Чтение 115–й страницы книги ~Призвание варяга~

астрологический Лев. Во Франции я всегда страдал от жары и немыслимой
духоты, а тут -- живительный холодок милой Осени... Едва заметными
капельками моросит дождь и они будто капельки пота проступают на кандалах...

Когда сбили оковы, я долго тер затекшие руки и всем телом пил
живительный дождь после тьмы тюремного трюма. Я люблю Осень и Велса -- Бога
Осени и Осенних дождей. И я ненавижу Перконса и его жаркое Лето. Возможно,
мое отношение к Франции берет начало и - в этом.

В сей прекрасной стране слишком жарко, душно и потно на мой характер.
(А на Руси слишком сухо, морозно и холодно.)

"Всяк кулик свое болото хвалит", но мы ни разу не лезли ни к французам,
ни -- к... Так что -- всем им надобно в наших болотах?

Но я отвлекся...

В тот день на дороге -- домой, к тихому зданию на Фонтанке, я спросил у
напарника:

- "Меж нами не могло не быть розни... Зачем же ты "потянул не свое"?
После всего, что было в Колледже?"

Поляк и скрытый католик усмехнулся в ответ:

- "Ты был на шаг ближе. Я тоже мог сделать что-то подобное, но --
позже... А дорого яичко -- к Христову дню.

Цель оправдывает Средства. Из нас двоих только ты мог достичь Цели,
стало быть мой арест...

Я не люблю тебя и не строю иллюзий по твоему поводу. Ты, конечно,
немножечко вырос: научился прятать клыки, да острые когти... Иные уж думают,
что ты -- круглый интернационалист, но я помню тебя -- маленького. И потому
я знаю, - за что мои предки умирали при Грюнвальде и жгли вашу Ригу...

Ведь черного кобеля -- не отмыть добела. Иль нет -- Тиберий?"

Я вздрогнул. Сей человек помнил мое коллежское прозвище. Прозвище,
данное мне католиками. И я осознал, что мы -- враги. Государь знал -- кого
ставить в напарники, чтоб они не снюхались за монаршей спиной.

- "И все ж ты дал арестовать себя -- за меня?!"

Поляк, иезуит и несомненный католик с мукою посмотрел мне в глаза:

- "Почему тебе так везет? Я из кожи лез, в струнку втягивался, чтоб на
йоту приблизиться к Миссии! А ты -- надрался до чертиков с одною свиньей,
переспал с другой, третьей -- и тебя уж вводят в такие сферы... А там --
преступление за преступлением! Против всех законов -- человечьих и Божеских!

И после всего -- ты Добился. Ты получил доступ к важнейшим тайнам
противника. Ты -- вербовал самых важных из них... Стало быть -- ты, а не --
я, праведник, верней исполнял нашу Миссию! За что?! За что, - тебя --
Тиберия больше любит Господь?"

Я не знал, что ответить. Что тут можно сказать? "Ты -- хреновый
разведчик?" Это -- не так. Саша всегда был лучше меня и в Учении и в Работе.

"Ты не умеешь входить в доверие к людям?" Опять -- не то. Меня обожают
немногие. Люди моего круга, - "нацисты", "северные евреи", Академики,
жандармы и... мужики. Всем остальным по душе -- Чернышев. Он -- порядочный,
исполнительный и (чего греха таить!) обязательный. А я за все время моего
сенаторства побывал в том же Сенате -- раз десять. Каждый раз -- выступал
там с докладом. Всякий раз доклад кончался скандалом...

Я никогда не скрывал от сенаторов, что они -- не важней дурных газов от
моего таксуса Вилли. Любого из них я могу взять по абстрактному обвинению,
докажу вину и присужу посадить на кол на турецкий манер! А все остальные
сенаторы единогласно поддержат это решение и будут рукоплескать под вопли
несчастного на колу...

И уж тем более я могу на глазах у них всех подтереться любым их
решением, ибо реальную Власть в Империи имеют не Сенат, и не Канцлер, но --
Тайный Совет. А там у меня -- один из трех решающих голосов. Два других у
Государя и у Сперанского. Недаром же Государь хозяйствует над Первым, Миша -
Вторым, а я -- Третьим Управлениями Канцелярии Его Величества. А чем
управляет Сенат и сенаторы?!

Этого сильно не любят. А вот Саша делает вид, что от сенаторов что-то
зависит. Так что...

Я не знаю, - почему мне всегда больше везет. Видно, - такова Божья
Воля. Но и тут...

Саша -- весьма набожный человек. Он -- истый католик. Послушать его,
так -- каждый обязан подставлять еще щеку... Его Господь -- Воплощенье
Любви, Нежности и Всепрощения... Еще бы -- принять Муку за весь Род
Человеческий! Да только - не Верю я в этого Господа.

Я вырос в иудаистско-лютеранской семье. Матушка моя -- иудейка. Из
"академических". Поэтому к Господу она всегда относилась хоть с пиететом, но
и -- легкой иронией.

Отец -- ревностный "нацист" протестант. В лютеровом учении сказано, что
каждый обязан восхвалять Господа на родном языке, сообразно -- народным
обычаям. Поэтому Карлис наряду с Господом верил и в Велса -- Повелителя
Осени, и Ель -- Королеву Ужей и все прочее -- во что испокон веков верят
балты.

