оправдание, которые отрицают, что зарыли свои таланты, и уверяют, что
могут предстать "пред Господа" [Ветхий Завет. Левит, 7:35] с чистой
совестью, я неустанно напоминаю себе, что родился не в филадельфийском
особняке с чуть ли не шести метровыми потолками, а вступил в жизнь
отпрыском четы русских евреев из Нью-Джерси. Ходячая картотека вроде меня
не может ни облагораживать свои истоки, ни подделывать историю своих
ранних лет. Что и говорить, при тяге к самопересмотру, охватившей весь
мир, любого может отнести в сторону от подлинных фактов. Например,
европеизированные американцы в Европе напускают на себя фальшивую
благопристойность на английский или французский манер и вносят в свои
отношения с друзьями все усложняющую церемонность. Я не раз был тому
свидетелем. Зрелище не из приятных. Поэтому, когда и меня подмывало
приукрасить свою биографию, я задавался вопросом: "А как насчет
Нью-Джерси?"
Нью-Джерси. И речь идет не о данных из блоков памяти какой-нибудь ЭВМ.
Меня занимают страсть и тоска, а память чувств - это вам не ракетная
техника или там валовой национальный продукт. Итак, перед нами покойный
Гарри Фонштейн и его покойная жена Сорелла. Должно быть, они рисуются мне
слишком хорошими и милыми, из чего следует, что они мне по милу хороши. А
раз так, значит, мне надо для начала их нарисовать, затем решительно
перечеркнуть и воспроизвести по-новому. Но это уже вопрос техники, все
дело тут в разнице между воспоминаниями точными и эмоциональными.
драпри, персидские ковры, поставцы, резные камины, лепные потолки, плюс к
тому сад за высокой оградой, плюс ванна на мраморном возвышении с кранами,
которые украсили бы и фонтан Треви, вы бы лучше поняли, почему для меня
стали так много значить воспоминания о беженце Гарри Фонштейне и его
ньюаркской жене.
делах и зашиб немалые деньги. До моих филадельфийских миллионов ему,
конечно, было далеко, но он очень даже недурно заработал для парня,
который приехал в Америку через Кубу уже после войны, лишь в позднем
возрасте начал заниматься отопительными системами, и к тому же еще и
колченогого уроженца Галиции. Фонштейн ходил в ортопедическом ботинке, но
это была не единственная его особенность. Волосы его, с виду негустые, на
самом деле вовсе не были чахлыми, и пусть редкие, но крепкие, черные, лихо
курчавились. Голова у него была до того несоразмерно большая, что человека
менее стойкого могла бы и перекувырнуть. Его темные глаза были добрыми и
притом пронзительными, что, наверное, объясняется лишь их постановкой. А
может быть, и складом губ - не суровым и не то чтобы недобрым, но в
сочетании с темными глазами он подкреплял такое впечатление. От этого
иммигранта мало что могло укрыться.
мачехе - я называл ее тетя Милдред (продиктованный любезностью эвфемизм:
когда мой вдовый отец женился на ней, я был уже взрослым и во второй
матери не нуждался). Чуть не всех родственников Фонштейна убили немцы. В
Освенциме из-за ортопедического ботинка его с ходу отправили бы в газовую
камеру. Какой-нибудь доктор Менгеле [нацистский преступник, врач,
проводивший эксперименты на людях в лагерях смерти] ткнул бы офицерской
тросточкой влево - и валяться бы фонштейновскому ботинку в лагерном
выставочном зале: там у них громоздится и груда ортопедических ботинок, и
груда костылей, и груда бандажей, и еще одна - человеческих волос, и еще
одна - очков. Все, что еще можно было пустить в дело в больнице или
домашнем хозяйстве.
Каким-то образом им удалось добраться до Италии. В Равенне у них нашлись
родственники, тоже из беженцев, которые как могли помогали им. Итальянских
евреев уже начали прижимать: Муссолини признал Нюрнбергские расовые законы
[по Нюрнбергским законам, принятым 15 сентября 1935 г., евреи были лишены
прав гражданства; эти законы стали юридическим обоснованием уничтожения
евреев]. Мать Фонштейна, она болела диабетом, вскоре умерла, и Фонштейн
отправился в Милан, он разъезжал с подложными документами, но времени
даром не терял, старался как можно скорее выучить итальянский. Все это
рассказал мне мой отец - у него была страсть к историям из жизни беженцев.
В нем жила надежда, что я послушаю-послушаю, каково пришлось людям в
Европе - а настоящая жизнь, она там и есть, - и встану на путь истинный.
мой старик - дело было в Лейквуде (штат Нью-Джерси) лет этак сорок назад.
- Молодой совсем парень, может, еще моложе тебя. Приволакивает ногу, а вот
же - удрал от нацистов. Только что с Кубы, прямо с парохода. Недавно
женился.
ребячливости. Когда же наконец я войду в ум. Тридцать два года, а веду
себя впору двенадцатилетнему мальцу, ошиваюсь в Гринвич-Виллидже,
несолидный, никчемный, бездельничаю, путаюсь с девчонками из
Беннингтоновского колледжа [престижный частный женский колледж, основан в
1925 г.], с утра до вечера треплюсь, дурак, об умном, в голове - ветер, и
это основатель - сказал отец в комическом недоумении - института
"Мнемозина", тоже мне заведение - попробуй его произнести, а заработать на
нем и не пробуй.
долларов в год вполне хватает, чтобы жить бедно или чтобы притворяться
бедным, - еще одна распространенная в Америке забава.
в Европе, я выглядел хуже некуда. Но он был в этом не виноват, вдобавок
Фонштейн очень облегчал мои визиты к отцу. Я лишь через воскресенье
являлся засвидетельствовать свое почтение моим домашним в зеленый Лейквуд,
близ Лейкхерста, где под доносившиеся до земли вопли гибнущих пассажиров в
тридцатые годы, прямо у роковой причальной мачты, загоревшись, разлетелся
на куски цеппелин "Граф Гинденбург".
обыгрывал нас обоих, безвольных соперников: мы, подобно кариатидам, несли
на своих головах всю тяжесть воскресных дней. Порой Сорелла присаживалась
рядом на диван, затянутый в прозрачный пластиковый чехол на молнии.
Сорелла была девушка, виноват, дама из Нью-Джерси. Толстенная, сильно
намазанная, щеки в пуху. Высоко взбитая прическа. Пенсне - удивлять так
удивлять, явно своего рода личина - придавало ее наружности нечто
театральное. Всего лишь дебютантка, она в ту пору проверяла действие этого
реквизита. У нее была цель - произвести впечатление женщины властной и
самоуверенной. При всем том она была вовсе не дура.
хватает на карты. Континенты, контуры государств я еще как-то представляю,
что же касается конкретных населенных пунктов - тут я пас. Лемберг теперь
называют Львовом, Данциг - Гданьском. Я никогда не был силен в географии.
Шилова Юлия
Курылев Олег
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Бажанов Олег
Кервуд Оливер Дж.