Поэтому Господь для меня сохранил некие черты грозного иудейского Яхве,
преобразившись на лютеранский манер в соответствии с -- нашей этикой.

Господь для меня -- этакий нелюдимый, ворчливый, угрюмый старик... Я
знал одного такого.

Он жил на хуторе вблизи Вассерфаллена. Его не любили. Он всю жизнь
копался на полоске его личной земли, не пил, не курил, с женщинами не
общался, а с прохожими -- не разговаривал. Да к нему и не ходил никто, кому
нужен настолько -- бирюк?

Три раза в год он приходил в Вассерфаллен, садился на скамью у нашего
дома, развязывал холщевый мешок и... раздавал детям подарки. Видно, после
долгой работы одинокими вечерами ему нечем было заняться и он всю жизнь
вырезывал игрушечки для детей. Из обычных полешков.

Не знаю почему, - в его игрушки было приятно играть. Они как-то по
особенному удобно ложились в руку и были... будто живые. У меня никогда не
было сих игрушек, ибо...

Однажды Дашка хотела попросить себе куколку, но -- я запретил. Мы были
богаты, а игрушечек мало, так что -- было б Бесчестно взять куколку бедной
девочки. (Через много лет Дашка припомнила мне сей эпизод. Она вдруг
сказала: "Хорошо, что ты тогда не дал мне обидеть крестьянскую девочку. За
это Господь дал мне Счастье. Я -- Счастлива!")

Старик сей погиб летом 1812-го. Напросился на Войну добровольцем,
пришел из Вассерфаллена в Ригу и...

Может быть я ошибаюсь, но в моем понимании Господь -- в чем-то этот
мужик. Он всю свою вечную жизнь все время -- трудится. Я не знаю, что он там
делает, но мне кажется, что если он вдруг перестанет трудиться, то... Ничего
не будет. Ни меня, ни вас, ни всей этой Вселенной...

Мы -- будто та грядка под Вассерфалленом, на кою все время наступает
Болото. Опусти руки Господь и -- конец. Болото сожрет нас за считанные часы.
Ну, - может быть -- годы...

Мы, отсюда, не видим этой работы, ибо нам не суждено подняться над
грядкой. И, иной раз, когда сильный дождь, иль нежданный мороз прибьет нам
листочки к земле, мы готовы ругать Господа за то, что он -- не поспел. Не
укрыл. Не обогрел нас Теплом. А у него -- рук на все не хватает.

Потом придет время и он отведет в сторону лишнюю воду из нашей
бороздки, укроет нашу часть грядки какой-нибудь ветошкой и все у нас
восстановится. Не надо только Бога гневить... Ибо все, что Он от нас требует
-- чтоб мы жили и процветали. Чтоб не было среди нас ни болезни, ни порчи...

Чтоб мы дарили ему Плоды наши и Господь насыщался ими и мог продолжать
свой Вечный Труд. Наша Миссия -- Созреть и порадовать собой Господа Нашего.
И тем самым -- Помочь Ему в Его Трудах.

А он за сие -- иной раз побалует нас Игрушечкой, сотворенной Им в миг
краткого отдыха. И Игрушка сия называется -- Счастьем.

Но я отвлекся. Впрочем, приведу забавнейшую историю.

В январе 1826 года, когда началось следствие, в первый миг следователей
набралось воз и маленькая тележка, но как стало ясно, что кого-то придется
повесить - многие струсили.

В итоге следователей осталось лишь два. Я, потому что мне никто не
посмел бы ни угрожать, ни -- "мериться ростом", и - Саша. Ему страшен лишь
-- Страшный Суд, да и то - тем, что он вдруг не исполнит Миссии к тому
времени.

И вот в Крещенскую ночь мы собрались на Тайный Совет, обсудить
дальнейшую судьбу заговорщиков. Я хотел развалить дело, дабы в мутной воде
кое-кто отошел в сторону. Кто-то давно был "моим человеком", кто-то сломался
пред заварушкой, сообщив детали заговора, кто-то - сдал друзей и теперь
надеялся на мое снисхождение. А еще, - у кого-то была сестрица, иль --
женушка и я (по известным причинам) не мог отказать моей "бывшей".

К тому же я требовал "вывести из-под топора" моих Братьев по Ложе "Amis
Reunis", всю Ложу моего кузена Сперанского -- "Великий Восток", и прочих
моих друзей и приятелей.

С другой стороны, - в таких делах обыденны конфискации, а дележ чужих
денег -- азартное дело. Особенно, если учесть, что в Тайном Совете были
родственники "декабристов" и в случае конфискаций всех волновало, - кому
отойдет и сколько: что - казне, а что -- родственникам.

Ради сих аппетитов и затеялось следствие. Моя служба знала подноготную
любого бунтовщика и мною были уж оглашены приговоры участникам, но ради
денег решилось выслушать заговорщиков и коль они сами... - тут-то приговоры
и вырастут.

Мне претили прибыли с конфискаций, Саше -- тем более (он судил
"негодяев" из принципа). Остальные, как честные люди, дабы не смели сказать,
что они -- обогатились на казнях, отошли подальше от следствия.

По французской методе мы решились делиться на "злого" и "доброго". Мне
проще было сказаться "злым", дабы впоследствии ни на кого не пала тень
подозрения в сотрудничестве с моей фирмой, но...

Поэтому, когда до того дошла речь, я спросил у "напарника":